1135, но в конечном счете не оградила литературоведа от неизбежных нападок со стороны поборников «партийной линии» в науке.
9 мая 1947 года Н. С. Тихонов, в сентябре 1946 года смещенный с поста руководителя Союза советских писателей1136, внезапно опубликовал в газете «Культура и жизнь» (№ 13 (32)) статью «В защиту Пушкина», где с особой кровожадностью обрушился на вышедшую шестью годами ранее книжку Нусинова. (Случай Нусинова не был уникальным. По-видимому, речь должна идти о некоторой тенденции, берущей начало еще во время войны. Так, 17 ноября 1944 года в «Правде» (№ 276 (9733)) появилась небольшая статья «Глупая стряпня о великом баснописце», в которой автор упрекал ранее судимого Гуковского за то, что во вступительной статье к Полному собранию стихотворений И. А. Крылова (1935) он «протаскивает по существу реакционные измышления», «не жалеет сил для того, чтобы представить Крылова политическим приспособленцем, обскурантом, циником и реакционером» и, наконец, «опорачивает и искажает смысл целого ряда известных произведений Крылова»1137.)
Основное обвинение в адрес Нусинова было связано с тем, как в его книге поставлен вопрос о месте Пушкина в общеевропейском культурном пространстве. «Патриотическое» прочтение «классики», которое на волне нараставшего «руссоцентризма» воспринималось как выигрышное, в условиях холодной войны оценивалось как «реакционное». Поэтому Тихонов нарочно придавал своим доводам резкость и безапелляционность:
Старательно окружая свои выводы ворохом цитат из различных источников, домыслами и ловкими пируэтами ложнонаучных фраз, проф. Нусинов тщится установить, что Пушкин и вместе с ним вся русская литература являются всего лишь придатком западной литературы и лишены самостоятельного значения. Преклонение перед Западом заставляет проф. Нусинова сделать этот чудовищный вывод1138.
И далее:
По Нусинову выходит, что русский народ ничем не обогатил мировую культуру, а его лучшие представители сидели на парте и списывали то, что добыто западными учителями1139.
Закаленный в спорах и дискуссиях 1930‑х годов ученый оказался в безвыходном положении: впервые его осмысленную, аргументированную и некогда политкорректную точку зрения объявили неверной и даже «вредной», не приведя никаких контраргументов. Речь шла не о полемике, а о самом настоящем погроме, в ходе которого лишившийся должности литработник то и дело обращал внимание на ученое звание Нусинова:
Вся книга Нусинова, отвергающая все замечательное наследие «великой русской нации» (Сталин), является со своей проповедью «моцартианского жизнелюбия», хотел или не хотел того проф. Нусинов, тяжким поклепом на прошлое и будущее нашей великой литературы1140.
В послевоенный период, когда властная вертикаль стала более отчетливой, а политическая прагматика выдвинулась на передний план, поменялся сам порядок взаимодействия между интеллектуалами. Случай с текстом Тихонова в данной связи видится показательным: причиной появления проработочной статьи стал самый обыкновенный донос завистливой коллеги, а не идейный протест литератора, ратующего за величие национальной культуры прошлого. Г. В. Костырченко предельно подробно восстановил генеалогию статьи Тихонова:
На эту резкую полемику Тихонова спровоцировала некая Е. Б. Демешкан, снабдившая его конкретным критическим материалом. Дочь расстрелянного в Крыму полковника царской пограничной охраны, она, скрыв дворянское происхождение, поступила в 1934 г. в Московский государственный педагогический институт, где, получив диплом, осталась на возглавлявшейся Нусиновым кафедре западной литературы. Защитив под его руководством кандидатскую диссертацию, Демешкан эвакуировалась в 1941 г. в Ульяновск. Возвратиться обратно в столицу и в МГПИ ей помог все тот же Нусинов, оформивший ее в 1943 г. доцентом своей кафедры. Однако вместо благодарности молодая специалистка направила в 1944 г. в ЦК ВКП(б) донос на своего благодетеля. Чутко уловив нагнетавшиеся сверху антисемитские флюиды, она обвинила его в придании вверенной ему кафедре «известного национального профиля». Вскоре со Старой площади приехала комиссия, снявшая в начале 1945 г. Нусинова с работы. Такой результат окрылил Демешкан, которая, ссылаясь на поддержку руководства ЦК, стала открыто проповедовать в институте антисемитские взгляды. В частности, она убеждала коллег в том, что в институте «орудует» «еврейская лавочка» и вообще «евреи хуже, чем фашизм», так как они «повредили русскому народу… и повинны в том, что захирело производство там, где они заполонили управленческий аппарат». Неоднократные попытки администрации и общественных организаций МГПИ как-то урезонить Демешкан только еще больше распаляли антисемитку, сетовавшую на то, что ее преследуют за правду. Не встречая решительного отпора, ее юдофобская агитация становилась с каждым месяцем все более вызывающей, а попытки «разоблачить антипатриотическую деятельность в институте троцкистско-бундовского охвостья» – энергичней. Однако в мае 1948 г. терпение руководства МГПИ наконец истощилось. Решив, наконец, употребить власть, оно уволило Демешкан из института. Но та написала Сталину, упомянув среди прочих своих заслуг перед партией то, что ее «материал послужил основой для известной статьи Н. Тихонова в газете „Культура и жизнь“». Этот козырь оказался достаточно сильным, поскольку по указанию заместителя заведующего ОПиА ЦК Ф. М. Головенченко Демешкан вскоре восстановили в МГПИ (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Ед. хр. 62. Л. 5–35)1141.
Сама Демешкан в марте 1949 года на заседании коллегии Министерства высшего образования СССР говорила:
Меня хорошо знают и по моим статьям, и по тому, что первый удар Нусинову был нанесен мною, что он убежденный враг народа, русских за людей не считает и в таком духе воспитывал молодежь. Он внушал русской части студентов, что они не способны учиться. Студенты и говорят – не пойдем в аспирантуру по западной кафедре, потому что говорят, что мы не так способны. Эту группу точно можно назвать, что это диверсионная группа. <…> Профессора Нусинова никто не пытался разоблачить, и они это прекрасно понимали. Раскусила его молодежь, но с нами, только что вошедшими в литературу представителями молодежи, мало кто считался. Он говорил, что книга Стефана Цвейга о Толстом стоит всех работ Ленина о Толстом – это говорилось на кафедре в 1945 г. Трудно передать всю ту пакость, которую мы слышали с кафедры в эти годы1142.
Однако на этом критика точки зрения Нусинова на соотношение национального и интернационального в классической литературе, реализованной в книге «Пушкин и мировая литература», не закончилась. 20 февраля 1947 года генеральный секретарь Союза писателей А. А. Фадеев, еще в военные годы в статье «О советском патриотизме и национальной гордости народов СССР» (опубл.: Под знаменем марксизма. 1943. № 11) высказывавшийся о вреде «ханжеских проповедей беспочвенного космополитизма», выступил в Институте мировой литературы с докладом1143, в котором охарактеризовал упомянутую книгу как образец «раболепного преклонения перед всем, что идет из Западной Европы»:
Несмотря на явные преимущества русского реализма перед западноевропейским, в нашей литературной критике еще немало представителей раболепного преклонения перед всем, что идет из Западной Европы. Такие критики рассматривают русский реализм как какой-то придаток или филиал западноевропейской литературы.
Характерным примером такого низкопоклонства перед заграницей является книга И. Нусинова «Пушкин и мировая литература». Эта книга вышла в 1941 году, она долго жила, не встречая никакой критики. <…> В этой книге вообще нет ни слова о том, что была Отечественная война 1812 года. И нет даже попыток проанализировать, что, собственно, происходило в России в то время, когда был Пушкин. Основная мысль этой книги – что гениальность Пушкина не есть выражение особенностей исторического развития русской нации (что обязан был бы показать марксист), а задача этой книги – показать, что величие Пушкина состоит в том, что он «европеец», что на все вопросы, которые поставила Западная Европа, он, дескать, находил свои ответы.
Очень характерно, как Нусинов объясняет не такую широкую известность Пушкина в Европе в свое время. Он объясняет это вовсе не тем, что зазнавшаяся Европа не видела, что происходило в это время с великой русской нацией, и поэтому наплевательски относилась к такому гению русского народа, как Пушкин. А он это объясняет тем, что Пушкин – это «европеец», свой брат среди западноевропейских гениев и поэтому он там не мог «звучать»1144.
Так Нусинову было предъявлено обвинение в «низкопоклонстве», суть которого состояла в указании на ложное представление о характере российско-западного культурного взаимодействия в постпросвещенческую эпоху. Отчетливо националистический тон предъявлявшихся претензий был следствием послевоенного роста «руссоцентристских» настроений в обществе1145. Пушкин же стал символом той культурной несправедливости, которую необходимо не только вовремя обнаружить, но и как следует пресечь:
Пушкин, – продолжал Фадеев, – сделан безнационально-всемирным, всеевропейским, всечеловеческим. Как будто можно быть таким, выпрыгнув из исторически сложившейся нации, к которой ты принадлежишь, как будто можно быть всечеловеческим вне нации, помимо нации.