Для Пушкина свобода поэтического творчества была требованием жизненной правды, глубокой правдивости поэзии1118.
Вместе с тем Нусинов, видя Пушкина в широком контексте, отказывал ему в роли автора, всецело принадлежавшего контексту «мировой литературы»:
И все же творчество Пушкина оказало несравненно меньшее влияние на западную литературу, чем творчество, например, Толстого и Достоевского.
Пушкина на Западе давно переводят и ценят. Но его больше признают, чем знают.
Пушкин, даже признанный, не вошел в общеевропейский культурный оборот, как Гёте или Байрон, или как два других русских гения – Достоевский и Толстой1119.
И далее:
…гений Пушкина вырос из русской культуры, воплотив в себе гений русского народа. Но Пушкин стал шестым в ряду с Гомером, Данте, Шекспиром, Кальдероном и Гёте, потому что его творчество было новым синтезом всей предшествовавшей ему литературной культуры человечества. <…>
Нам кажется, что Пушкин в меньшей степени стал в центре внимания западного писателя и читателя потому, что он – величайший русский народный поэт – был не только по своей культуре, но и по своим творческим устремлениям, по своему миросозерцанию, по всему своему философскому характеру несравненно больше всеевропейский писатель, чем Толстой и Достоевский. Творчество Толстого и Достоевского, как и творчество Пушкина, включало в себя опыт Запада. Но Толстой и Достоевский отрицали Запад, противопоставляя ему свои восточные идеалы, идеалы России.
Пушкин, исходя из великих задач своего народа, будущее которого было для него немыслимо вне путей Запада, продолжал и углублял западную культуру1120.
Весь последующий анализ конкретных пушкинских текстов1121 Нусинов строит по тем методологическим схемам, которые были сформулированы им в «бурные» 1930‑е: исследователь остался верен тем теоретико-эстетическим установкам, которые выработал в ходе непрекращавшихся полемик и дискуссий. Неизменным остался «вульгаризаторский», «благодаристский» взгляд Нусинова на зависимость творческого метода от «мировоззрения». Хотя и в значительно притупленном виде, он все же реализовался и в этой книге; ср.:
Пушкин создал совершенные образы всеевропейской, всечеловеческой значимости не вследствие мистических свойств, приписываемых ему русским православным мессианизмом. Создал он эти образы потому, что впитал в себя не только все русское, но и всю мировую художественную культуру, потому что сумел помножить русский исторический опыт на опыт мировой. Это дало возможность его гению с такой полнотой и совершенством воплотить художественные образы, которые возникли не на русской, а на западной почве1122.
Выбивается из образованного последующими главами нарратива только последняя – «Пушкин против Достоевского»1123. (Нусинов не вполне оригинален в этом сопоставлении; у Л. А. Словохотова в книге 1927 года читаем:
В индивидуальных стилях отдельных писателей русской художественной классики мы теперь изучаем социально яркое и типовое явление. Пушкин и Достоевский в этом отношении представляют собой как узловые точки литературных стилей, так и гениальных выразителей всех нитей русской литературы1124.
Однако весьма оригинален тот ракурс, который избран для освещения этой проблемы.) Посвящена заключительная глава «Речи о Пушкине» Ф. М. Достоевского, произнесенной 8 (20) июня 1880 года на заседании Общества любителей российской словесности в зале московского Благородного собрания. Нусинов писал, что детальное рассмотрение этой речи
необходимо хотя бы потому, что еще в дни столетнего юбилея со дня смерти Пушкина крупные западные писатели и между ними люди весьма близкие нам писали, что Запад понял и оценил Пушкина лишь после речи Достоевского. Неудивительно, что в юбилейных статьях ряда западных писателей слышны были мессианистские (sic!) ноты Достоевского1125.
Литературовед прямо связывал международное признание Пушкина с частным случаем из биографии не принятого советской властью писателя и открыто призывал снять негласный запрет на научное и творческое освоение его творчества:
Достоевский отнюдь не принадлежит к наследству, от которого мы должны отказаться. Наоборот, мы недостаточно используем наследие этого гениального писателя, которого Горький в некоторых отношениях ставил рядом с Шекспиром. Достоевский, прежде всего, русский гений. Но он, как Пушкин, как Толстой, как впоследствии Горький, синтезировал не один только русский, но и мировой опыт1126.
Позволим себе сделать небольшой побочный комментарий к этому фрагменту. Помещая в один контекст имена Достоевского и Горького, Нусинов апеллировал к давнему спору, начатому во второй половине 1900‑х и возобновившемуся с особой ожесточенностью в первой половине 1910‑х1127. Горьковская критика «невыносимого» для него автора впоследствии повлияла на отношение к Достоевскому в среде марксистски ориентированной окололитературной публицистики. Однако не приостановила научную работу: так, например, в 1922 году в издательстве «Мысль» вышел сборник «Ф. М. Достоевский: Статьи и материалы» под редакцией А. С. Долинина (в 1924 году – второй сборник с тем же названием), а в Госиздате – «Творчество Достоевского» В. Ф. Переверзева и «Семинарий по Достоевскому» Л. П. Гроссмана; в 1924 году – его же книга «Путь Достоевского» в Издательстве Брокгауз-Ефрон; в 1925 году – «Воспоминания» А. Г. Достоевской под его же редакцией и с его же предисловием; десятилетием позднее, в 1935 году, – «Жизнь и труды Ф. М. Достоевского: Биография в датах и документах» в издательстве «Academia»; в 1926–1930 годах в Госиздате вышло Полное собрание художественных произведений Достоевского в 13 томах под редакцией Б. В. Томашевского и К. И. Халабаева. Спор о творческом наследстве продолжал оставаться актуальным в 1930–1940‑е годы, когда тексты Достоевского почти не изучались: советское литературоведение избрало сторону Горького, объявив Достоевского «реакционным» «буржуазным» автором1128. Это обстоятельство определило ряд ограничений в вопросе научно-критического осмысления фигуры Достоевского. Так, например, А. К. Тарасенков в статье «Горький – родоначальник и вождь советской литературы» (1947) напоминал о борьбе Горького «против культа Достоевского, особенно широко распространенного в те годы в Западной Европе. Горький сближает реакционные идеи Достоевского с Ницше и современным фашизмом»1129. Тогда же жесточайшей критике за публикацию книги «Молодой Достоевский» (М.: Гослитиздат, 1947) подвергся В. Я. Кирпотин, в те годы занимавший пост заместителя директора ИМЛИ1130. По той же причине книга Бахтина «Проблемы творчества Достоевского» (Л.: Прибой, 1929) была переиздана в «Советском писателе» под заглавием «Проблемы поэтики Достоевского» лишь 34 года спустя, в 1963 году.
Несмотря на высокую оценку роли Достоевского в истории культуры XIX столетия, его интерпретация пушкинского творчества казалась Нусинову неприемлемой и даже «унизительной»:
<Достоевский> унижал <Пушкина>, представляя его в виде заурядного охранителя. Он доподлинную народность Пушкина осквернил попыткой склонить «непокорную главу» поэта к подножию самодержавия и православия. Он, наконец, прославляя самобытность Пушкина, сделал его зауряднейшим представителем квиэтизма и квасного патриотизма староцерковного толка, ибо ничего нового в сравнении со всей этой поповской мудростью о «душевной правде» нет во всех приписываемых Пушкину призывах: «Найди себя в себе, подчини себя себе».
В дни Пушкина пред Россией стоял основной вопрос об уничтожении той системы, при которой народ, крестьяне покупались и продавались, как вещи. Пушкин всю свою жизнь был глубоко убежден, что не может быть речи ни о какой правде интеллигенции, ни о каком ее единстве с народом, ни о каком взаимном их понимании до тех пор, покуда эта система не будет уничтожена. А Достоевский приписывает Пушкину утверждение, что «не в вещах эта правда» и что, смирившись и примирившись с этими вещами, «поймешь, наконец, народ свой и святую правду»1131.
Иными словами, Нусинов писал о том, что западный читатель познал не основные принципы пушкинского «интернационалистского» «мировоззрения», но их утрирующую интерпретацию Достоевским, который «низводил его <Пушкина. – Д. Ц.> новое слово к старым, избитым, ханжеским повторам христианских проповедей»1132. Литературовед подытоживает:
Достоевскому не дано было раскрыть сущность Пушкина. Он стремился мистически-поповской, смиренно-лакейской тайной окутать образ великого реалиста, всю свою жизнь боровшегося с мистикой, полного глубокого презрения к царизму и православию1133.
В искреннем стремлении приобщиться к «передовой советской науке» Нусинов не проявил должную чуткость ни в вопросе интерпретации пушкинского творчества, ни в вопросе риторического оформления своих идей1134, имевших вполне внятный «левый уклон». Внезапно перехлестнувшая через границы Советского государства летом 1941 года война хотя и отсрочила реакцию, создав иллюзию безопасности