, впоследствии получившей название «У истоков пушкинского реализма: Очерки по истории стиля русской поэзии»967. Однако начавшаяся война нарушила планы по изданию книги. В те же годы начинает складываться так называемая концепция стадиального развития литературы, явившаяся своеобразным приложением материалистической логики марксизма с элементами формалистской методики текстового анализа в приложении к литературному материалу968. (Однако вряд ли стоит считать, что такой специфический, почти «форсоцевский» синтез подходов – следствие желания сохранить для потомков теоретическое наследие некогда разгромленных «формалистов»969. Куда более вероятным видится опосредованное влияние на ученого некоторых марровских идей, нашедших поддержку в среде профессиональных филологов (в том числе у Жирмунского970) и затем легших в основу так называемой теории стадиальности развития языка и мышления.) Именно в этой перспективе Гуковского занимал Пушкин – «творец реалистического искусства», чье творчество надежно встроено в политический, идеологический, эстетический и другие контексты эпохи.
Концепция Гуковского была подчинена сугубо практическим целям и должна была служить действенным инструментом описания и анализа художественных практик прошлого. Это принципиальный момент. В. М. Маркович в статье «Концепция „стадиальности литературного развития“ в работах Г. А. Гуковского 1940‑х годов» (опубл.: Новое литературное обозрение. 2002. № 3 (55)), видя в работах Гуковского цельную концепцию историко-литературного развития, описывает (а порой и дописывает) ее как вполне стройный, непротиворечивый, но вместе с тем «не вполне ясный» теоретический конструкт:
…общие законы «стадиального развития» выглядят достаточно ясными. В них нетрудно усмотреть проекцию некоторых элементарных законов диалектики, сформулированных в свое время Гегелем, а потом, на иной основе, переформулированных Марксом. Литературный процесс рассматривается как восхождение от низшего к высшему, движимое противоречиями и осуществляемое посредством качественных скачков. Очевидно, что каждый следующий этап порожден противоречиями предшествующего: без них его бы просто не было. Кроме того, «прогрессивное зерно» предшествующего этапа не исчезает вместе с ним, но всякий раз остается жить «в новом качестве», включаясь в систему последующего этапа <…>. Это значит, что каждый последующий этап созревает внутри этапа предшествующего: преемственная связь везде неоспорима. И все же переход от этапа к этапу каждый раз есть отрицание предшествующего. Каждый новый этап, констатирует Гуковский, – «являясь на свет, выступает как могильщик своего предшественника, как его враг и разрушитель» <…>. Выходит, что этапы литературного процесса, связанные неразрывно, как звенья одной цепи, связаны более всего тем, что они друг друга отрицают. Вне отрицания, считает Гуковский, нет преемственности. Поэтому каждый из этапов «в самом принципе своем отличается и от своего предшественника и от своего преемника». Поэтому каждый этап обладает самостоятельной значимостью и ничем замещен быть не может. Таковы обобщения, составляющие – формально – итоговый, а по существу установочный уровень теории Гуковского971.
Отмечая явные противоречия якобы цельной концепции Гуковского, Маркович тем не менее признает за литературоведом первенство в деле создания своеобразной макроисторической схемы общемировой литературной динамики:
Гуковский был единственным, кто пытался выяснить не только внешние, но и внутренние причины этих перемен, единственным, кто ставил перед собой задачу – раскрыть саму внутреннюю логику литературного процесса972.
Однако приоритетными для литературоведа, вопреки укрепившимся в науке представлениям, были именно практический аспект и приложимость построений к конкретному фактическому материалу, а не установка на абстрактное теоретизирование. Именно поэтому в работах середины 1940‑х годов Гуковский все чаще обращается не к интерпретации литературного текста, а к поиску внетекстовых мотиваций и объяснений.
Основной теоретический каркас концепции Гуковский прописал в не напечатанной при его жизни статье 1943 года (ЦГАЛИ СПб. Ф. 145. Оп. 1. Ед. хр. 37; рукописные тезисы – ед. хр. 38), написанной уже после эвакуации в Саратов973, где, по выражению Шкловского, «образовалось настоящее болото – с Гуковским во главе» (там ученый, совмещая чтение лекций в Ленинградском и Саратовском университетах (с июня 1944 года Гуковский работал в должности проректора СГУ), пробыл вплоть до конца июня 1946 года). При первой публикации в 2002 году Д. В. Устинов озаглавил ее – «О стадиальности истории литературы» (опубл.: Новое литературное обозрение. 2002. № 3 (55)). По-видимому, статья эта была частью задуманной, по выражению Гуковского, «не совсем научной» книги – «советы молодым хозяйкам по части нашей науки» «о том, как надо делать историко-литературные труды», явно перекликавшейся в ряде ключевых тезисов с давней теоретической работой П. Н. Сакулина «Синтетическое построение истории литературы» (М.: Кооперативное изд-во «Мир», 1925); над ней Гуковский работал параллельно с пропагандистской книжкой «Любовь к Родине в русской классической литературе» (в соавт. с В. Е. Евгеньевым-Максимовым; Саратов: Саратовское обл. гос. изд-во, 1943) и книгой про Пушкина974. Утверждая необходимость целокупного взгляда на культуру прошлого, Гуковский выступает против установления «пустых и бессмысленных фиктивных понятий или „единств“, как, например <…> литература пушкинской поры»975. Литературовед настаивает на подходе к литературе как к процессу и как к единству:
…произведение как форма существует отдельно, но его содержание есть содержание не только его одного; и наоборот: его содержание внесено в него не только его составом самим по себе, его индивидуальной формой прежде всего, но и многими другими произведениями, как предшествующими ему в истории литературы, так и одновременными ему, а иногда даже последующими за ним <…>. Точнее, здесь дело чаще всего не в том, что в смысловую ткань произведения привходят смыслы из других отдельных же произведений, а в том, что смысловая ткань данного отдельного произведения наполняется и реализуется в свете целого комплекса и единства, объединения произведений – традиции, борьбы, направления, стиля976.
Таким образом, ни произведение, ни автор не существуют вне тесного взаимодействия с более широким (интер)национальным художественным контекстом – контекстом эпохи и стиля:
…так как всякое общество, нормально развиваясь, непременно проходит определенный порядок формаций, логически и исторически предрешенный, то, значит, искусство, выражая это стадиальное движение общества, непременно должно пройти те этапы, те стили, которые – каждый порознь и все вместе в своей закономерной последовательности – соответствуют закономерным этапам общественного бытия. А это значит, в свою очередь, что как ни своеобразно и различно протекает художественное развитие различных народов, они все должны в основных этапах или, точнее, стадиях совпадать977.
По Гуковскому, прогрессистская по своему толку «история литературы, как наука, стремится стать историей стилей, объемлющих все частные проявления свои, вплоть до единичного произведения»978; ср.:
Стиль, как художественный метод, должен быть основным понятием истории литературы, если мы хотим, чтобы история литературы была наукой вообще, наукой исторической в частности и наукой об искусстве, то есть все же особой, специфической наукой. И это обусловлено пониманием стиля как определенного типа мировоззрения в его художественном выражении и <как> данного типа отражения действительности, определяемого данной структурой самой действительности979.
(Сходные методологические поиски Гуковского отразились в более поздних выступлениях в центральной печати980.) В качестве подтверждения Гуковский писал о случае Пушкина:
Возьмем, например, Пушкина. <…> Пушкин как бы тянет в свои стихи поэтов прошлого и заставляет их работать на себя. Того же он добивается и стилизацией, и использованием имен, и эпиграфами. <…> Пушкин чрезвычайно часто и обильно ориентирован в своем тексте на памятники мировой литературы, смысл и эмоцию которых Пушкин вобрал в свой текст, подчинил себе, пропустил через себя и предстал перед нами не только как вершина русской культуры, но и как итог мировой литературной культуры981.
Закономерным следствием такой постановки вопроса оказывается положение о том, что «эпоха Пушкина – зерно, из коего вырастает через диалектическое снятие и наше время. Поэтому и в Пушкине заключены в зерне наши идеи»982. Однако искомую Гуковским предельную ясность в том, что именно собою представляла эта «эпоха», еще лишь предстояло обрести. Решению этой задачи была посвящена первая книга из задуманной исследователем серии книг – «основного опуса»983 – под общим названием «Очерки по истории русского реализма». В сравнительном мемуаре Лотман указывал, что в 1940‑е Гуковским овладела идея создания