ГС:
Мысль, что брат за брата не отвечает, появилась давно, но с такой же давностью она забывается.
МВ:
В Советском Союзе в 1930-е годы энкавэдэшники раскопали бы и быстро этого брата-революционера вычистили из системы образования. Но мы к этому привыкли, потому что выросли в Советском Союзе. А те, кто в Советском Союзе не рос, ничего в этом особенного не видели. Я даже больше скажу, это, видимо, такая особенность русского высшего дворянства. Я опять возвращаюсь к тому, что в частной жизни Петра I было много странного. В том числе вышла такая «закавыка», что любовником его жены Екатерины стал Виллим Монс, родной брат его давнишней любовницы. Ты что, не знала этого?
ГС:
Да, прошло мимо.
МВ:
Виллим – родной брат Анны Монс. Она была отставлена от императора (за случайно вскрывшуюся измену с саксонским посланником Кенигсеком) и буквально посажена под домашний арест, Петр ничего знать о ней больше не хотел. А ее младший брат, войдя в возраст, прекрасно начал делать при дворе карьеру – став наконец камергером императорского двора. И никого его сомнительное родство не смущало – пока он не стал слишком явно бахвалиться своей связью с Екатериной. Отомстил, так сказать.
При петровском дворе вообще был какой-то запутанный клубок сексуальных отношений. А ведь по тем временам любовник – это не просто личная сексуальная история, это история политическая. Любовник – это агент влияния. Политика тогда делалась в альковах.
ГС:
Подозреваю, что и сейчас.
МВ:
Наверное, но в то время этого никто и не скрывал. И на этом фоне тот факт, что брат Марата стал преподавателем в Лицее, – это любопытно, но не то чтобы нечто из ряда вон выходящее.
ГС:
От него осталось свидетельство про Пушкина, это тоже интересно: «Считается между первыми во французском классе; весьма прилежен; одарен понятливостью и проницанием»[19].
МВ:
Я вспомнил про этого де Будри, чтобы опять-таки показать, насколько мал был в то время мир. И если Александр Пушкин чувствовал свою прямую связь с высшим слоем русской аристократии, также он чувствовал связь со всем образованным миром, со всей образованной Европой. Для него Марат был не просто далекий исторический деятель, ужасное чудовище или герой революции, убитый еще до его рождения (как для меня, допустим, Брайан Джонс, основатель The Rolling Stones, умерший до моего рождения), а просто родной брат его препода. Представь себе московскую школу времен нашего детства, в которой английский преподает младший из братьев Кеннеди.
ГС:
Когда у тебя есть понимание личной сопричастности к истории, у тебя не возникает вопроса: а зачем мне знать историю или литературу? Ты естественным образом интересуешься этими предметами. Невозможно поставить под сомнение необходимость знать жизнь своего прадеда и других предков рода, жившего в истории последние 600 лет. Ты сопричастен этой истории. А вот Великая Октябрьская революция уничтожила это чувство сопричастности, и многие люди утратили дальнее родство – не в географии, а во времени.
МВ:
А в моем случае и в географии. Мир моих предков был полностью уничтожен в 1939–1945 годах. Но это другая история.
Лицейские друзья
ГС:
Лицеисты вели очень активную жизнь, они издавали свои собственные внутрилицейские журналы. Если говорить современным школьным языком, это была их проектная деятельность, которая носила совершенно добровольный характер.
Естественно, дружили в основном группами: любое сообщество больше трех человек распадается на группы. Ближе всех Пушкин сошелся с Пущиным, Дельвигом, Кюхельбекером и Малиновским. Дельвиг и Кюхельбекер будут поэты, которых бы мы, наверное, тоже обсуждали в школьной программе, если бы не Александр Сергеевич. Пущин – будущий декабрист, Малиновский – сын первого директора. При этом Кюхельбекер, например, происходил из немецкого рода, но чувствовал себя абсолютно русским.
МВ:
Он стал чуть ли не первым в своем роду, для которого русский был родным с рождения.
ГС:
Человек он был страшно восторженный, напоминающий Дон Кихота. О нем Юрий Тынянов написал замечательный роман «Кюхля» (опубликован в 1925 году).
МВ:
И сорок лет спустя Шостакович ввел стихи Кюхельбекера в состав своей 14-й симфонии – вместе с текстами Лорки, Аполлинера и Рильке. Шостакович, конечно, был очень образованным человеком, но, уверен, без Тынянова едва бы до Кюхли добрался.
ГС:
Кюхельбекер составлял словарь, в который выписывал важные для себя мысли из книг. Вот примеры его словарных рубрик: «Образ правления», «Обязанности гражданина-писателя», «Свобода гражданская», «Петр Великий», «Сила и свобода». А ведь он еще, говоря по-современному, школьник.
МВ:
Ну, слушай, это нормальный думающий подросток. Нормальный, что называется, «мальчик из хорошей семьи».
ГС:
Да, но меня это восхищает.
МВ:
Да, это восхищает и умиляет, как любая деятельность такого рода любого подростка.
ГС:
Спорили на возвышенные темы. Например, а должен был ли Брут предавать Цезаря? То есть что важнее – дружба или служение идеалам свободы? И это были серьезные вопросы для той молодежи.
МВ:
Но это, я повторяю, совершенно нормально для образованных подростков. Просто современные подростки эти вопросы разбирают на примере героев своих любимых сериалов и каких-то каналов в тик-токе, а они разбирали это на примере Брута и Цезаря. А сами вопросы одни и те же.
ГС:
Кюхельбекер тоже выйдет на Сенатскую площадь, не будучи военным, и он будет сослан.
МВ:
Поразительная вещь, что Кюхельбекеру удалось дольше всего избегать ареста после восстания. Он был абсолютно не приспособлен ни к какой конспирации и вообще виден за версту, но сумел добраться аж до Варшавы. Его арестовали, когда он читал афишку с собственными особыми приметами. То есть он заинтересовался, чтó там люди стоят и читают, стал тоже читать: разыскивается особо опасный преступник, роста высокого, сутуловат и ходит немного искривившись, борода мало зарастает, глаза навыкате, рот при разговоре кривится и т. д. – на полстраницы. Тут-то его и приметили. Кстати, подробный список особых примет любезно составил не кто иной, как Булгарин – прочие литераторы отказались, сославшись на плохую память.
ГС:
А еще Кюхельбекер – интересный поэт, его стихи принадлежат духовной поэзии. Мария Нестеренко в недавно изданной книге «Розы без шипов» пишет, что Кюхельбекер первый оценил стихи Анны Буниной на равных, как поэт поэта, без гендерной снисходительности. Другой близкий друг Пушкина, Антон Дельвиг, тоже немецкого происхождения. Позже они вдвоем затевали дела литературного толка.
МВ:
Но это уже сильно позже.
ГС:
В стихах Пушкина и Дельвига обнаруживаются сходные строки и слова. Вот, например, на лицейский выпуск Дельвиг написал стихи, известные как «Прощальная песнь воспитанников Царскосельского Лицея» и, которые все лицеисты знали наизусть:
Простимся, братья! Руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
<…>
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой,
То ж к славе сильное стремленье,
То ж правде – да, неправде – нет.
В несчастье – гордое терпенье,
И в счастье – всем равно привет![20]
А Пушкин в «Во глубине сибирских руд…» напишет: «Храните гордое терпенье». Вообще, Пушкин использовал реминисценции для того, чтоб текст хранил несколько смыслов: широкая аудитория читала одно, а вот посвященные, те, кто владел «ключом к шифру», читали иное.
Дельвиг умрет раньше Пушкина и…
МВ:
Существенно раньше. Причем от естественных причин. Та расплывчатая «гнилая горячка», которая была указана в качестве причины, идентифицируется сейчас как тиф, но мне все-таки кажется, что дело не только в нем. Странная смерть в 32 года, не в полевых, а во вполне комфортных домашних условиях, после сильного стресса (выволочка Бенкендорфа плюс открытые измены жены), как и эта его легендарная лицейская лень: «Проснись, ленивец сонный! Ты не под кафедрой сидишь, латынью усыпленный» (Т. 1. С. 53–54) и не менее легендарная последующая флегматичность – на все огорчения реагировать одним словом: «забавно…» – это похоже на следствия хронического нездоровья. Пониженного давления, что-то такое.
ГС:
Другой друг, Иван Пущин, Большой Жанно, явно на нездоровье не мог пожаловаться. Они с Пушкиным были соседи… Лицеисты жили в раздельных комнатах.
МВ:
Не совсем. У них был такой дортуар – большая комната, разделенная перегородками.
ГС:
Но они не доходили до потолка.
МВ:
Если я правильно помню, у Пушкина как раз одна стена была капитальной, чем он очень гордился, потому что его «пенал» был крайним.
ГС:
Да, а другая стена граничила с Пущиным. Они обсуждали события дня. Пущин оставил много точных психологических замечаний про Пушкина. Например: «Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище»[21].
Он будет поэт
МВ:
А скажи мне как академический преподаватель, с какого момента стало понятно, что Пушкин пойдет дальше, чем другие лицеисты? Так же часто бывает, что со школьных лет понятно: этот парень гений. Я могу назвать некоторых людей, про которых было понятно со школьных лет, что они совершенно не такие, как все, Бродский хотя бы.
ГС:
Пушкин очень рано осознал свое дарование, хотя в Лицее до января 1815 года его гением не считали. А вот 1815 год подтвердил его репутацию поэта. Почему 1815-й?