…В Ницце Елена фон Розенмайер обосновалась в конце 1920-х годов, переехав на Лазурный Берег из Парижа. Там же состоялась ее встреча с Иваном Буниным. О знакомстве с внучкой поэта останется его памятная запись: «…крепкая, невысокая женщина, на вид не больше 45, лицо, его костяк, овал — что-то напоминающее пушкинскую посмертную маску». В дневнике писатель не раз упоминал о встречах с Еленой Александровной, в которой «текла кровь человека для нас уже мифического, полубожественного!».
«…Елена Александровна фон Розен-Мейер, на которую мне было даже немножко странно смотреть, — признавался Бунин в одном из писем, — ибо она только по своему покойному мужу, русскому офицеру, стала фон Розен-Мейер, а в девичестве была Пушкина…»
Но жизнь русской беженки во Франции была сопряжена лишь с горестями и лишениями. В августе 1943 года Елена Александровна скончалась в городской больнице в полной нищете…
«Еще одна бедная человеческая жизнь исчезла из Ниццы — и чья же! Родной внучки Александра Сергеевича! — записал в дневнике Бунин. — И может быть, только потому, что по нищете своей таскала тяжести, которые продавала и перепродавала ради того, чтобы не умереть с голоду! А Ницца с ее солнцем и морем все будет жить и жить! Весь день грусть…»
Бывшая клиника Констанция и поныне находится на окраине города, в районе Святого Бартоломея, на одном из живописных холмов. Уютный двухэтажный особнячок, с синими ставнями и белоснежными стенами, утопает в зарослях бугенвиля, густо усыпанных ярко-фиолетовыми соцветиями. Ныне здесь — дом престарелых. И лишь очень немногие из обитателей дома слышали, что в нем прошли последние дни внучки русского поэта. Отсюда, из этих больничных стен, было отправлено Бунину и последнее письмо Елены Розенмайер с мольбой о помощи:
«Милый Иван Алексеевич… Вот скоро месяц, как я лежу в клинике; недели через полторы меня выпустят на месяц, а потом мне предстоит вторая операция… Я еще очень, очень слаба, пишу вам, а лоб у меня покрыт испариной от усилия. Обращаюсь к вам за дружеским советом и, если возможно, содействием: существует ли еще в Париже Общество помощи ученым и писателям, которое в такую трудную для меня минуту помогло бы мне, в память дедушки Александра Сергеевича, расплатиться с доктором, с клиникой…, а потом иметь возможность заплатить за вторую операцию? Все мои маленькие сбережения истрачены, но как только встану на ноги, я опять начну работать и обещаюсь выплатить мой долг Обществу по частям. Работы я не боюсь, были бы силы!»
В бунинском архиве были обнаружены любопытные записи о судьбе Елены Александровны: «Она была такая же бездомная, бедная эмигрантка, как все мы, бежавшие из России… добывала в Ницце пропитание тяжким трудом, которым и надорвала себя так, что перенесла две операции. Оплатить вторую операцию, которая свела ее в могилу, у нее уже не хватало средств, — их нужно было добывать как милостыню у добрых людей. И я сделал тут все, что мог, но это уже ее не спасло. Так на моих глазах погибла родная внучка Пушкина».
С именем Елены Александровны, обладательницы пушкинских реликвий (в их числе и портрета Наталии Николаевны), связана и загадочная, полная тайн и мистификаций история, касающаяся судьбы неизвестного дневника поэта. В числе фамильных раритетов она привезла с собой на Лазурный Берег и портрет своей бабушки Наталии Николаевны, прекрасную акварель кисти Владимира Гау.
…Когда-то вдова поэта Наталия Николаевна провела в Ницце последние годы и месяцы своей жизни…
Причудливо распорядилась судьба, избрав этот французский город хранителем памяти многих русских людей.
Русская Ницца — так многие десятилетия называли этот красивейший уголок Средиземноморья. История этого удивительного города на далеком Лазурном Берегу вобрала в себя судьбы знаменитых русских семейств: венценосных Романовых, Оболенских, Трубецких, Гончаровых, Пушкиных.
И как необычно, через века, соединились в нем жизненные пути наследников русских царей и потомков великого поэта.
Печальный вижу я
Лазурь чужих небес, полдневные края…
Незнаемые поэтом внуки и правнуки. Словно на мгновение, как на старом дагеротипе, отразились их лики в лазурной глади Средиземного моря…
Швейцарская пушкиниана
…Какие берега
Теперь мы посетим — Кавказ ли колоссальный
Или Нормандии блестящие снега —
Или Швейцарии ландшафт пирамидальный.
«Путешествуя в Женеву»
Так уж исторически сложилось, что Швейцария всегда была отрадна русскому сердцу.
Страну вечного мира и благоденствия подчас именуют Русской Швейцарией, но никто и никогда не называл Швейцарию Пушкинской. И все-таки такое государство, не отмеченное ни на одной политической карте мира, реально существует со всеми своими поэтическими атрибутами и символами.
Самая живописная в мире страна Швейцария так и осталась недосягаемой для Александра Сергеевича, впрочем, как и вся Западная Европа.
Но знакомство поэта с уроженцами прекрасной страны состоялось довольно рано. Первый швейцарец, встретившийся Пушкину на жизненном пути, был его лицейский воспитатель Давид Иванович де Будри. «Будри, профессор французской словесности при Царскосельском Лицее, был родной брат Марату, — отмечал поэт в своих записках. — Екатерина II переменила ему фамилию по просьбе его, придав ему аристократическую частицу de, которую Будри тщательно сохранял…»
Известен и отзыв Будри об успехах своего воспитанника Александра Пушкина: «Он понятлив и даже умен. Крайне прилежен, и его очень заметные успехи столь же плод его суждений, сколь и прекрасной памяти…»
Верно не случайно, в черновых вариантах «Евгения Онегина» «мосье Швейцарец» (именно он, а не «француз убогой», по изначальному замыслу водил гулять в Летний сад юного героя) именован как «очень умный», «очень строгой», «очень важный» и даже «благородный».
Но вот факт, достойный удивления: прежде чем профессор Будри, брат пламенного якобинца Жана-Поля Марата, начал обучать азам французской словесности в Царском Селе своего славного ученика, он был гувернером … Николеньки Гончарова, Николая Афанасьевича, в будущем отца Натали. И водил гулять своего воспитанника не по аллеям знаменитого петербургского сада, а по парку и рощам великолепного гончаровского имения Полотняный Завод. Первый «швейцарский след» в Калужской губернии.
И как знать, не благодаря ли стараниям «мосье Швейцарца» Николай Афанасьевич Гончаров получил прекрасное домашнее образование: в совершенстве владел французским, немецким и английским языками, играл на скрипке и виолончели, отдал дань стихотворчеству. Любовь к поэзии, литературе, искусству, языкам, заложенная с ранних лет, передана была впоследствии Гончаровым-отцом и собственным детям. И, конечно же, любимице Таше, которой в будущем доведется побывать и в Германии, и во Франции, и в Швейцарии.
Так уж случилось, что имена двух швейцарцев — С. Вольфа и Т. Беранже роковым образом вошли в летопись последних дней жизни Пушкина: именно в их кондитерской, что на углу Невского проспекта и набережной Мойки, встретились
Александр Пушкин вместе со своим секундантом Константином Данзасом. Выпив по стакану лимонада, они сели в сани, и лошади помчали их к Черной речке…
В пушкинских мечтах о путешествиях в чужие земли достало места и Швейцарии, — к слову сказать, не из такого уж безмерно великого числа государств, что дразнили воображение поэта. «Физически красивой» представлялась ему маленькая заоблачная республика.
Национальных колоритных «вкраплений» в пушкинской поэтике не столь уж много, но они есть: «швейцарский сыр», «величавые швейцарские коровы», звенящие «своими колокольчиками», картины с видами «из Швейцарии».
Ах, как страстно желал Александр Сергеевич увидеть швейцарские красоты собственными глазами, сколько разговоров было о стране, где запросто бывали его друзья Николай Карамзин, Петр Чаадаев и Василий Жуковский!
И в письме брату Левушке, отправленном опальным поэтом из Михайловского, отзвуки тех мечтаний: «Когда ты будешь у меня, то станем трактовать о месте пребывания Чаадаева». А много позже, уже из Болдино, просит жену: «Коли увидишь Жуковского, поцелуй его за меня и поздравь с возвращением и звездою…»
Необычно — Пушкин не называет страну, будто название им зашифровано, но в обоих посланиях речь идет о Швейцарии.
Об альпийской республике Пушкин не единожды упоминает в своей статье «Вольтер», посвященной переписке великого философа с президентом де Броссом, и увидевшей свет в 1836 году в «Современнике»:
«Вольтер, изгнанный из Парижа, принужденный бежать из Берлина, искал убежища на берегу Женевского озера…»
Там же есть и весьма примечательные строки, обращенные к Вольтеру, о необходимости его жить на родине «по двум важным причинам: во-первых, потому что надобно жить у себя дома, во-вторых, потому что не надобно жить у чужих».
Но звучит этот, вероятней всего вымышленный, совет оправданием за собственные несбывшиеся путешествия в «чужие края».
Швейцария — своего рода заповедник, «терра инкогнита» для пушкинистов. Какие находки, связанные с именем русского гения могут таиться здесь, в частных коллекциях и архивах? Вероятность мала, но все же она есть. Ведь привез же в Россию и совсем недавно швейцарец Кристофер Муравьев-Апостол, потомок русского декабриста, автограф неизвестного письма своего предка, отправленного из каземата Петропавловской крепости в январе 1826 года.
Не столь уж давно в Лозанне, в доме знаменитого балетмейстера и собирателя пушкинских реликвий Сергея Лифаря, хранились письма Пушкина своей Натали, невесте и жене.
Путешествуя в Женеву,
По дороге у креста
Видел он Марию деву…
Натали, к тому времени уже супруга генерала Ланского Наталия Николаевна, осень 1861 года провела на берегу Женевского озера. Но была ли она счастлива, оказавшись в красивейшем уголке земли? Там, в Женеве, в сентябре, застала ее горькая весть из России о кончине отца Николая Афанасьевича Гончарова. Тогда же Наталия Николаевна надела траурное платье, и черный цвет стал отныне единственным для всех ее нарядов. Как вспоминала ее дочь, она и «по окончании траура сохранила привычку ходить в черном, давно отбросив всякие претензии на молодость…».