В уже цитировавшемся «Воображаемом разговоре с Александром I» Пушкин с огромной теплотой отзывается об Инзове. На предполагаемый вопрос царя Александра: «Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?» – следует развернутый ответ поэта Александра: «Ваше величество, генерал Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе; он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам. Он уже не волочится, ему не 18 лет от роду; страсти, если и были в нем, то уж давно погасли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их, и никогда не подвергнется заслуженной колкости, потому что он со всеми вежлив, не опрометчив, не верит вражеским пасквилям» (Т. 8. С. 51).
Обрати внимание: Инзов – примерно 1768 года рождения. То есть в 1820 году ему было ровно столько, сколько мне сейчас, – 52 года. И когда я читаю: «добрый старик», – мне становится не по себе. Конечно, Инзов был боевым генералом, у него была гораздо более бурная и насыщенная всякими страшными вещами биография, но верно и то, что Пушкин был тогда, собственно говоря, мальчишкой. Гениальным, но мальчишкой. И для него пятидесятидвухлетний ответственный администратор, находящийся на пике карьеры, уже «добрый и почтенный старик».
Ну и, наконец, давай вспомним: «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют»… Бессарабия тогда была бурным регионом, таким, что называется, плавильным котлом, как Нью-Йорк в XIX веке. Это было время передела земель: территория переходила под крыло российского, так сказать, орла, и там все было не устаканено, все было в состоянии брожения, блуждания и отлаживания. И генерал Инзов был не просто добрый старик, он действительно делал очень большую административную работу. Ему было совершенно не до того, чтобы разбираться с опальным поэтом.
ГС:
И Пушкин был относительно свободен.
МВ:
Да, поэтому он был относительно свободен. И он наслаждался этой свободой, этим «разгулом пассионарности»:
…Люблю базарное волненье,
Скуфьи жидов, усы болгар
И спор и крик, и торга жар,
Нарядов пестрое стесненье.
Люблю толпу, лохмотья, шум —
И жадной черни лай свободный (Т. 2. С. 72)[52].
Но еще я хотел бы вот что напомнить. Мы сейчас говорим: «Пушкина отправили в далекую ссылку под видом перевода». Но ведь Пушкин не принимал военную присягу. Поступая на службу, он подписал присягу чиновника, не военную. Но в то время было совершенно в порядке вещей, что штатского чиновника отсылают к другому месту службы – и он берет под козырек форменной фуражки или двууголки и должен уехать, потому что табель о рангах уравновешивала штатские чины и военные. И высшая власть могла им распоряжаться совершенно по своему усмотрению. Если бы вдруг чиновник 10-го класса отказался ехать к новому месту службы, а вместо этого, скажем, подал в отставку, его бы просто отправили не в качестве чиновника, а с полицейским караулом уже как ссыльного. Это чтобы мы понимали, что собой тогда представляла Российская империя. «Дней Александровых прекрасное начало», фраки, лосины и полупрозрачные дамские наряды с обнаженными плечами – это все прекрасно, но под этим таился довольно жесткий каркас полицейской, военной, можно сказать, милитаризированной империи.
ГС:
Которая усилится во время царствования Николая I.
МВ:
Да, но при Александре это уже все было. Николай ничего нового не придумал, эту матрицу задал Петр: все должны служить, все должны иметь чины, военные или гражданские. И Александр, и Николай, и второй Александр – они эту матрицу только улучшали. Единственную вплоть до реформ 1850-х годов серьезную пробоину в ней сделал Петр III своим «Манифестом о вольности дворянской», разрешавшим дворянам вообще не служить. Это не было импульсивным жестом: Петр III наметил целый план реформ, превращавших Россию в образцовое немецкое княжество середины XVIII века: веротерпимость, поддержка буржуазии и т. д. Это был прекрасный план, проблема в том, что к реальной России он не имел никакого отношения. Карл Петер Ульрих, ставший неожиданно Петром Федоровичем, оставался немецким кронпринцем, страны, на чьем престоле игрою случая оказался (а ведь мог оказаться на престоле шведском!), он не знал и не понимал совершенно. За что очень быстро и поплатился.
Итак, в рамках этой жесткой матрицы Пушкин как чиновник 10-го класса отправляется «по казенной надобности» из Петербурга в Екатеринослав и попадает под начало «доброго старика» Ивана Инзова.
Пушкин и Раевские
ГС:
Но не только Инзов оказался большой удачей для Пушкина. Он близко сошелся с семейством Раевских, с которым познакомился еще в Петербурге. О встрече с Раевскими в Екатеринославе Пушкин написал подробное письмо брату 24 сентября 1820 года. В нем он сообщил, что Инзов его отпустил путешествовать с Раевскими. Семья была выдающейся: сам Раевский был героем войны 1812 года, его сыновей, как считал еще юный, но тем не менее прозорливый Пушкин, ждало большое будущее. А еще у него было четыре дочери. В письме брату Пушкин пишет о них так: «Старший сын его будет более нежели известен. Все дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная» (Т. 10. С. 18).
Неизвестный художник
МАРИЯ НИКОЛАЕВНА ВОЛКОНСКАЯ (урожд. РАЕВСКАЯ, 1804–1863).
1820-е
Дочь генерала Николая Николаевича Раевского и жена декабриста Сергея Григорьевича Волконского, отправившаяся вслед за ним в ссылку; ее мемуары на французском языке легли в основу второй части поэмы Николая Некрасова «Русские женщины»
МВ:
Эти двое сыновей, несмотря на свою юность, им обоим – до 25, были уже фигурами мифологизированными в русском сознании…
ГС:
Да, благодаря войне 1812 года.
МВ:
В ходе которой был такой эпизод, когда сам генерал чуть ли не на Бородинском поле…
ГС:
Да, именно на Бородинском поле…
МВ:
…повел в атаку свой полк и вместе с ним – своих двух сыновей-подростков.
Конечно, как мы уже говорили, для Пушкина было таким дергающим моментом, – ему не досталась слава 1812 года, и он смотрел на этих молодых людей, чуть старше его самого, с восхищением. Был польщен знакомством с ними, рад был с ними затусоваться, как бы мы сейчас сказали.
ГС:
В письме брату географию перемещений Пушкин описывает так: «Два месяца жил я на Кавказе… <…> Жалею, мой друг, что… не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной»; потом Таврида (то есть Крым) и Юрзуф, то есть Гурзуф, если говорить современным языком, где он прожил три недели. В Гурзуфе сохранился замечательный музей, посвященный Пушкину. Это двухэтажный домик, который Раевские и Пушкин снимали совместно. В письме брату Пушкин писал о своем тогдашнем житье: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства…» (Там же).
МВ:
Пушкину 21 год. Он живет полностью на обеспечении Раевских. Конечно, им лестно и приятно помочь юному и уже прославившемуся поэту, да еще и ссыльному. К тому же он попадает под их крыло при обстоятельствах самых романтических: искупавшись в Днепре, Александр подхватил воспаление легких и валялся больным – один, в чужом городе… Вот Раевские и сочли уместным взять его с собой на юг – «для окончательного излечения».
И ему тоже было очень приятно; постоянное интеллектуальное общение со «значимыми взрослыми» – образованным, много повидавшим генералом и его женой (кстати, родной внучкой Михайлы Ломоносова) и молодыми людьми-ровесниками, постоянное кокетничанье с юными девушками, которые знают его как поэта. Конечно, это было время счастливое. Кто бы не мечтал оказаться в 21 год в таком положении!
ГС:
Обмолвимся про отношения Пушкина с Марией Николаевной Раевской, будущей Волконской.
МВ:
Будущей декабристкой.
ГС:
Она станет женой декабриста Сергея Волконского, поедет вслед за мужем в ссылку, а ее воспоминания вдохновят Некрасова на вторую часть поэмы «Русские женщины».
В первой главе «Евгения Онегина» есть строки:
…Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами! (Т. 5. С. 20)
И Мария Волконская полагала, что на эту строфу вдохновила Пушкина именно она, она об этом написала в мемуарах. В советском литературоведении поддерживалась теория, что Пушкин был тайно в нее влюблен. Лотман оспаривал эту теорию, настаивая на том, что она еще была слишком юна в тот момент.
МВ:
Сколько ей было, какого она года?
ГС:
Есть две предполагаемые даты ее рождения: или 1804 год, или конец декабря 1805-го, то есть по новому стилю начало января 1806-го. Соответственно, ей было или 16, или 14 лет.
МВ:
Ну! Вполне себе девица. Пушкину самому был 21, так что в принципе ничего тут такого невозможного и даже предосудительного нет.
ГС:
Есть еще две претендентки на эти строки. Елизавета Ксаверьевна Воронцова и Екатерина Раевская.
МВ:
Старшая сестра Марии Раевской.
ГС:
Да, которая – «женщина замечательная», как ее охарактеризовал Пушкин.
МВ:
Но это вовсе не обязательно подразумевает романтические чувства. Через несколько лет, сочиняя в Михайловском «Бориса Годунова», Пушкин напишет Вяземскому: «Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова!» (Т. 10. С. 141) Орлова – потому что к этому времени она уже выйдет замуж за Михаила Орлова, тоже оказавшегося декабристом.
ГС:
Сравнение с никогда не теряющей головы Мариной Мнишек – комплимент сомнительный.
МВ:
Вот именно. Но это будет позже. А пока с этим же семейством Раевских, с женской его частью, связано знаменитое стихотворение – я имею в виду «Нереиду»: