рого эксплуататорского общества»1161, но и изданную в «Советской литературе» книгу статей о Горьком 1933 года (ср.: «Мы согласны с Горьким, а не с Нусиновым»1162). Суть основного обвинения вторила ранее предъявленным претензиям:
Выходит, по Нусинову, что Пушкин попросту не пригодился Западной Европе потому, что европейцы уже и сами знали, без Пушкина, все то, о чем он писал. Им было неинтересно читать Пушкина, потому что уже до него все эти вопросы подняли и разрешили европейские художники слова. Правда, тут же Нусинов произносит разные высокие и торжественные слова, звучащие как бы комплиментом в адрес Пушкина. Пушкин, дескать, синтезировал мировую культуру, обобщил все ранее сказанное Шекспиром, Байроном, Гёте, Мольером, свел, так сказать, их достижения к одному знаменателю. Для нас, русских, это, конечно, значение имеет, поскольку мы, посконные, Байронов в подлиннике не читывали, а европейцам все это, разумеется, ни к чему. Убогая и постыдная точка зрения! Вместо того, чтобы показать Пушкина – мирового гения, который внес в развитие мирового искусства новые гениальные идеи и образы, Нусинов старательно, скрупулезно, с академическим педантизмом прослеживает на протяжении 396 страниц своей книги все те случаи, когда сюжетом или отправным пунктом для пушкинских вещей послужили некоторые мотивы западноевропейской литературы1163.
В намеренном следовании «порочной методологии» Тарасенков усматривает у Нусинова «даже не принижение Пушкина, а недооценку значения развития русской истории, русского народа»1164. Как следствие, критик обвинял Нусинова не только в «раболепном следовании за буржуазной историографией и литературоведением»1165, но и в «неумении увидеть и проанализировать самобытный характер нашего искусства, нашей русской культуры, нашей философии, наконец, нашего патриотизма»1166. Позднее на Нусинова обрушился и В. В. Ермилов (в те годы он тщетно подвизался на ниве пушкиноведения), который написал в упомянутой выше статье «За боевую теорию литературы», что «взгляды, совершенно тождественные тем взглядам, которые нашли выражение в книжке И. Нусинова, имеют хождение и на других участках идеологического фронта»1167. Иначе говоря, по мысли Ермилова, именно книгу «Пушкин и мировая литература» следует считать источником идеологии «безродного космополитизма»1168. Проработка Нусинова, таким образом, должна была стать стимулом к началу чисток в советской интеллектуальной сфере. Именно этой логикой руководствовался А. М. Еголин, когда в публичной лекции «Итоги философской дискуссии и задачи литературоведения», прочитанной в 1948 году в Центральном лектории Общества по распространению политических и научных знаний, утверждал:
В статье Н. С. Тихонова, <…> а затем и в выступлении А. А. Фадеева на пленуме правления ССП была подвергнута вполне основательной критике идейно порочная книга проф. И. И. Нусинова (sic!) «Пушкин и мировая литература», в которой великий русский поэт ценится постольку, поскольку он выразил в своем творчестве идеи европеизма.
Иногда приходится слышать заявления о том, что незачем критиковать работы, появившиеся шесть-семь лет назад. Это не большевистская, а объективистская точка зрения. Порочные работы, если они не будут осуждены и разоблачены, могут и дальше оказывать вредное влияние. Как, например, не осудить статей проф. Томашевского «Пушкин и народность» и «Поэтическое наследие Пушкина», помещенных в сборнике «Пушкин – родоначальник новой русской литературы» <…>?
Если верить проф. Томашевскому, то кажется, что вольнолюбивые мечты Пушкина – результат влияния на него предромантического движения во Франции, что лицейские произведения навеяны Руссо, Парни, Буало, Вольтером, Делилем, поэмы Пушкина написаны под влиянием Вольтера, Ариоста, Виланда, образ Алеко создан лишь благодаря знакомству с произведениями Констана, Шатобриана, Байрона и т. д.1169
Затем в лекции Еголина прозвучали имена Б. М. Эйхенбаума и В. Я. Проппа, а также Л. П. Гроссмана, А. С. Долинина, А. Г. Цейтлина. Позднее «вредителей» и «антипатриотов» – тех, по выражению С. А. Васильева, «без кого на Руси жить хорошо», – искали везде: в литературе, литературной критике, музыке, театральном искусстве, кинематографии, архитектуре, скульптуре, живописи, биологии, агрономии, языкознании, школьном и университетском преподавании. Становившаяся все более ожесточенной «борьба с низкопоклонством перед Западом» к 1948–1949 годам приобрела отчетливо утилитарный смысл и стала весьма специфической формой расправы над опасными конкурентами или назойливыми злопыхателями: сочувственное и даже вовсе нейтральное отношение к «космополитическим» и «антипатриотическим» идеям Нусинова расценивалось тогда как существенный повод к началу проработок, жертвами которых стали, например, Д. С. Данин1170 и Т. Л. Мотылева1171.
Во второй половине 1940‑х годов Нусинов работал над книгой про Гёте, объем которой должен был приближаться к 25 печатным листам (с гонораром 3000 рублей за лист)1172. 20 сентября 1947 года Нусинов написал директору Гослитиздата Ф. М. Головенченко заявление1173: просил заключить с ним договор на издание монографии, которая должна была выйти к 200-летию со дня рождения Гёте. Предварительное соглашение на написание исследования о Гёте было заключено 5 февраля 1948 года. Рукопись книги он обещал сдать в редакцию литературоведения Гослитиздата к 1 сентября 1948 года1174, но не выполнил своего обещания и просил продлить срок сдачи до 25 июня 1949 года1175. 12 января 1949 года Нусинов был арестован по делу Еврейского антифашистского комитета (ЕАК)1176 и заключен в Лефортовскую тюрьму. Арест литературоведа закономерно повлек изъятие написанных им книг из библиотек общего пользования. 12 февраля Главлит направил Маленкову докладную записку1177, в которой содержалось предложение об «очистке» библиотечного фонда «из‑за <…> засоренности буржуазно-националистической, сионистской и клерикальной литературой». 24 марта Д. Т. Шепилов и Л. Ф. Ильичев написали Маленкову очередную записку с просьбой удовлетворить прошение1178 уполномоченного Совета министров по охране военных и государственных тайн в печати К. К. Омельченко об изъятии из библиотек и книготорговой сети книг Нусинова (и еще девяти авторов-евреев). 25 марта Маленков принял решение вынести этот вопрос на обсуждение Секретариата ЦК ВКП(б); вскоре у Отдела пропаганды и агитации ЦК был запрошен список книг (он насчитывал 540 наименований), подлежащих изъятию «в обычном порядке, без постановления ЦК». В начале июня Главлит получил соответствующее разрешение: книги Нусинова были сняты с библиотечного баланса, а его имя старательно вымарано со страниц не подлежавших изъятию изданий.
Илл. 69. Исаак Маркович Нусинов. Переснимок фотографии из следственного дела. Вторая половина января 1949 года. Частное собрание
Исаак Маркович Нусинов, в знак протеста против унижений над заключенными объявивший голодовку, скончался в Лефортовском следственном изоляторе МГБ СССР осенью1179 1950 года во время следствия, не признав вины. После хрущевского доклада 1956 года литературовед был реабилитирован, а его имя возвращено в историю литературной науки прошлого столетия1180.
Глава пятаяНа службе советского академического пушкиноведенияСлучай Дмитрия Петровича Якубовича
Научную биографию Дмитрия Петровича Якубовича (1897–1940) можно – с некоторой долей условности – разделить на три этапа1181. Первый – студенческий (1915–1929): это университетские годы, которые растянулись более чем на десятилетие и завершились защитой диссертации в Институте сравнительной истории литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ) при Ленинградском университете. Затем следует этап «секретарства» (1929–1936): это время тесного сотрудничества с П. Е. Щеголевым в рамках работы над «Путеводителем по Пушкину», поступления в аспирантуру Пушкинского Дома к А. В. Луначарскому и возрождения Пушкинской комиссии, секретарем которой Якубович был с 1931 по 1936 год. Наконец, последний этап (1937–1940) – период руководства Пушкинской комиссией.
Сферу интересов будущего исследователя в значительной степени предопределил Пушкинский семинарий профессора С. А. Венгерова, в котором Якубович оказался почти сразу же после поступления в университет – сначала в качестве слушателя1182, а вскоре и молодого исследователя. В предисловии к третьему выпуску «Пушкиниста», вышедшему в значительно сокращенном виде из‑за стремительного роста типографских расходов, Венгеров среди неопубликованных заметок, «дающих новое освещение и разъясняющих пушкинский текст», упоминает и сообщение Д. П. Якубовича1183, подготовленное еще в 1916 году. Его первая научная работа, посвященная теме «Пушкин и Овидий», завершается сопоставлением отрывка из «Метаморфоз» Овидия и незавершенного наброска Пушкина «В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера…» (1827). Примечательно, что студент не только восстанавливает текст по фотографии автографа (то есть читает пушкинский черновик)