чем по очередному неслучайному совпадению тот прибыл на место именно в тот день, когда сам Пушкин отослал Николаю свое прошение об «аневризме».
Александр Карлович Бошняк был провокатором, шпионом и т. д., но – опытным «кадровым работником» и к ремеслу своему относился добросовестно. Он опросил множество людей, от хозяина гостиницы до святогорского игумена, и все в один голос утверждали, что ничего крамольного стихотворец Пушкин не говорил и ничего предосудительного не делал! Так что по всему выходило, что доносы – просто клевета завистника. О чем агент Бошняк по инстанции и доложил. Что и послужило окончательным толчком к решению Николая пригласить к себе поэта – который, оказывается, не так плох, как принято считать[78].
Что же касается личной царской цензуры… Если я правильно помню, Пушкин потом рассказывал друзьям, как именно об этом зашла речь. Николай спросил Пушкина: «А что это вы, Александр Сергеевич, сидите в уединении и так мало пишете?» Пушкин ответил, что цензура теснит, делает самые нелепые привязки, чинит придирки. И Николай сказал, что сам будет его цензором и они все это уладят.
ГС:
А в реальности – как всегда: мем «Ожидание – реальность». Мы тоже можем в чем-то извинить Николая, потому что он был царем. И конечно же у него были еще многие нерешенные вопросы помимо стихотворства. Поэтому цензурой в реальности занялся Александр Христофорович Бенкендорф. Кавалерийский генерал, участвовавший в ряде военных кампаний с 1803 по 1814 год, он был шефом жандармов и начальником Третьего отделения канцелярии его императорского величества.
Джордж Доу
АЛЕКСАНДР ХРИСТОФОРОВИЧ БЕНКЕНДОРФ
(1782–1844). 1822
В письме Пушкину от 23 декабря 1826 года Бенкендорф выразил взгляды, которым оставался верен на протяжении всей своей жизни: «Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть до́лжно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному»
МВ:
К моменту, когда он стал куратором Пушкина, ему уже было за сорок.
ГС:
И у него была отличная репутация и светского человека, и очень храброго деятельного генерала.
МВ:
Но запомнился он не этим. «Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии» звучит бюрократично. Но на самом деле это была политическая полиция, возглавляемая боевым генералом. Политический сыск. Мы говорим про разные парадигмы – и здесь тоже была заложена губительная парадигма русской истории и русской бюрократии. Фактически Третье отделение дублировало функции Министерства внутренних дел. Это вызывало трения, зафиксированные в художественной форме в фильме «О бедном государе замолвите слово». Чиновник по особым поручениям (это цензурная версия: в сценарии он прямо назван жандармским офицером, а жандармы были как раз исполнительным органом Третьего отделения) приезжает в город и проводит некую провокацию, о которой не знает местная полиция.
ГС:
Эта модель была заложена еще при Елизавете.
МВ:
При ней был тайный сыск, существовавший отдельно. А тут непосредственно под руководством императора, в его канцелярии. Нам очень легко это представить, потому что «собственная его императорского величества канцелярия» – это именно то, что сейчас называют АП, администрацией президента.
ГС:
Выяснилось, что у Бенкендорфа все-таки истинное призвание не военное, а политический сыск. На этом поле он преуспел.
МВ:
И даже есть такой трогательный анекдот. Когда создавалось Третье отделение, Николай, назначая Бенкендорфа, вынул из кармана мундира платочек, подал ему со словами: «Вот, Александр Христофорович, вам платочек, утрите им слезы всех обездоленных». Очень пафосно, в духе того времени. Ампир – колонны, арки, медноблещущие шлемы – буквально. Все на людях играли в древних римлян.
ГС:
Это 1820-е годы?
МВ:
Да. Это, собственно, 1826 год. Такая была риторика. В разделе «Русская античность» книги «Теория и история культуры» Георгия Кнабе приводятся не очень уклюжие стихи Николая Огарева, которыми он описывал эту эстетику:
Дикий царь в античной каске,
И в каске дикий генерал…
Все римляне, народ задорный…
И вот в центр этого великолепия попадает взъерошенный поэт. Причем прямо с дороги, небритый. А мы ж понимаем, тогдашнее путешествие в бричке – это не путешествие в «Сапсане». И даже не ночь в купе. Пушкин сам писал об этом весьма энергически: «Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь?»[79]
ГС:
А здесь ему даже не дали привести себя в порядок. В тот момент он меньше всего походил на лощеного светского человека.
МВ:
И поэт оказывается вынужденным говорить о чем-то предельно важном, предельно серьезном с новым императором, которого он видит впервые.
ГС:
И поначалу эта встреча была воспринята как пушкинский триумф. Например, Владимир Измайлов, опубликовавший еще в 1814 году первое стихотворение Пушкина, сказал: «Завидую Москве. Она короновала императора, теперь коронует поэта»[80].
МВ:
Пушкин из Чудова монастыря поехал к своему дядюшке на Разгуляй. И, что называется, закрутился в вихре московской жизни. Лишь через неделю он пишет своей верной соседке Осиповой: «Вот уже 8 дней, что я в Москве, и не имел еще времени написать вам, это доказывает вам, сударыня, насколько я занят. Государь принял меня самым любезным образом. Москва шумна и занята празднествами до такой степени, что я уже устал от них и начинаю вздыхать по Михайловскому, т. е. по Тригорскому… <…> Простите нескладицу моего письма, – оно в точности отражает вам нескладицу моего теперешнего образа жизни» (Т. 10. С. 201).
ГС:
Пушкин честно пытался следовать всем договоренностям с Николаем. Он пишет «Стансы» в честь императора, которые начинает словами: «В надежде славы и добра // Гляжу вперед я без боязни». Правда, одновременно он пишет и «Ариона», в котором есть красноречивые строки:
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою. (Т. 3. С. 15)
МВ:
Все товарищи погибли, он один спасся, «чистит перышки» и снова берется за старое.
ГС:
Погиб и кормщик и пловец! —
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою… (Т. 3. С. 15)
И параллельно он в это время пытается войти в литературную жизнь, которая переместилась из Петербурга в Москву. Что неудивительно: Петербург – столица, здесь глаз да глаз за всем. Москва же была посвободнее. До 1828 года в Московском благородном пансионе, в котором учился Михаил Юрьевич Лермонтов, читали стихи декабристов.
МВ:
Сейчас в наших реалиях все в точности до наоборот. В Москву приезжают со всей страны делать карьеру, в Петербург – заниматься творчеством: богемная среда, культурная столица.
Любомудры
МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ ПОГОДИН (1800–1875),
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ КИРЕЕВСКИЙ (1806–1856),
ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ ОДОЕВСКИЙ (1804–1869),
ДМИТРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ВЕНЕВИТИНОВ (1805–1827)
И СТЕПАН ПЕТРОВИЧ ШЕВЫРЁВ (1806–1864)
«Им же хуже, если они меня не слушают», – писал о них Пушкин в письме Антону Дельвигу 2 марта 1827 года
ГС:
В это время в Москве сложилось литературное объединение вокруг «Московского телеграфа», который издает Николай Алексеевич Полевой при поддержке Вяземского. Полевой был талантливым самоучкой, родом из купцов, и он старался придать романтизму радикальную политическую окраску. Пушкину это показалось уже, мягко говоря, устаревшим, и поэтому он «Московский телеграф» как свою дальнейшую платформу не рассматривал. Но его привлекло молодежное объединение, называвшее себя любомудрами. Они были умеренные в политике, преданные кабинетным занятиям, и их называли архивными, потому что они служили в архиве Министерства иностранных дел. Их можно назвать младшими братьями декабристов.
МВ:
Кроме того, это были его, так сказать, коллеги: по выходе из Лицея в этот архив записали и самого Пушкина.
ГС:
Среди любомудров были Дмитрий Веневитинов, Степан Шевырев, Михаил Погодин, Владимир Одоевский, Иван Киреевский и другие. Именно в их кругу вызревали мысли, которые продолжат свое бытие в противоположных лагерях: в окружении Белинского и в стане славянофилов. Для Пушкина любомудры были младшим поколением. То, что его к ним влекло, свидетельствовало об изменениях взглядов. До ссылки он тянулся к людям старше себя, а теперь – к молодежи.
МВ:
Они ненамного младше годами, на пять-семь лет, но это generation next. Пушкин подростком рвался на войну 1812 года, они ее вообще не застали. Пушкину 27, им где-то 21–22.
ГС:
Веневитинов умрет в 22 года.
МВ:
С поэтом Веневитиновым история обошлась очень несправедливо. Про него помнят только то, что он умер в 22 года. Ни одной строки его не помнят.
ГС:
При этом Дмитрий Святополк-Мирский в своей истории литературы очень сокрушается о его ранней кончине и говорит, что мы много потеряли с его смертью.
12 октября 1826 года Пушкин и любомудры встретились на квартире Веневитинова. Там Пушкин зачитал еще не опубликованного «Бориса Годунова». Трагедия привела молодых людей в неописуемый восторг. При этом язык, которым был написан «Борис Годунов», их обескуражил, подобного они просто не слышали.
МВ:
Я объясню простыми словами, что их ошарашило. События русской истории излагались вольным языком Шекспира. Им, привыкшим к классическим трагедиям Сумарокова, это поначалу казалось дико. Но они втянулись и поняли, что да, это круто. Возвращаюсь к моему изначальному тезису о Билле Уаймене как создателе безладовой бас-гитары. Когда Билл показал, как можно играть на бас-гитаре без ладов, то, что раньше звучало хорошо, теперь стало восприниматься как банальность. Открылись новые горизонты.