МВ:
Да, это все так, но это не только так. Потому что этот первый придворный чин открывал дорогу. При Николае Россия держалась на циркуляре, на уставе, и только включение в систему чинов и званий давало человеку возможность быть полноценным членом общества.
Пушкин сам предложил Николаю написать историю Петра. Николай ответил: «Да-да, прекрасно. Одобряю. Я открою тебе доступ, иди копайся в архивах». Но для того, чтобы это его словесное, устное разрешение копаться в архивах могло облечься в допуски, служебные отношения и докладные записки, на основании которых Пушкину открыли бы доступ к этим архивам, его нужно было встроить в систему. А поскольку он не желал идти в службу ни военную, ни штатскую, оставалась только придворная. В качестве вольного художника никто бы доступ в архивы ему не открыл. Это и до сих пор так. Чтобы попасть в любой государственный архив, нужно письмо с места работы с объяснением причин. Только в последнее время они стали приоткрываться для частных лиц.
Кроме того, не забывай такой крайне неприятный для Пушкина момент, что камер-юнкеру прилагался оклад, и Пушкин скрежетал зубами, но ему эти деньги были очень нужны. Все его 30-е годы, вся его недолгая, к сожалению, семейная жизнь преследовала жестокая нужда.
А в дневнике при этом он записал: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове» (Т. 8. С. 27).
Придворный историограф
ГС:
Мундир ему нашли друзья. Вопреки этикету Пушкин даже не поблагодарил царя за полученный чин, а вместо того начал с ним разговор про Пугачева, чтобы вернуть ощущение утраченной равновеликости. Он разговаривал с царем не как камер-юнкер, а как поэт и историк.
МВ:
Да-да. И опять-таки надо сказать, что это было дерзостью со стороны Пушкина. И не просто легкомысленной дерзкой выходкой, это была, так сказать, основательная дерзость зрелого человека. Потому что в то время история пугачевского бунта была крайне болезненной темой для императора, для Российской империи. По-моему, когда Пушкин представил цензурному комитету рукопись своей книги «История Пугачева», чуть ли не сам Николай это название забраковал словами, что мошенники, бунтовщики, смутьяны истории не имеют. Только великие мужи, вроде Юлия Цезаря, могли иметь историю. Пушкин сознательно взялся за тему крайне неоднозначную. Прошло 60 лет. Давно – но еще памятно. Еще живы свидетели. Это как сейчас писать историю Новочеркасского расстрела 1962 года. Тут космическая эра началась, а ты, понимаешь, про всякие досадные явления. Николай не мог прямо запретить, потому что такой факт в истории был, его невозможно вычеркнуть – слишком много людей было вовлечено. Однако выбор исторического сюжета говорил Николаю не в пользу Пушкина.
ГС:
А ведь с Николаем договаривался, что напишет историю Петра.
МВ:
А он отложил Петра Великого и занялся бунтовщиком!
ГС:
Причем с удовольствием. Исследования про Петра шли медленнее; встречи с царем бывали очень неприятны для Пушкина, потому что Николай интересовался, как продвигается работа про Петра, а Пушкин…
МВ:
Говоря по-простому, Пушкин профукал все дедлайны.
ГС:
Да.
МВ:
Чисто по-человечески ситуация вполне понятна. Писатель берет аванс и, так сказать, достигает устной договоренности о теме, которая интересна для издателя, а сам занимается совершенно другой темой.
ГС:
Причем не самой приятной для издателя.
МВ:
Да. Но издатель при этом тоже не может просто «разорвать контракт». Такая вот взаимно неприятная ситуация.
Придворная жизнь
ГС:
Если Пушкину камер-юнкерство было не вполне приятно, то его жене оно открыло возможность посещать придворные балы и блистать. Мы можем ее понять: она совсем молодая женщина, и, конечно, ей льстили все те знаки внимания, которые ей оказывал даже царь.
МВ:
Да. Гончаровы были миллионеры, потом резко обеднели, и Наташа понимала, равно как и ее родители, что блестящую партию ей не найдут. Пушкин не сумел обеспечить Наташу богатством, но сумел обеспечить ей успех. Жена поэта Пушкина вызывала всеобщий интерес просто в силу своего статуса.
ГС:
Я читала дневники придворных дам, в частности Долли Фикельмон, которая восхищалась красотой Натальи Николаевны. Показательно, когда женщина восхищается красотой другой женщины.
МВ:
Да. И при этом сама Дарья, урожденная Тизенгаузен – внучка Кутузова, носительница многосложной европейской фамилии – по мужу, по отчиму, по отцу, вероятный прототип «молодой величавой красавицы» с «аристократической ручкой» из «Египетских ночей» – это самые сливки тогдашнего петербургского общества. И Наташа в эти сливки угодила, просто как клубника свежая.
ГС:
Признавая безусловную красоту Натальи Николаевны, многие писали о том, что она неумна и невоспитанна. Кажется, эти толки пошли от женщин. Вернемся к камер-юнкерству. Оно тяготило Пушкина не только потому, что не соответствовало его статусу, но и потому, что он хотел работать. А для этого славно было бы поехать в деревню и засесть за труды.
МВ:
Не совсем так. В сентябре 1830 года Пушкин писал Плетневу из Болдина о ждущем его положении женатого человека так: «Доселе он я – а тут он будет мы» (Т. 10. С. 241). Он понимал, что должен учитывать интересы не только свои, но и жены. И понимал, что чувствовала Наташа: сейчас она молода, прекрасна, но с непрерывными родами молодой и красивой долго не останется. Что, кстати говоря, оказалось неправдой. Она сохраняла прекрасную фигуру, хорошо выглядела до зрелых лет. Хотя умерла, к сожалению, относительно молодой.
ГС:
Мне ее поздние портреты нравятся даже больше, чем в юности.
МВ:
Не расплылась, не обрюзгла. Но умерла в 51 год. Но это еще не скоро. А пока ей около двадцати, и ей совершенно не хотелось, по понятиям того времени и того общества, «гробить», замуровывать себя в деревне.
ГС:
В стихотворении «Пора, мой друг, пора…» Пушкин говорит:
Давно завидная мечтается мне доля,
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег (Т. 3. С. 258).
Обращаю внимание на словосочетание «обитель трудов». Он ищет безыскусные радости, вроде тех, которым научился радоваться Пьер Безухов, вернувшийся из французского плена.
МВ:
Мне сейчас чуднó представить, как бы Пушкин читал «Войну и мир». Казалось бы, там описываются события и люди, Пушкину памятные, а читать роман Пушкин не мог.
ГС:
С этой точки зрения, я думаю, прав Достоевский, утверждавший, что вся литература его поколения – это развитие тем, заданных Пушкиным.
МВ:
Мы отвлеклись на любезного тебе Достоевского, а если вернуться к нашему герою – в этом стихотворении речь о том, что в поздние, зрелые женатые годы Пушкина все время раздирает между двумя противоположностями. Причем в разных областях. Он ненавидит придворную службу, но она дает ему возможность институализироваться, позволяет ему заниматься тем, что ему по-настоящему интересно. Ему обременительны балы, в том числе чудовищно обременительно в финансовом отношении, потому что он вынужден вращаться в кругу князей, графов и богачей, не будучи ни графом, ни богачом. Но он горд выступать под руку со своей красавицей-женой, что запечатлено на известной картине Николая Ульянова.
Он понимает, что Наташа молода и имеет полное право блистать, а он как муж должен ей обеспечивать это удовольствие. Хотя ясно, что он не может ей обеспечить дворец и сотню слуг. А еще он рвется в деревню, но потом понимает, что исторические изыскания, а потом и издательские дела, как и его семейная жизнь, требуют его присутствия в Петербурге. И вот на фоне всей этой раздвоенности, можно даже сказать, раздерганности до конца его недолгой жизни вся его деятельность и проходит.
Пушкин и Уваров
ГС:
В это время у Пушкина появляются могущественные недоброжелатели. Один из них – Сергей Семенович Уваров, автор знаменитой формулы «православие, самодержавие, народность». Человек блестяще образованный, в прошлом карамзинист. Он входил в «Арзамас», дружил с Жуковским и имел репутацию знатока литературы.
МВ:
До этого он был лютым античником, грекофилом, переводил античные эпиграммы, сам и публиковал свои изыскания. То есть он не просто так стал министром просвещения.
ГС:
Он стал им не только благодаря образованию…
МВ:
Не только благодаря образованию. Точнее говоря, образование он получал отовсюду. Я недавно читал письма принца де Линя. Этот бельгийский владетельный князь, чей род был давно отставлен от реальной власти, почему-то вошел в русскую историографию именно с этим титулом, принц. Он был истинный вельможа, аристократ, даже генерал. В том числе, кстати, предлагал свои военные услуги Екатерине, которая даже его успела пожаловать землями в Крыму. Он вел обширную переписку с русскими корреспондентами, эта переписка воспроизведена в толстом томе, изданном НЛО[103]. Это само по себе очень любопытно, но я сейчас о другом – о том, что в 1806–1809 годах двадцатилетний Сергей Уваров, прикомандированный к русскому посольству в Вене, «не остался равнодушным», как деликатно пишут во вступлении составители, к обаянию семидесятилетнего «чаровника Европы». И, как бывает при такой разности в летах, их тесное общение было скорее интеллектуальным, чем плотским. О чем не стоило бы упоминать, если бы речь не шла о том самом Сергее Семеновиче Уварове. Не обязательно полностью разделять утверждение составителей, что «вместе с госпожой де Сталь он (де Линь. – М. В.) сформировал ум юноши, ставшего затем идеологом царствования Николая I», но трудно не согласиться, что ответ на вопрос «Откуда что берется?» бывает порой неожиданным.
ГС: