776, «Великий поэт и патриот», «Великий поэт русского народа. (А. С. Пушкин)», «Великий русский патриот. (А. С. Пушкин)», «Великий русский поэт», «Гений русского народа», «Гений русской и мировой литературы», «Пушкин – наша гордость» и проч.). А уже 23 января 1950 года была подписана к печати 580-страничная монография «Творческий путь Пушкина, 1813–1826» (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950), затем переведенная на польский и чешский языки. Профессиональное сообщество, часто обиженное карьерными успехами Благого, внимательно следило за появлением его книг и статей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Ю. Г. Оксман уже в августовском письме М. К. Азадовскому проницательно указал на то, что
книга написана на премию, а не для разрешения тех или иных научных проблем по существу. Она бессовестна в самом точном смысле этого слова. Самое слабое место книги – проблема «декабризма» Пушкина. В корне неверно решаются вопросы и литер<атурной> генеалогии Пушкина, т. е. по старинке – «дитя Жуковского, Батюшкова, Карамзина», воспитанник «Арзамаса»777.
Илл. 47. Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина, 1813–1826. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950
А уже в конце 1960‑х годов Оксман писал о том, как была «сделана» эта книга:
Бдительность Д. Д. Благого была <…> такова, что даже из собственной монографии («Творческий путь Пушкина») он убрал в 1950 г. все ссылки не только на репрессированных авторов (например, на книги Г. А. Гуковского), но и на тех, кто, по его мнению, мог подлежать новому репрессированию. Этим обстоятельством сам Д. Д. Благой объяснял впоследствии, почему в его книге так много неоговоренных заимствований. Впрочем, остались неоговоренными и заимствования Д. Д. Благого (он всегда был на редкость впечатлителен) из рукописей и докладов ученых, никогда не подвергавшихся репрессиям: Л. П. Гроссмана, С. М. Бонди, И. Р. Эйгеса, Н. Е. Прянишникова и некоторых других778.
Книга Благого о Пушкине – образец академического труда, в котором сталинская идеология дана не явно, а буквально вмонтирована в саму концепцию творческого пути поэта. Все ранее обозначившиеся в концептуальном поле работ Благого идеи в монографии переплетены и нарочно поставлены в созависимое положение: таким образом литературовед, по всей видимости, стремился подчеркнуть важность всех этапов своего «творческого пути». Весь на первый взгляд монолитный концептуальный каркас тома с легкостью можно разобрать на ранее не вполне аккуратно смонтированные идеологизированные тезисы, о чем сам Благой проговаривается во введении. Так, литературовед отмечает:
В становлении и окончательном утверждении Пушкина, как величайшего поэта действительности, – заключается его художественное развитие, художественный рост. В этом и состоит замечательный, единственный в своем роде творческий его путь. Этим определяется и мировое значение творчества Пушкина779.
В условиях набиравшей обороты холодной войны Благой следовал ранее опробованной тактике и намеренно конструировал глобализированный образ Пушкина как поэта общемирового масштаба780. Кульминации эта установка достигла в докладе «Мировое значение Пушкина» на торжественном заседании общего собрания АН СССР 7 июня 1949 года, позднее вошедшем в состав сборника юбилейных торжеств781, а затем и в одноименной брошюре, напечатанной летом 1949 года. Несколько позже Благой принципиально сместил акцент, сделав Пушкина родоначальником социалистического реализма:
Национальным типом русского искусства, национальным вкладом его в сокровищницу мировой литературы стал русский реализм, основы которого были заложены Пушкиным782.
Все эти идеи прямо выразились и в отмеченном Сталинской премией второй степени исследовании Благого. Но предельно ясно, что не латентный сталинизм, присущий книге ученого, стал причиной премирования, а банальная бюрократическая вежливость: Благой лично курировал направление литературной критики в Комитете и отвечал за отбор кандидатур и нередко оказывал любезности менее успешным в карьерном отношении коллегам. Так, Оксман в письме Г. П. Струве от 21 декабря 1962 года писал о Благом как о человеке, который не раз способствовал присвоению ученых степеней людям, далеким от академической науки, и в то же самое время не гнушался возможностью «приспустить» потенциальных соперников:
На костях погибшего в застенке Г. А. Гуковского сделал карьеру Д. Д. Благой. А укреплял эту карьеру присуждением ученых степеней и званий всем явным и тайным заплечных дел мастерам (именно Благой был председ<ателем> Экспертной комиссии при Мин<истерстве> высшего образования в 1947–1954 гг.). <…> Этот самый Благой сделал еще одну мерзость. Не успели меня арестовать, как он уже доложил Бонч-Бруевичу и в Главлит, что нужно срочно снять мою фамилию из всех библиографических справочников, которые готовились к юбилею. <…> Мои книги, сданные в печать до моего ареста, выходили без моего имени или под чужими именами, некоторые вовсе не вышли в свет и погибли783.
Награда за такую продуктивность не заставила себя долго ждать. 14 июля 1950 года Политбюро ЦК принимает решение «О т. т. Виноградове В. В. и Благом Д. Д.»784, в котором содержится требование
Принять предложение Министерства высшего образования СССР:
а) об утверждении т. Благого деканом филологического факультета Московского Государственного Университета им. Ломоносова;
б) об освобождении т. Виноградова В. В. от должности декана филологического факультета Московского Государственного Университета им. Ломоносова в связи с утверждением его директором Института языкознания Академии Наук СССР785.
Страшные 1940‑е оказались для Благого самым благодатным временем. Всего за несколько послевоенных лет литературовед сумел надежно закрепиться в номенклатурной управленческой верхушке, а также обрел давно желанный профессиональный статус. Однако амбиции ученого не исчерпывались всем достигнутым. Место «создателя» «нового советского литературоведения» по-прежнему пустовало…
В 1951 году Благой переиздал учебник по литературе XVIII века786, окончательно потеснив книгу некогда соперника Гуковского, тогда уже погибшего в Лефортовской тюрьме, и выступил автором главы о Пушкине в подготовленной на филологическом факультете МГУ «Истории русской литературы XIX века». Тогда же он вошел в состав Комитета по Сталинским премиям, возглавив в нем секцию искусствоведения и литературной критики. Присуждение Благому Сталинской премии за недавно вышедший труд становится вопросом времени. 14 марта 1951 года Совет Министров СССР принял постановление № 981 «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области науки, изобретательства, литературы и искусства за 1950 год»787, которое оказалось самым объемным за всю предшествовавшую историю существования института премии. Общее количество премированных прозаиков, поэтов, драматургов и критиков достигло 34 (!), в числе их оказался и награжденный за «Творческий путь Пушкина» Благой. Торжественная выдача дипломов и лауреатских знаков состоялась 27 декабря 1951 года. На ней некоторые приглашенные лауреаты традиционно произносили короткие приветственные речи, по большей части состоящие из славословий Сталину. Однако речь Благого несколько выбивалась из контекста предшествовавших ей выступлений:
Илл. 48. Дмитрий Дмитриевич Благой. Фотография. Конец 1940‑х – начало 1950‑х годов. Частное собрание
Товарищи! Все мы, советские люди, давно убедились в том, что все, что ни совершается большого, передового, двигающего вперед в нашей стране, все это непосредственно связано с могучей деятельностью того человека, поистине Человека с большой буквы, вниманием и поощрением которого и сегодня обласкан ряд товарищей, лауреатов Сталинской премии 1950 года.
Взять хотя бы область, мне наиболее близкую – наше советское литературоведение. Перед советским литературоведением советской действительностью были поставлены очень большие сложные и ответственные задачи: преодолеть старые ложные буржуазные традиции, сделать наше литературоведение подлинной наукой, вывести его на пути передовой марксистско-ленинской наук<и>. Это было нелегко. Много было ошибок, шатаний. Советское литературоведение в буквальном смысле слова выстрадало свое право на советское литературоведение, как на передовую науку, и целый ряд лет, как вы помните, в списках Сталинских лауреатов не было ни одного представителя ни литературоведения, ни критики.
И вот в 1948 году были выданы первые премии по критике и литературоведению. Это было и знаком того, что наше литературоведение начинает вступать на правильный путь, и могучим стимулом к дальнейшему развитию.
И вот год за годом, каждый год новые и новые лауреаты в области литературоведения и критики появляются, представляется и выдвигается все больше работ на Сталинскую премию. Это, конечно, большой праздник для нас, деятелей советской литературной науки.
Нечего говорить, товарищи, каким величайшим праздником лично для меня является получение мною Сталинской премии. Огромную радость я ощущаю и очень большую ответственность за то, чтобы носить на груди знак Сталина. Это и значит – быть сталинцем – быть таким же глубоко принципиальным, таким же неподкупно честным, таким же до конца преданным своему народу, делу строительства коммунизма.