714.
Именно это положение позднее несколько видоизменится и ляжет в основу концепции книги Благого «Творческий путь Пушкина, 1813–1826»; об этом – далее.
Тогда же, в 1931 году (когда вышло второе издание «Социологии творчества Пушкина»), Благой выступил автором развернутого предисловия к четвертому тому шеститомного «краснонивского» собрания сочинений Пушкина, а также статей «Критика о Пушкине», «Медный всадник» и «Цензура и Пушкин» в «Путеводителе по Пушкину» (шестой том этого издания). Своеобразный итог опытам «социологического» прочтения пушкинских текстов ученый подвел в двух главах книги «Три века: Из истории русской поэзии XVIII, XIX и XX вв.» (М.: Советская литература, 1933) – «Творческий путь Пушкина» (1930) и «Значение Пушкина: К постановке вопроса» (1932)715. С этого момента Благой начал активную публикационную деятельность, ежегодно увеличивая процент пушкиноведческих работ716. В 1934 году в «Литературном наследстве» появилась программная статья «Проблема построения научной биографии Пушкина» (опубл.: [Александр Пушкин]. М.: Журнально-газетное объединение, 1934 (Литературное наследство. Т. 16–18)), где отчетливо обозначила себя монополистская претензия Благого, в чьих планах было пересоздать концепцию пушкинской биографии717. (В предисловии ко второму изданию «Социологии творчества Пушкина» Благой писал, что не претендует осветить творческий путь Пушкина целиком, а лишь намечает его «некоторую предварительную схему».) Этой статьей Благой буквально расправлялся со всеми предшественниками в деле написания пушкинской биографии. Филолог не только поочередно дисквалифицировал П. А. Плетнева, П. И. Бартенева, П. В. Анненкова, В. Я. Стоюнина, А. А. Венкстерна, А. И. Незеленова, В. В. Сиповского, С. А. Венгерова, П. Е. Щеголева, Б. Л. Модзалевского, В. В. Вересаева, а также ряд иностранных исследователей, но и отмежевывался от былого увлечения уже тогда поруганным и заклейменным «вульгарным социологизмом». В суждениях филолога все больше проступала близость с идеями А. В. Луначарского718. Благой заключил эту статью жестом приверженности новому идеологическому курсу:
Узко-личная жизнь Пушкина – его житейские перипетии, быт, связи и отношения с людьми, пресловутые пушкинские «романы» и т. д. и т. д. – более или менее существенный подсобный материал к созданию социальной биографии Пушкина, в которой личное, отдельное будет дано в его пронизанности общим, социальным, во всех его конкретно-исторических связях и опосредствованиях, в которой человек неразрывно слит с творцом, с великим культурно-историческим деятелем.
Такая биография Пушкина может быть создана только в пределах советского марксистско-ленинского литературоведения. И обязанность нашего литературоведения к столетнему юбилею смерти поэта ее создать719.
Илл. 43–44. Благой Д. Д. Социология творчества Пушкина: Этюды. М.: Федерация, 1929; 2‑е изд., испр. и доп. – М.: Мир, 1931
Накануне 100-летия пушкинской кончины, в 1936 году, в рамках дискуссии о «формализме» произошло окончательное разоблачение так называемого вульгарного социологизма в изводе Переверзева – Фриче, к которому, как уже отмечалось, в конце 1920‑х методологически тяготел Благой720. Главной печатной площадкой разоблачителей «формалистов» стал марксистски ориентированный журнал «Литературный критик», ответственным редактором которого был будущий академик П. Ф. Юдин. К этому моменту публикационная активность Благого заметно снизилась: если в 1934 году он напечатал четыре большие статьи, одну энциклопедическую заметку и две рецензии, то в 1935‑м – всего две научные статьи и одну газетную. (Дело, по всей видимости, в том, что Благой был задействован в подготовке ряда юбилейных мероприятий, в том числе в организации Всесоюзной Пушкинской выставки721, которая открылась в Историческом музее в Москве в 1937 году.) Однако в 1936 году Благой опубликовал сразу две небольшие пушкиноведческие работы – «О Пушкине (Ответ А. Селивановскому): Сокращенная стенограмма речи на дискуссии о „Спорных вопросах пушкиноведения“»722 (№ 2) и «Академическое издание Пушкина» (№ 5) – в громившем «вульгарных социологов» «Литературном критике». (Сам Благой до конца жизни будет самокритично отстраняться от ранних методологических пристрастий, хорошо помня характеристику, данную ему авторами «Литературной энциклопедии»723.) Приближение юбилея обостряло необходимость создания и публикации новой пушкинской биографии, однако с себя Благой эту – им же провозглашенную – обязанность, как видно по написанным в 1937 году работам, снял724. Ни одна из шести его пушкиноведческих статей, вышедших в «юбилейном» году, не претендовала и, в сущности, не могла претендовать на сколько-нибудь серьезное обобщение по вопросу биографии поэта. Тем не менее Благой уже в середине 1930‑х имел репутацию уважаемого пушкиниста, о чем свидетельствует хотя бы упомянутая ранее статья «Пушкиноведение» (примечательно, что ее автор – В. С. Нечаева – жена Благого) в девятом томе «Литературной энциклопедии» (М.: ОГИЗ РСФСР, 1935). В ней текстам литературоведа уделен отдельный абзац:
Ряд работ, посвященных по преимуществу вопросу о классовой сущности творчества Пушкина, дал Д. Д. Благой <…>. Творчество Пушкина им рассматривается как отражение перехода русского дворянства от XVIII в. к XIX в., от феодально-дворянского мира к новым буржуазным отношениям. Противоречия между «стариной» и «новизной» в личном бытии П., по Благому, сказались, с одной стороны, в осознании им себя «шестисотлетним дворянином», а с другой – вживанием его в качестве профессионала-писателя в мир буржуазных отношений. Неправильная оценка роли профессионализации в эволюции пушкинского творчества, излишнее доверие к личным высказываниям П<ушкина> о себе при объяснении идейно-исторического смысла его мировоззренческой концепции в известной мере ослабляют убедительность высказываний Благого. Не вполне правильно рассматривает он и социальный смысл декабрьского восстания. Ценной стороной работы Благого является его внимание к художественной стороне произведений П<ушкина> и синтетическое, обобщающее раскрытие его творчества в его противоречиях725.
Несмотря на кокетливый псевдокритический тон, тем не менее требовавший от Благого немедленных оправдательных жестов (они закономерно последовали, о чем уже было сказано выше), статья эта подчеркивала особость занимаемого литературоведом положения в советской филологической науке. В то же время заслуги всех пренебрежительно названных Нечаевой «текстологами-комментаторами» ленинградских филологов – членов Пушкинской комиссии – обобщены в одном крохотном фрагменте энциклопедической статьи.
К концу 1930‑х годов «алчный», по выражению К. П. Богаевской, Благой, ставший доктором филологических наук (1938) и назначенный заведующим научным и исследовательским секторами Государственного музея Пушкина, не только полностью сменил методологические ориентиры, но и значительно скорректировал стратегию научной самореализации. В 1938 году благополучно перенесший время Большого террора литературовед стал научным сотрудником Института мировой литературы им. Горького. Тогда же он, по всей видимости, окончательно осознал неизбежность идеологической работы и охотно принялся создавать псевдопушкиноведческие пропагандистские поделки, совмещая это с работой в академической институции. Неразделение научного и политического во второй половине 1940‑х обеспечит Благому быстрый карьерный рост и позволит стать «первым человеком в советском литературоведении»726. 6 июля 1939 года в «Известиях» появилась статья «Наследие Пушкина», а затем и немецкоязычная статья «Der einsame Puschkin» («Одинокий Пушкин») в сборнике «Puschkin: Eine Sammlung von Aufsätzen dem großen russischen Dichter Puschkin gewidmet» (M.: Gesellschaft für kulturelle Verbindung der Sowjetunion mit dem Auslande, 1939), изданном в Москве и предназначенном для распространения в нацистской Германии. Кроме упомянутых текстов, Благой написал двухстраничную заметку «Лермонтов и Пушкин: К 125-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова» (опубл.: Смена. 1939. № 10). Ни до, ни первое время после принятия постановления Оргбюро ЦК «О литературной критике и библиографии»727 от 26 ноября 1940 года Благой из свойственной ему политической осторожности не написал ни одной работы, посвященной пушкинскому творчеству. Отсутствие определенности было вызвано не столько давно наметившимся «национал-большевистским» поворотом728, сколько переконфигурацией институционального комплекса сталинской культуры: вскоре перестал выходить «обособленный от писателей» журнал «Литературный критик» (к августу 1941 года будет прекращено издание «Литературного обозрения» – двухнедельного приложения к ликвидированному журналу), на страницах которого Благой активно публиковался во второй половине 1930‑х. Во всех «толстых» литературно-художественных журналах и даже центральных газетах («Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Красная звезда» и других) создали постоянно действующие отделы критики и библиографии. Вопрос о статусе «советского литературоведения» в его отношении к литературной критике впервые встал столь остро. Главным следствием этого постановления оказалось оформление единого интеллектуального пространства, где отсутствовали границы между