ся «золотой молодежью» того времени.
ГС:
Я бы дополнила тем, что в этом письме Пушкин уже ставит такие стилистические эксперименты, которые позже будет проделывать в своих художественных произведениях.
МВ:
Нет-нет, тут я добавлю как «специалист по письмам», раз уж ты меня так величаешь. Особенность эпистолярного стиля Пушкина – он всегда стилизует, всегда как бы попадает в тон своему корреспонденту. И по этому письму мы можем судить не столько о стиле Пушкина, сколько о стиле Мансурова. Вот эти «холосенький», «есть чем питать лампу» (в смысле, шампанским) – это явно, так сказать, слепок менталитета самого Мансурова.
ГС:
А мне представляется красивой иллюстрацией моей мысли. Одновременно звучат две противоположные ноты: «ненавижу деспотизм» – высокая нота, «холосенький» – интонация дружеского разговора, не связанного с общественным служением.
МВ:
Правильно. Это, повторяю, то, каким образом Пушкин общался с Мансуровым. С Карамзиным, очевидно, он общался по-другому, и Карамзину он писал письма по-другому, и Вяземскому писал письма по-другому. Тоже очень вольным слогом, но совершенно иначе.
Любовь в Петербурге
ГС:
Про дружбы и общественную деятельность поговорили, остановимся на любови этого периода.
МВ:
Которой из них?
ГС:
Евдокия Ивановна Голицына, жена князя Голицына. Как ее только не называли: Princesse Nocturne («ночная княгиня») и Princesse Minuit («княгиня полуночи»). А Карамзин называл ее Пифией. Она была хозяйкой литературного салона, одной из тех женщин, которые играли важную роль в тогдашней культурной жизни. Среди гостей ее салона были Пушкин, Вяземский, Батюшков, Жуковский, Карамзин. Пушкин ею увлекся, о чем Карамзин написал Вяземскому: «…Поэт Пушкин… у нас в доме смертельно влюбился в Пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви»[24].
Йозеф Грасси
КНЯГИНЯ ЕВДОКИЯ (АВДОТЬЯ) ИВАНОВНА ГОЛИЦЫНА (урожд. ИЗМАЙЛОВА, 1780–1850).
Около 1800–1802
О ней в 1817 году Пушкин написал: «Отечество почти я ненавидел – / Но я вчера Голицыну увидел / И примирен с отечеством моим»
МВ:
Тут надо уточнить. Во-первых, Карамзин употребляет слово «пифия» явно иронично – исходя из экзальтированного стиля поведения Голицыной, что не только Карамзиным подтверждается. Это известно, она любила ночами напролет музицировать, философствовать и т. д. А во-вторых, извините – она была на 19 лет старше.
ГС:
Конечно. Но это такая же любовь, как и к жене Карамзина.
МВ:
Только гораздо более материальная.
ГС:
Василий Львович Пушкин, дядюшка, писал Вяземскому: «Племянник мой Александр у нее бывал всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предоброй и преумной»[25]… Они общались до 1835 года. Конечно, любовный характер их отношения носили куда более краткое время.
МВ:
Тем более что с 1830-го, как мы знаем, Пушкин уже помолвлен.
ГС:
В 1835 году он посетил салон Голицыной в последний раз.
МВ:
Ему оставалось жить чуть больше года – просто не успел. Но оставил тонкое наблюдение о том, какая это была превыспренняя особа – в связи с «Историей государства Российского» Карамзина. По выходе этого труда образованные люди не просто зачитывались им, но и обратили внимание на то, каким резко выраженным стилем «История…» изложена. Который кому-то казался даже нарочитым. В числе этих «кого-то» оказалась и некая светская дама. В наброске статьи «Карамзин» Пушкин вспоминал: «Ничего не могу вообразить глупей светских суждений, которые удалось мне слышать насчет духа и слова „Истории“ Карамзина. Одна дама, впрочем весьма почтенная, при мне, открыв вторую часть, прочла вслух: „«Владимир усыновил Святополка, однако не любил его…» Однако!.. Зачем не но? Однако! как это глупо! чувствуете ли вы всю ничтожность вашего Карамзина? Однако!“» (Т. 8. С. 49). Историки однозначно сходятся в том, что эта дама, столь искушенная стилистически, – как раз Евдокия Голицына.
С княгиней Голицыной связан еще один, можно сказать, анекдот периода Болдинской осени 1830 года. Каким-то образом до семейства Гончаровых дошли сведения, что Пушкин, находясь в карантине, посещал княгиню Голицыну, свою соседку. И, видимо, Наталья Николаевна, а проще говоря, восемнадцатилетняя Наташа, написала Пушкину какое-то очень холодное письмо, укоряя его в этом визите. Похоже, Наташе напели, что у ее жениха были некогда отношения с княгиней Голицыной, и она подумала, что он поехал искать утешения к той самой Голицыной. Пушкину пришлось единственный раз за все время их болдинской переписки, даже вообще за все время их переписки, с невестой и женой, всерьез оправдываться – нет-нет, это совсем не то! Он не говорил «не то», он просто говорил – нет-нет, это ж моя соседка, толстая баба, совершенно не думайте ничего такого! Я поехал разведывать дорогу![26]
Мораль сей части нашего повествования в том, что, выйдя из Лицея, Пушкин горячо окунулся в бурную жизнь тогдашнего Петербурга, которая включала в себя всякие, говоря по-современному, литературные тусовки, какие-то многочисленные любовные истории, выезды в театр, где он всячески привлекал к себе внимание разными выходками. И не в последнюю очередь вся эта бурная молодежная жизнь была пронизана токами того, что мы потом назовем декабризмом.
Пушкин и декабристы
ГС:
Известно, что Пушкин официально среди декабристов не числился. Здесь у нас с тобой немного различаются позиции.
МВ:
Это не у нас с тобой, просто есть разные исторические подходы.
ГС:
Почему Пушкина не приняли ни в одно тайное общество? Попасть туда было не сложно, особенно до 1820 года, до первого разгрома. Случайных попутчиков было много, но именно Пушкин не оказывается в их числе. Хотя, казалось бы, он умел быть преданным идее. Но он не брезговал общаться с самыми разными людьми, а декабристы видели в такой социальной «всеядности» легкомысленность и склонность легко менять свои убеждения. Даже близкий его друг, Пущин, писал: «…Пушкин, либеральный по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру (курсив мой. – Г. С.) и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра около Орлова, Чернышева, Киселева и других… <…> Говоришь, бывало: „Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим народом; ни в одном из них ты не найдешь сочувствия и пр.“. Он терпеливо выслушает, начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь, – Пушкин опять с тогдашними львами!»[27]
МВ:
Я задумался… «воззрения» – сильно сказано; понимаешь, мы по привычке говорим «Александр Сергеевич», но ведь речь идет о 18–19–20-летнем парне.
ГС:
Да, но Пущин, например, его ровесник, и он этого не одобряет.
МВ:
Пущин (кстати, он на год старше) – человек серьезный, он как раз из тех, кто пошел по военной части. Конечно, ему вся эта петербургская «золотая молодежь» была чужда и противна. И еще мы не должны забывать: Пушкин уже в то время имел основания про себя сказать, что «всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову» (Т. 8. С. 51)[28]. Он уже в это время «модный парень», да не просто модный парень, а модный поэт, он один уже в 20 лет вышел в ведущие поэты своего поколения.
Можно объяснить так: Пушкин в свой первый петербургский период стал там таким Виктором Цоем своего времени. В том смысле, что Виктор Цой был сильно моложе мэтров рок-клуба, таких как Гребенщиков, Науменко, но он вошел на равных в их клуб, в их избранную тусовку силой ярко выраженного и сразу проявившегося таланта.
Конечно, сравнивать Цоя с Пушкиным не совсем корректно по отношению и к одному, и к другому, но тем не менее сама эта ситуация, когда молодой человек, только-только ворвавшийся в ту среду, к которой он давно тянется, сразу занимает в ней ведущее положение просто в силу своего ярко выраженного таланта, схожа. Кстати, у Цоя ведь тоже экзотическая внешность, он же полукореец – это стоит пушкинского «арапства».
ГС:
Соглашусь, что формально такое сопоставление Пушкина и Цоя возможно. Но возвращаюсь к нашему герою. Декабристом он не стал, зато сблизился с Николаем Ивановичем Тургеневым, который взялся направлять многообещающее дарование. Тургенев состоял в Союзе благоденствия и разделял взгляды декабристов на роль литературы в общественной жизни. В 1819 году, например, он писал: «Где русский может почерпнуть нужные для сего правила гражданственности? Наша словесность ограничивается доныне почти одною поэзией. Сочинения в прозе не касаются до предметов политики». И далее: «Поэзия и вообще изящная литература не может наполнить души нашей» (курсив мой. – Г. С.)[29]. От Пушкина же ожидалось, что он станет рупором высоких гражданских идей.
МВ:
Гражданином.
ГС:
Да, «поэтом можешь ты не быть»…
МВ:
До появления этих строк Некрасова оставалось еще больше четверти века, но к этому времени уже была написана ода «Вольность», и виды протодекабристов на Пушкина были небеспочвенны.
ГС:
Под влиянием идей Тургенева Пушкин написал и оду «Вольность», и стихотворение «Деревня». Но путь он торил свой, не вполне понятный старшим наставникам – ни Жуковскому, ни Тургеневу. У них были свои представления, как именно должно развиваться юное дарование. А оно собиралось идти только по своему собственному пути. И Жуковский в одной из арзамасских речей высказался: «Сверчок, закопавшись в щелку проказы, оттуда кричит к нам в стихах: я ленюся»