советскости со стороны человека, который в советские времена в литературоведческих статьях для подтверждения своей лояльности советской власти цитировал Маркса и Ленина или писал рассказы о «всаднике с красной звездой», – ведь это было бы с его стороны верхом подлости! Нет-нет, я не могу поверить, что Сарнов на такое обвинение способен!
На самом деле Сарнов, как опытный пародист, просто написал свой текст от лица героя-литературоведа, в котором изобразил посредственного, злобного и завистливого литератора, пишущего рецензию на книгу Петракова. Лирический герой его критической статьи в «Вопросах литературы» (который и говорит «я» и «мне») думать не умеет, поэтому он просто набирает на две трети объема рецензии цитат из рецензируемой книги и других источников (этот прием называется «гнать строку»), после каждой второй цитаты вместо ответов на аргументы автора вставляет что-нибудь ироническое – ирония ведь хотя и не является аргументацией, зато всегда выглядит как свидетельство правоты; а в качестве аргументации в поддержку его «тезисов» и «версий» подливает в сатирический огонь своей пародии пафосу. На закуску он приводит цитату из Сергея Эйзенштейна, и все это завершает подчеркивающим омерзительность этого лирического героя пассажем о советскости автора рецензируемой книги.
Я снимаю шляпу перед этим героем-литературоведом, «затеявшим такую хитромудрую (невольно напрашивается тут другой, более грубый эпитет) акцию по обгаживанию самого себя» (далее – по тексту цитаты из «Тамары»). «Только переживаемым нами сейчас всеобщим одичанием» наших пушкинистов можно объяснить тот факт, что они приняли эту «мениппею» всерьез и во всеуслышание, с экранов телевизоров, поддержали наглую спекуляцию этого литературоведческого персонажа из постперестроечных времен!
Уже после публикации «Демонов» свою статью «Что Сарнов отбивает у статуи?» прислал в РК исследователь творчества Н.Кукольника из Таганрога Александр Николаенко (к сожалению, недавно скончавшийся), и газета опубликовала ее 15 сентября 2004 г.:
Во 2-м номере журнала «Вопросы литературы» за этот год Бенедикт Сарнов опубликовал статью «Тамара ему, конечно, изменила». В ней речь идет о недавно вышедшей книге академика Николая Петракова «Последняя игра Александра Пушкина». Сарнов не согласен с автором книги. Он считает, что знаменитое свидание Натальи Николаевны у Полетики не могло быть с Николаем I. Оскорбительные «дипломы рогоносца», полученные Пушкиным накануне дуэли, не могли быть написаны самим Пушкиным. Дантес не мог быть подставной фигурой, прикрывавшей связь жены Пушкина с Николаем. По мнению Сарнова все эти предположения, высказанные Петраковым в книге, не верны, потому, что Петраков по образованию и роду своей деятельности экономист, и к тому же не просто экономист, а экономист советский. И поэтому, считает Сарнов, он взялся не за свое дело.
Сарнов также утверждает, что фактов, подтверждающих выводы Петракова, нет никаких. Есть только соображения. Правда, сам Сарнов не утруждает себя доказательствами. Где, например, доказательства, что у Полетики состоялось свидание Натальи Николаевны с Дантесом? Их нет. Ведь это известно лишь со слов самой Натальи Николаевны. А что она должна была говорить мужу, если свидание действительно было с Николаем? Не иначе, как «вешать лапшу на уши».
Попытка «защитить Пушкина» (или его жену) такими средствами, по меньшей мере, безнравственна. Тем более что Сарнов, ссылаясь на «некоторые новые материалы, проливающие свет», не заметил (или сделал вид, что не замечает) давным-давно опубликованное.
Если мы обратимся к публикации в эмигрантском журнале статьи «Пушкин без конца» («Синтаксис», 1982, № 10), то заметим, что и раньше утверждалось, что «женский светский аристократический Петербург составлял личный гарем царя».[26] Солженицын, точно как и Сарнов сейчас, съязвил по этому поводу: «Да где же у нашего проницательного исследователя источники?» Свидетельств подобных нравов – множество. А один из самых достоверных источников лежит в Пушкинском Доме, и над его расшифровкой работал еще Б.Томашевский (об этих рукописях – чуть позже).
В эссе Ю.Дружникова «113-я любовь поэта» (1994 г.) прочтем: «…Брак с Ланским покрывал интимные отношения одинокой красавицы-вдовы с императором…». И тут же опять может последовать это сарновское: «А где же доказательства?» – В воспоминаниях Араповой (первый ребенок в браке Натальи Николаевны с П.Ланским). – Но они ведь недостоверны, потому что она считала себя дочерью Николая I? – и т. д. И получается то, что в математике называют: «дурная бесконечность».
Я не стал в поисках доказательств идти по пути, который в письме Анненкову в октябре 1852-го подсказывал Тургенев: «Лучше отбить статуе ноги, чем сделать крошечные не по росту». Под статуей Тургенев подразумевал Пушкина. И с тех пор, вплоть до сегодняшнего дня, все отбивают этой статуе, что хотят. А потом еще, как Сарнов, требуют доказательств, вместо того, чтобы искать их. Ведь за 170 лет успели уничтожить некоторые письма, закрыть архивы и куда-то передать их или что-то утерять, утратить и т. д.
Подготавливая этот ответ Сарнову, я решил обратиться к материалам русского писателя Н. Кукольника. Я интересуюсь Кукольником почти 10 лет. И обнаружил, что официальные пушкиноведы повторяют догмы, сложившиеся относительно Кукольника еще в XIX веке (графоман, верноподданный, монархист и т. п.). Из собранных мною материалов и документов видно, что это не так. Кроме того, он был современником Пушкина. И он понимал значение Пушкина для русской культуры (об этом свидетельствуют его оценки пушкинского творчества). Ну и, наконец, обвинить Кукольника в том, что он был подвержен влиянию советской идеологии, язык и у Белинского не повернулся бы.
В 1893 году в Таганроге ростовская газета «Юг» разыскала свыше 40 писем из переписки Пушкина с женой и с Кукольником. Тогда об этом писали и другие газеты. И где же эти письма? Ведь писем Натальи Николаевны к мужу так до сих пор и нет. Конечно, 100 лет спустя так ставить вопрос вроде бы не совсем корректно. Но корректно спросить у пушкинистов, что они думают по поводу этой пропавшей находки?
П.Бартенев по поводу находки ограничился общими рассуждениями, и то через полгода. В его «Русском Архиве» (1894) можно прочесть: «Что-то сомнительно». А почти через 20 лет, в 1912 г., незадолго до своей смерти, тот же Бартенев в рецензии на 3-й том «Переписки Пушкина» под ред. Саитова, глухо намекнул на возможность публикации писем Н.Н.Пушкиной к мужу только в далеком будущем. Что же за информация была в этих письмах, которая делала невозможной их публикацию? И не к Бартеневу ли попали списки писем (или письма), найденные в Таганроге? И не последовал ли он совету Тургенева? Тем более что аналогичным образом он поступал не раз. Статуя-то уже была создана!
Похоже, что в переписке Пушкина, которая хранилась у Кукольника, действительно содержалась опасная информация. Именно это и подтверждают его произведения последних лет жизни. Прежде всего, это четыре тетради рукописей, написанных шифром, и, во-вторых, драма «Гоф-юнкер» (1863).
В зашифрованных рукописях Кукольник в жанре эротического рассказа описывает, до какой степени дошел упадок нравственности в России. В одной тетради, названной «1852», выведена фигура некоего «великого врача», который завел себе настоящий гарем. Как пишет исследователь В.Абрамов, проводивший расшифровку этих рукописей, «великий врач» – «это не кто иной, как самодержец, а его партнерши – вполне конкретные петербургские дамы, называемые настоящими именами и фамилиями». Среди них называется и Наталья Николаевна Пушкина.
Об упадке нравственности Кукольник неоднократно пишет и в своих записных книжках, в письмах и в последней драме, о которой речь впереди. Он писал А.Рамазанову: «Ты очень хорошо помнишь, что я ни Пушкину, ни другим светилам нашего времени не кланялся, а за это на меня сердились, но все-таки мы были всегда в сношениях, основанных на принципах взаимного уважения!» Так что не доверять Кукольнику нет оснований. А его констатация нравов подтверждает аргументацию Петракова. И не надо воздевать руки и апеллировать к нравственности. В гареме другие понятия о нравственности и чести.
Весьма интересна и сюжетная канва драмы «Гофюнкер», которую Кукольник писал в Таганроге. Она раскрывает идеологию зашифрованных рукописей. Вот что пишут о ней исследователи-литературоведы: «Изображение в «Гоф-юнкере» продажности и произвола придворной клики в одном из мелких немецких государств было ничем иным, как замаскированной критикой придворной аристократии. Этим и объясняется запрет драмы…»
Драма действительно была запрещена Александром II. Что же такого увидел в ней царь? – Здесь можно найти много текстологических совпадений с описанием преддуэльной истории Пушкина, иногда даже почти цитаты из документов. Общая тональность драмы, хотя и переполненной неожиданными, чуть ли не мистическими превращениями, близка настроениям поэта того периода, который анализирует Петраков. Отдельные эпизоды лишены иносказательности, а ощущение при их чтении таково, что имеется в виду реальная ситуация. Я бы выделил следующие моменты.
1. В драме события происходят в Германии в 1683[27] году в резиденции принца Эрнеста-Амедея. Обстановку в окружении принца достаточно полно можно охарактеризовать словами из мартовского номера журнала «Revue Britanque», который сегодня хранится в библиотеке Пушкина. «Масса публики не видит ничего, кроме костюмов и внешности, больших празднеств, протоколов и манифестов. Прокопий и Данжо проходят за занавес, проникают за кулисы, смешиваются с участниками представления […] и видят, какими отвратительными средствами, […] какими обманами достигаются все эти замечательные эффекты». Позднее Кукольник разовьет эту мысль в своих зашифрованных текстах.