МВ:
Павел тоже активно заигрывал с рыцарской символикой. Свой Михайловский замок он стилизовал под средневековую крепость. После захвата Мальты Наполеоном дал приют рыцарям Мальтийского ордена и даже стал его великим магистром, что только укрепило его репутацию «безумца на троне». В общем, коротенькое слово «меч» в этом стихотворении многозначно и допускает самые разные толкования, вплоть до тех, по которым Пушкина называют провидцем.
ГС:
Если есть намеки на масонство, значит, есть намеки на революцию. В русском контексте, не в европейском.
МВ:
Дополнительный нюанс: это хрестоматийное стихотворение отвезла в Сибирь княгиня Волконская – его когдатошняя «нереида».
ГС:
Нет. Мария Волконская написала в «Воспоминаниях»: «…Во время добровольного изгнания нас, жен сосланных в Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения: он хотел передать мне свое „Послание к узникам“ для вручения им, но я уехала в ту же ночь, и он передал его Александре Муравьевой»[82]. Впрочем, откуда было Марии точно знать, чего он «хотел».
МВ:
Да, точно; я спутал, потому что они перед отъездом Марии встретились в салоне у Зинаиды Волконской на Тверской – рядом с площадью, где сейчас стоит бронзовый Пушкин.
ГС:
Зинаиду любил Веневитинов. Ее портрет висит в музее Веневитинова.
МВ:
О, ее много кто любил! Из чего не следует, что она сама много кого любила.
Пушкин, история, народное образование и Фаддей Булгарин
ГС:
В рукописях Пушкин рисует виселицу. Естественно, он не может не размышлять о причинах поражения декабристов: они намного ближе, чем греческие повстанцы или испанские революционеры. И географически, и в плане личных отношений: они вместе о чем-то мечтали, что-то планировали, видели свою роль в истории.
Пушкин еще пристальнее вглядывался в исторический процесс, чем в пору написания «Бориса Годунова». Он замечал в нем внутреннюю логику и объективные закономерности.
МВ:
На Пушкина произвела глубокое впечатление «История государства Российского» Карамзина, прочитанная им в восемнадцатилетнем возрасте, во время шестинедельной болезни. Позже он написал, что Карамзин открыл русскую историю, как Колумб открыл Америку[83].
Нам сейчас трудно представить, что история была таким открытием, что светские люди, которые не сильно заморачивались учеными изысканиями, открыли для себя историю собственной страны. Пушкин выразил этот общий интерес в четкой чеканной форме.
ГС:
В это же время Пушкин наживает серьезных врагов.
МВ:
И вообще, эйфория «государь дарует прощение» прошла довольно скоро. С того самого памятного чтения у Веневитинова. Он быстро получил нагоняй от Бенкендорфа за то, что читал «Годунова» без разрешения царя. Для Пушкина это был шок: он просто читал с листа в компании друзей свои произведения, какое тут нужно разрешение?! И откуда, собственно, Бенкендорфу это стало известно?! Но генерал справедливо указал, что коли царь вызывался лично цензуровать его сочинения, они отныне суть дело государственное.
Пушкин опешил; он знал себе цену, но не представлял, что эта его цена так явно, так быстро будет подтверждена самой властью. И 29 ноября в панике пишет из Пскова в Москву Погодину: «Милый и почтенный, ради бога, как можно скорее остановите в московской цензуре всё, что носит мое имя – такова воля высшего начальства; покамест не могу участвовать и в вашем журнале – но всё перемелется и будет мука, а нам хлеб да соль. Некогда пояснять; до свидания скорого» (Т. 10. С. 168–169).
Обрати, кстати, внимание, как Пушкин в письме создает ощущение спонтанного разговора! Словно не пишет за сотни верст, зная, что адресат получит письмо в лучшем случае через день-другой-третий, а строчит в мессенджере.
И. Фридерик
ФАДДЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ БУЛГАРИН
(1789–1859). 1828
Журналист и писатель, работавший для массового читателя; уже при жизни многие его произведения были переведены на европейские языки
Вернемся к «Годунову». Естественно, Пушкин поспешил отправить трагедию на чтение Николаю; он думал, сейчас с одобрения царя напечатаю, все будет хорошо. Но вышло совсем не так. Потому что Николай – опять-таки в передаче Бенкендорфа, что для Пушкина тоже оказалось неприятным открытием, он-то думал, что будет напрямую общаться с царем! – так вот, в передаче Бенкендорфа Николай выразил свое недовольство трагедией и предложил переделать ее в роман «наподобие Вальтер-Скотта». Вот так… В одном из писем, жалуясь на свои обстоятельства, Пушкин привел старую пословицу: «Жалует царь, да не жалует псарь». Но здесь все-таки инициатива исходила от царя. Откуда Николаю было знать, что романтические романы Вальтера Скотта для смотрящего вперед поэта уже пройденный этап. «Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное» (Т. 10. С. 174), – твердо ответил он Бенкендорфу.
И еще один разочаровывающий момент. Встреча с верховной властью никогда не может заканчиваться просто разговором, должно быть дано поручение.
Так, в 2013 году Путин созрел встретиться с писателями. Ради чего в ноябре было проведено целое Первое Российское литературное собрание, организованное от имени Владимира Толстого, Дмитрия Достоевского, Александра Шолохова – потомков понятно кого. Идея не без странности, но никто не знал, как к делу подступиться, – а тут под рукой обаятельнейший Владимир Ильич Толстой, готовый все организовать. Но когда это собрание готовили в АП и Роспечати, нужна была какая-то результативная часть. В ее качестве кто-то (на самом деле я знаю, кто конкретно) предложил идею объявить в России Год литературы. Что это такое, никто не понимал. Но звучало эффектно. Владимир Путин приехал, выступил с речью и объявил, что 2015 год будет Годом литературы. Что ж, он прошел – и не без пользы. Остался фестиваль «Красная площадь». И остался одноименный сайт, который я в данный момент возглавляю.
Но дело, разумеется, не во мне, а в том, что такова матрица взаимоотношений верховной власти со своими подданными или подчиненными. Заложенная отнюдь не Путиным. Николай не мог просто поговорить с Пушкиным и отпустить – мол, иди с миром. Николай дал поручение Пушкину написать некую докладную записку. Но, не имея еще опыта взаимодействия с «творческой интеллигенцией», это поручение не сузил. Просто сказал: «Напишите о чем хотите, что считаете нужным, что считаете важным, вам виднее, даю вам полный карт-бланш».
Пушкин проникся, уехал в Михайловское и два месяца сочинял то, что мы знаем как записку «О народном воспитании». Как потом Пушкин признавался Алексею Вульфу: «…Мне бы легко было написать то, чего хотели, но не надобно же пропускать такого случая, чтоб сделать добро»[84]. И эти мысли, сводящиеся к тому, что народное образование должно воспитывать в молодых людях в первую очередь личное достоинство и инициативность («гений», в тогдашней терминологии), пришлись Николаю не по нраву.
Николай ответил Пушкину через Бенкендорфа буквально следующее: «Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть дóлжно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание»[85].
ГС:
С тех пор примерно так народное образование и диктуется.
МВ:
Это был еще один нюанс, который Пушкин не учел: его готовы выслушивать, но не готовы следовать тому, о чем он говорит. Более того, его докладная записка заканчивалась словами: «Ободренный первым вниманием государя императора, всеподданнейше прошу его величество дозволить мне повергнуть пред ним мысли касательно предметов, более мне близких и знакомых» (Т. 7. С. 35). Иными словами – как преобразовать процесс литературный. Пушкину было что сказать: про авторское право, про цензуру, про тиражи, про гонорары… Но Николай на это никак не отреагировал. И второй записки про литературу и книгоиздание Пушкин так и не написал.
Кстати, кроме Пушкина предложение написать Николаю докладные записки получили и другие «деятели культуры». В их числе – Фаддей Венедиктович Булгарин. Это не было жестом примирения с Пушкиным. Николая интересовал спектр мнений.
ГС:
Александр Сергеевич действительно стоит у истоков авторского права.
МВ:
Напомним: Евстафий Ольдекоп, издававший в Петербурге журнал на немецком языке, напечатал в этом журнале в 1824 году немецкий перевод «Кавказского пленника». И сопроводил его полным русским текстом. Как читатель, я его понимаю, я тоже люблю билингвы, но это подрывало возможность сделать второе издание сразу разошедшейся в 1822 году поэмы. А когда Пушкин из Одессы подал жалобу в цензурный комитет (поэтому он и бесился, что все дела делаются без него, пока он в этой ссылке), выяснилось, что в своде законов Российской империи такой «кейс» просто не предусмотрен, – и соответствующий раздел пришлось создавать с нуля. Если бы у нас прижилась американская традиция давать законам имена их инициаторов, закон об авторском праве в России назывался бы «законом Пушкина».
ГС:
Фактически именно он показал, как можно профессионально жить на литературе. Но помимо Пушкина существовали писатели, видевшие в литературе отличный способ заработать. Они смекнули, что литература вовсе не обязана возвышать, а может стоять вровень или быть ниже читателя, чтобы льстить его вкусу. Одним из таких деятелей был Фаддей Булгарин, который научился заигрывать с массовым сознанием, в то время как Пушкин имел дело с сознанием культурным.
МВ:
«Массовое» в то время – это грамотная, образованная публика. Но, конечно, условного «милорда глупого» (по Некрасову) создавал как раз Булгарин.
ГС:
А еще Булгарин понял, что от цензуры зависит заработок. Александр Сергеевич зарабатывал бы больше, если бы к печати допускали больше его сочинений. Булгарин стал дружить с полицией, и фактически его усилиями произошло сращивание массовой периодики, литературы и полицейского аппарата государственной власти.