. Кроме того, эта точка зрения внятно коррелирует с важной для Виноградова шахматовской концепцией «языковой эволюции», сформулированной им во вводном разделе к «Очерку современного русского литературного языка»; Шахматов писал: «Только в XVIII веке <…> книжному языку узаконивается единственный путь развития и совершенствования – это следование за языком разговорным, слияние с ним»855.
Возникшие при подготовке книги затруднения создали определенную хронологическую путаницу: выводы ранее вышедших «Очерков по истории русского литературного языка XVII–XIX вв.» (М.: Гос. уч.-пед. изд-во, 1934) основываются на центральных тезисах задержанного «Языка Пушкина», о чем свидетельствуют ссылки в тексте с указанием на более ранний год выхода. Поэтому «Очерки…» следует оценивать как следующую ступень в процессе складывания виноградовской концепции и вместе с тем как одну из кульминационных точек в сворачивавшейся дискуссии о языке.
Вопрос о «порче языка» был поднят на страницах журнала «На литературном посту» (№ 11–12) еще в июне 1929 года (в обсуждении приняли участие М. Ольминский, Э. Багрицкий, Ю. Олеша, И. Сельвинский и С. Третьяков), а вышедшая тогда же книга оппонента Виноградова856 В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке» (Л.: Прибой, 1929) оказалась невольно втянута в орбиту оформлявшейся полемики. Начало же полномасштабной дискуссии положила опубликованная в альманахе «Год шестнадцатый» (М.: Советская литература, 1933) «педагогическая»857 статья Горького «О прозе», в которой язык писателей-«попутчиков» – Андрея Белого, Кузьмы Петрова-Водкина, Федора Гладкова, Федора Панферова, Бориса Пильняка, Мариэтты Шагинян – противопоставлялся языку «классиков». Горький писал:
Основным материалом литературы является слово, оформляющее все наши впечатления, чувства, мысли. Литература – это искусство пластического изображения посредством слова. Классики учат нас, что чем более просто, ясно, четко смысловое и образное наполнение слова, – тем более крепко, правдиво и устойчиво изображение пейзажа и его влияния на человека, изображение характера человека и его отношения к людям858.
Немногим позднее риторика Горького, по выражению Панферова, «рабски преданного классическому прошлому», обрела более радикальный оттенок, о чем свидетельствует «Открытое письмо Ал. Серафимовичу», напечатанное в выпуске «Литературной газеты» (№ 17 (332)) от 14 февраля 1934 года.
Необходима, – писал Горький, – беспощадная борьба за очищение литературы от словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна четкая идеология.
Те же акценты были расставлены в итоговой статье «О языке» (опубл.: Правда. 1934. № 76 (5962). 18 марта).
Книга Виноградова, которая идейно примыкала скорее к позиции горьковских оппонентов, выводила спор о языке художественной литературы на другой, научный, уровень, недоступный большинству его участников. (Примечательно, что в письмах жене ссыльный Виноградов несколько раз просит ее передать только вышедшие «Очерки…» Горькому859; в музее-квартире Горького также хранится подписанный автором экземпляр «Языка Пушкина».) Неудивительно поэтому, что внезапное вмешательство Якобсона – одного из главных «соперников» Виноградова – оказалось столь лояльным горьковской точке зрения860.
В «Очерках…» Виноградов продолжал обосновывать идею «синтеза языковых стихий» и писал:
В основе пушкинского языка лежит принцип синтеза дворянской языковой культуры, в главном своем ядре восходящей к нормам речи европейской аристократии и европейской буржуазной интеллигенции, с теми элементами русского национально-языкового творчества, которые в романтическом понимании расценивались как «общенародное», как характерные для русской нации в целом861.
Илл. 54. Дарительная надпись В. В. Виноградова на книге «Язык Пушкина» из личной библиотеки Горького. Музей им. А. М. Горького ИМЛИ РАН. За предоставленную возможность публикации инскрипта благодарим Музей им. А. М. Горького ИМЛИ РАН и лично его заведующую С. М. Демкину
Несмотря на утверждение об антибуржуазном характере «пушкинской реформы литературного языка», многие высказанные в «Очерках…» идеи могли расцениваться как «вульгаризаторские», реставрационные и даже «контрреволюционные»; ср.:
Литературное творчество Пушкина имело своей задачей создание новой системы литературного языка на основе синтеза дворянско-европейской культуры речи с церковно-книжной традицией и стилями национально-бытового просторечия, в своем корне дворянско-крестьянскими. Разрушая шаблоны салонных дворянско-буржуазных стилей, Пушкин вступил на путь национальной демократизации литературного языка. На этом пути у Пушкина наметились стилистические интерес, задачи и принципы языковой реформы, общие с буржуазной интеллигенцией. Но пределы национальной «демократизации» в пушкинском языке были сужены, с одной стороны, реставрационным уклоном в сторону церковно-славянского языка, с другой стороны, принципиальным отрицанием многих профессиональных и социально-групповых своеобразий городского языка средней и мелкой буржуазии (именно тех, которые противоречили, по дворянской оценке Пушкина, нормам речи «хорошего общества»). И на этой почве должен был неминуемо произойти отрыв языковой деятельности передовых буржуазных групп от принципов пушкинской реформы литературного языка. Самый пушкинский метод эстетического сочетания стилистических крайностей был чужд буржуазии862.
Поэтому при подготовке книги к переизданию Виноградов существенно скорректировал приведенные нами положения. (Кроме того, Виноградов исключил «классовый» компонент из концептуальной рамки своих разысканий, поэтому, например, подраздел «Проблема синтеза дворянской языковой культуры» стал называться «Проблема синтеза национально-языковой культуры в языке Пушкина», а подраздел «Зависимость пушкинского языка от салонно-дворянских стилей» – «Зависимость раннего пушкинского языка от стилей карамзинской школы».) Однако не обрел однозначной трактовки вопрос о пушкинской роли в истории становления русского языка нового типа и во втором, существенно переработанном издании «Очерков по истории русского литературного языка XVII–XIX вв.» (М.: Государственное учебно-педагогическое издательство, 1938). В соответствующем разделе «Язык Пушкина и его значение в истории русского литературного языка»863 Виноградов писал, всецело опираясь на опыт своего исследования 1935 года:
Язык Пушкина, отразив прямо или косвенно всю историю русского литературного языка, начиная с XVII в. до конца 30‑х годов XIX в., вместе с тем определил во многих направлениях пути последующего развития русской литературной речи и продолжает служить живым источником и непревзойденным образцом художественного слова для современного читателя. <…> Пушкин прежде всего произвел новый, оригинальный синтез тех разных социально-языковых стихий, из которых исторически складывается система русской литературной речи…864
Однако Пушкин, несмотря на прошедшие в 1937 году торжества по случаю столетнего юбилея с момента кончины поэта865, «основоположником» литературного языка по-прежнему не объявлялся. Речь шла лишь о том, что он «создал и санкционировал многообразие национальных стилей, многообразие стилистических контекстов, спаянных темой и содержанием»866. Отсутствие радикализма в выводах о пушкинской роли могло объясняться как стремлением к научной объективности, так и наличием у Виноградова целостного представления о принципах изменения и развития литературного языка, попросту не позволявшего «замкнуть» этот многосложный процесс на творчество одного – пусть даже наиболее выдающегося – поэта. (Именно этим, как представляется, мотивирована неосуществившаяся идея Виноградова написать масштабное исследование «Язык русской прозы XIX в.»867.) Тем не менее в статье 1936 года «Язык Гоголя»868 Виноградов, которого уже в начале 1920‑х причисляли к «гоголианцам»869, писал, что именно «перед Гоголем возникает задача: установить общий для всего этого „среднего сословия“ национально-языковой фонд словесного выражения и при его посредстве сломать старую систему литературно-книжного языка»870. Очевидно, что именно Гоголю Виноградов в середине 1930‑х годов отдавал приоритет в вопросе создания национального языка (осуществления искомого «синтеза»), однако вскоре ученый переменил свою позицию. Сходный рационализм суждений Виноградов проявил и в упомянутой статье «Пушкин и русский литературный язык XIX в.» 1941 года. Объявленное в предисловии к вышедшему в Институте мировой литературы сборнику «изучение роли Пушкина как создателя нашего литературного языка» в статьях Винокура и Виноградова871 вовсе не нашло отражения в указанных работах. Так, Виноградов лишь осторожно подмечает, что
Пушкин впервые в истории русской культуры практически разрешает в образцах своего искусства вопрос о единой семантической системе литературного языка, о национальных основах и истоках ее