написанную им самим мистификационную «миниатюру» «Последний из свойственников Иоанны Д'Арк» – о мнимом вызове на дуэль Вольтера, где проводит параллель «Вольтер – Дюлис» и «Пушкин – Дантес».
В.К.: Лацис тоже отмечал этот памфлет, считая, что Пушкин показал свое истинное отношение к Дантесу и к дуэли с ним: он становится на сторону Вольтера, который якобы отказался драться с Дюлисом, считая это ниже своего достоинства.
Н.П.: Именно так: Пушкин давал понять, что дело не в Дантесе. Эта очередная мистификация, так же как и мистификация с анонимным письмом, была вполне в духе Пушкина. Вообще, мы не сможем разгадать многие его поступки и произведения, пока не поймем, что Пушкин был гениальным мистификатором.
И посмотрите: кому был разослан этот «диплом»? Вместо того, чтобы разослать его недругам Пушкина, чтобы те позлословили и пустили его по кругу (прочти сам и дай прочесть другому), автор рассылает его только друзьям Пушкина – и всего семь-восемь экземпляров. В результате несколько экземпляров возвращаются к Пушкину даже нераспечатанными, два-три – после прочтения, и только два остались на руках у адресатов: Россет потащил свой экземпляр к Гагарину и Долгорукому, чем впоследствии навлек на них необоснованные подозрения в авторстве анонимки, а Вяземский приложил свой экземпляр пасквиля к письму Великому князю Михаилу Павловичу уже после смерти Пушкина. Таким образом, друзьям дано понять, что Пушкин оскорблен отнюдь не ухаживаниями Дантеса, достигнута цель сохранения письма, его ограниченного распространения и минимальной утечки информации о его содержании в обществе. То есть: о письме все слышали, о нем говорят, но содержания его толком никто не знает…
В.К.: С вашей точки зрения, читал ли его император?
Н.П.: Думаю, что читал: ведь один экземпляр письма был отправлен Нессельроде – именно с целью довести его содержание до царя. И я думаю, что если бы не дуэль, автора бы разыскали. Дуэль и смерть заставили царя и Бенкендорфа наглухо засекретить все связанное с этой историей, в том числе и письмо.
…И, наконец: адреса всех получателей «диплома» аноним знал досконально, вплоть до каждого этажа и поворота лестницы, что могло быть известно только человеку пушкинского круга. Этот момент не случайно во все времена тревожил пушкинистов, которым просто не хватило решимости предположить пушкинское авторство.
В.К.: Что, с вашей точки зрения, сказал Пушкин Николаю при втором, последнем разговоре, если тот санкционировал убийство – пусть просто закрыв на него глаза? Ведь царя, как вы сами сказали, ситуация устраивала, в то время как дуэль ситуацию взрывала.
Н.П.: Здесь мы вступаем в область домыслов – хотя попытаться реконструировать этот разговор хотя бы в общих чертах можно. Я думаю, что поведение Пушкина, стремившегося вырвать жену из дворцового круга, не устраивало Николая, поскольку тот не на шутку влюбился в Наталью Николаевну. Он пытался успокоить Пушкина в первом разговоре 23 ноября, но оба остались при своих намерениях. Поэтому, когда Пушкин спровоцировал вторую встречу, за 3 дня до дуэли, скорее всего, оба были готовы идти до конца. Отсюда следует, что Пушкин жестко высказал царю в глаза все, что он думал по его поводу, и в этом разговоре император попросту струсил. Местью за этот пережитый в разговоре страх и стало прямое участие в убийстве, но рефлексия по поводу пережитого страха и сознание вины не оставляли Николая до смерти – это хорошо видно по его «воспоминаниям» об этом разговоре.
В.К.: Ну, что ж, это только еще раз подтверждает, что Пушкин вполне осознанно шел на смерть. Николай Яковлевич, а почему вы считаете, что ни один ученый совет не рискнул бы провести вашу защиту? По-моему, логика вашего анализа безупречна.
Н.П.: В том-то и дело, что с опубликованием «Игры» начинается другая логика. Я точно знаю, что на книгу профессиональными литераторами были написаны развернутые рецензии в «Труд» и «Литературную газету», но и там, и там рецензии зарубили. Сначала я не понимал, почему, а после некоторых событий понял, что это закономерно.
В январе месяце ко мне обратилась группа сотрудников Института мировой литературы (ИМЛИ РАН) с предложением провести у них семинар с обсуждением моей книги, которая их очень заинтересовала. Я согласился с условием, что будет приглашено телевидение. Мы договорились на 19 февраля, я дал им штук тридцать экземпляров книги, чтобы побольше народа прочли и приняли участие в обсуждении, и договорился на телевидении. За три дня до назначенного срока мне позвонил из ИМЛИ сотрудник, назвавшийся руководителем отдела, и сказал, что он прочел книгу с огромным интересом, что обсуждение, конечно же, проводить надо, но что они просят перенести дату семинара на несколько дней, чтобы как можно большее число сотрудников успели прочесть книгу. Я сказал, что у меня могут возникнуть сложности с телевидением, но что я постараюсь передоговориться. Он должен был позвонить мне, чтобы окончательно определить дату. У нас на дворе – конец мая, а я так и жду звонка.
В.К.: Я догадываюсь, что там произошло. Но что вы сами-то знаете об этом, коли уж вы считаете, что эти события закономерны?
Н.П.: Мне рассказали, что объявления о семинаре, которые расклеили сотрудники, с самого начала договаривавшиеся со мной, в институте срывали, а 15 февраля, накануне звонка упомянутого «руководителя отдела», председатель пушкинской комиссии B.C. Непомнящий на заседании комиссии заявил, что этот семинар проводить нельзя, потому что моя книга вредна.
В.К.: Какая прелесть! А костерок из ваших книг он не предложил развести?! Но знаете, вы меня не удивили. Я даже теперь могу с некоторой гордостью процитировать самого себя – из статьи в «Новых известиях» двухлетней давности, где речь шла о книге А.Н.Баркова «Прогулки с Евгением Онегиным»: «Однако самая серьезная наша проблема, которую обнажает Барков, – это наши чиновные пушкинисты. Его исследования убийственны для них в открытой дискуссии, и потому его открытия будут замалчиваться – точно так же, как долгие годы замалчивались открытия пушкиниста Александра Лациса». Похоже, вы попали в дурную компанию!
Н.П.: Ну, попасть в такую компанию для меня – честь! Замечательную книгу Лациса я прочел с наслаждением, а перед Барковым я просто снимаю шляпу…
В.К.: К сожалению, он не сможет это увидеть: Альфред Николаевич скончался 4 января этого года.
Н.П.: Вот это – большая потеря для всех нас. Должен сказать, его «Прогулки с Евгением Онегиным» – самая серьезная книга о Пушкине, какую я когда-либо читал. Я не филолог и не берусь судить о ее теоретической части, но все остальное – просто блистательное пушкиноведческое исследование! Я думаю, что книги и Баркова, и Лациса необходимо издавать массовыми тиражами.
В.К.: Да, я тоже так считаю. И думаю, что эти книги вместе с вашей в конечном итоге изменят ситуацию. А для кого еще, кроме Непомнящего, «вредна» «Последняя игра»?
Н.П.: Получается, что для всей современной пушкинистики, которая трактует последний период жизни Пушкина так, будто он не был ни проницательным, ни умным человеком, что его легко было обмануть и что он был игрушкой в руках царя и света. Да и вряд ли наши пушкинисты согласятся с моим выводом о том, что свободолюбивые помыслы Пушкина не простирались дальше свободы дворянства. Его идеалом был просвещенный абсолютизм, при котором монархия дает человеку право быть личностью при условии, что эта личность не покушается на основы государственного строя. И в эту морально-политическую ловушку он сам же и попал.
В.К.: И с таким криминалом вы хотели выступить в ИМЛИ! Не могли же они позволить вам заниматься распространением подобных взглядов в их цитадели и разрушать единодушие сотрудников, которое они так блюдут!
Н.П.: Ну, положим, от этого «единодушия» уже мало что осталось, поскольку семинар мы на квартире одного из сотрудников, пусть и в отсутствие телевидения, но все же провели.
В.К.: Как прошел семинар? И были ли санкции в отношении сотрудников за их «диссидентство»?
Н.П.: С семинаром все в порядке, было человек 15, обсуждение было достаточно интересным; что же касается санкций, то, кажется, ничего такого не было, поскольку в ИМЛИ никто не заинтересован выносить сор из избы. Они предпочитают всеми силами мою книгу замалчивать.
В.К.: Да, я в этом уже убедился, их тактика именно такова, но, думаю, они обречены. Их сегодняшний страх понятен, у них почва под ногами горит. А как только найдутся издатели для книг Лациса и Баркова, все их искусственные построения просто рухнут. Каковы ваши дальнейшие планы – я имею в виду, в пушкинистике?
Н.П.: Я сейчас работаю над расширенным вариантом «Последней игры». Многое туда не попало из-за ограничений в объеме, которые я с самого начала перед собой поставил, а в истории дуэли и смерти Пушкина чрезвычайно важны и нюансы.
В.К: Ну, что ж, успехов вам в вашей «вредоносной» деятельности!
Пушкинисты, будучи вынужденными отвечать на вопросы корреспондента ОРТ, опросившей тех, кто был упомянут в нашем с Петраковым разговоре, в день рождения Пушкина высказались на телевидении по поводу интервью в РК (Л.Аринштейн, Н.Скатов и И.Сурат). Одновременно, уже после публикации интервью, я обнаружил в «Вопросах литературы» свежую рецензию Б.Сарнова на книгу Петракова – «Тамара ему, конечно, изменила» (2004, № 2), написанную в совершенно недопустимом для литературной полемики тоне. Понимая, что после публикации в РК он вряд ли пойдет на дискуссию, но, учитывая, что в свое время Сарнов написал похвальную рецензию на рукопись книги А.Лациса «Верните лошадь!» (М., 2003), чем поспособствовал ее изданию, я все-таки позвонил ему и предложил дать интервью по поводу книги Петракова «Русскому Курьеру». Сарнов сказал, что если уж он о чем-нибудь пишет, то делает это наилучшим образом, и в дальнейшем у него уже не возникает необходимости говорить о том же. Этот ответ вполне удовлетворил меня, развязав мне руки, и я ответил и пушкинистам, и рецензенту «Вопросов литературы» статьей «Демоны русской пушкинистики» (РК, 2 июля 2004 г.):