Первый месяц свободы после шестилетнего затворничества, проведённый юным поэтом в столице, был радостным, весёлым. Сбросив лицейский мундир и форменную фуражку, сменив их на модный чёрный фрак с нескошенными фалдами и широкополую шляпу à la Bolivar, Пушкин с головой окунулся в шумную, пёструю столичную жизнь. Он был бодр, жизнерадостен, жаждал всё новых и новых впечатлений.
Когда Сергей Львович и Надежда Осиповна с Ольгой и Львом собрались на лето в Михайловское, он не отказался ехать с ними.
Деревня. Неяркая природа средней полосы России — ржаные поля, сосновые и берёзовые рощи по холмам, тихая речка среди заливных лугов… Пушкин не видел всего этого с того уже далёкого предлицейского времени, когда вся семья каждое лето проводила в подмосковном бабушкином сельце Захарове. Он не забыл своих первых деревенских впечатлений. Но это были детские впечатления.
Теперь же в деревню ехал уже не ребёнок, и деревня, куда он ехал, была особенная — та самая ганнибаловская вотчина, о которой много слышал.
Ехали трактом на Гатчину, Лугу, Порхов, Бежаницы, Новоржев. Это был самый удобный и короткий путь. Тракт имел важное военно-стратегическое значение и потому содержался лучше другого, которым также пользовались,— от Луги на Псков, Остров, Опочку.
По-видимому, в дороге родились шуточные стихи:
Есть в России город Луга
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.
Есть основание относить эти стихи именно к первому знакомству поэта и с Лугой, где останавливались на почтовой станции, и с Новоржевом, столь же неказистым заштатным городишком, ближайшим к Михайловскому, (потому он — «мой»). Написанные в духе эпиграмм юного Пушкина, стихи могли быть в не дошедшем до нас его письме из Михайловского кому-то из друзей.
Немалый путь — 430 вёрст — занял почти трое суток.
Михайловское встретило Пушкина во всей прелести своего июльского наряда. Всё вокруг цвело и благоухало.
Усадьба оказалась скромной, но уютной, хорошо спланированной. Посреди — круглый зелёный газон, обрамлённый кустами сирени. За ним, у самого края холма, — небольшой одноэтажный, обшитый тёсом господский дом с открытым крыльцом и высокой тесовой крышей. По обе его стороны в тени старых лип и клёнов симметрично поставлены были два таких же обшитых тёсом и с высокой тесовой кровлей флигелька — банька и кухня. В ряд с кухней выстроились ещё два хозяйственного назначения флигеля размером побольше. За ними раскинулся обширный фруктовый сад. За банькой — крутой спуск к Сороти.
Неширокая река петляла в низких ярко-изумрудных берегах. А за нею расстилались до самого горизонта просторы заливных лугов и полосатых нив, с разбросанными кое-где кучками одинаковых крестьянских изб. На горизонте маячили силуэты крылатых мельниц. Два озера — довольно большое Кучане и совсем маленькое Маленец, соединённые лентой реки,— делали картину особенно живописной.
Невысокий забор отделял усадьбу от парка. Он был в основном еловый, тенистый, незаметно переходивший в светлую сосновую рощу. Широкая въездная еловая аллея делила его пополам. В центре левой половины стояла немудрёная открытая беседка, к ней радиусами сходились аллейки — липовые, берёзовые, кленовые… Украшением парка служили цветники, небольшие насыпные горки со скамеечками — парковые «парнасы», пруды — большой в глубине и маленькие возле самой усадьбы. Через один из них был перекинут лёгкий горбатый мостик, от другого начиналась и шла вдоль границы усадьбы парадная аллея удивительно красивых стройных лип. В начале и в конце её деревья расступались, образуя небольшие естественные беседки.
Навстречу приезжим высыпала многочисленная михайловская дворня.
Пушкин особенно был рад встрече с бабушкой Марией Алексеевной и няней Ариной Родионовной, которых не видел ровно шесть лет. Можно себе представить, как рады были они увидеть своего любимца, ставшего крепким весёлым юношей, сколько было радостных и восхищённых восклицаний!
«Добрейшая наша бабка Мария Алексеевна»
Бабушке Марии Алексеевне принадлежит в жизни Пушкина заметное место, а знаем мы о ней очень мало[43]. Это была, несомненно, женщина незаурядная.
Она родилась 20 января 1745 года в семье Алексея Фёдоровича Пушкина и Сарры Юрьевны, урождённой Ржевской.
А. Ф. Пушкин, выпущенный из Шляхетского кадетского корпуса в Тверской драгунский полк, в 1730-х годах участвовал «во всех Турских кампаниях и акциях». В 1746 году по болезни вышел в отставку с чином капитана и жил в своих тамбовских имениях, чаще всего в селе Покровском, в 22 верстах от города Липецка. Какое-то время был тамбовским воеводой. С. Ю. Ржевская, как и муж, происходила из древнего боярского рода. Её отец Юрий Алексеевич пользовался особым расположением царя Петра I, который даже бывал у него в гостях, несколько лет исправлял должность нижегородского вице-губернатора. Ржевские состояли в родстве с знатнейшими фамилиями, часто встречающимися на страницах истории России,— Салтыковыми, Чернышёвыми, Воронцовыми, Бутурлиными, Квашниными-Самариными…
Почти ничего не известно о ранних годах Марии Алексеевны, её жизни в семье, её воспитании. Были у неё братья Юрий и Михаил, сёстры Екатерина и Надежда. Сыновей отец определил в военные учебные заведения, и они дослужились до подполковничьего чина. Дочери, как в большинстве провинциальных дворянских семей, получили домашнее воспитание, но, судя по всему, были для своего времени достаточно грамотны и развиты. Одна из невесток Марии Алексеевны, жена Михаила Алексеевича,— Анна Андреевна Мишукова — воспитывалась в Смольном институте. Другая, жена Юрия Алексеевича,— Надежда Герасимовна Рахманинова — была родной сестрой известного журналиста, издателя-просветителя, переводчика Вольтера Ивана Герасимовича Рахманинова. Рахманиновы были соседями Пушкиных по имению. В свою тамбовскую деревню Казинка И. Г. Рахманинов перевёз из Петербурга типографию, когда ему угрожали репрессии со стороны правительства в начале 1790-х годов. Мария Алексеевна, по-видимому, была близка с семьёй Рахманиновых. Когда у Юрия Алексеевича и Надежды Герасимовны родился первый сын Александр, при крещении его в «Воронежской епархии Липецкой округи церкви Покрова пресвятыя богородицы» 30 июля 1779 года были восприемниками — подполковник Герасим Иовович Рахманинов и флота капитанша 2-го ранга Мария Алексеевна Ганнибал. В крёстные приглашали людей самых близких, и Мария Алексеевна, конечно, оказалась здесь не случайно рядом с дедом новорождённого. Из воспоминаний самого Александра Юрьевича Пушкина известно, что она в дальнейшем проявляла особую заботу о своём крестнике, рано оставшемся сиротою; он был своим в её доме. В конце 1770-х годов при крайне стеснённых материальных обстоятельствах Мария Алексеевна с дочерью, как мы знаем, подолгу живала у своих родственников в их тамбовских и воронежских имениях.
Нелёгкая судьба досталась на долю этой женщины. Выйдя замуж за О. А. Ганнибала уже не в первой молодости, она не обрела счастья в браке с человеком беспечно-легкомысленным и своенравным. Оставленная мужем с годовалой дочерью и потеряв тогда же отца — свою главную опору, Мария Алексеевна должна была проявить исключительную энергию и изобретательность, чтобы обеспечить себе и дочери жизнь, мало-мальски пристойную. Она, несомненно, обладала характером волевым, стойким; независимость, самостоятельность, деловитость были её отличительными чертами. В тяжёлой унизительной борьбе пришлось ей защищать своё честное имя, положение в обществе, интересы дочери.
По словам П. В. Анненкова, «нужда и горе развили в Марии Алексеевне практический ум, хозяйственную сноровку…»[44] При этом можно говорить о ней, как о человеке добром, отзывчивом, тактичном. Свидетельство тому — её нежная забота не только о дочери, но и о сироте-племяннике, которого она сама определила в Шляхетский корпус, отношения с родными и многими близкими людьми. В конфликте с мужем она вела себя не в пример тактичнее и благороднее последнего, позволив себе бросить ему некоторые компрометирующие обвинения лишь после того, как он безосновательно пытался представить её в самом непристойном виде. Напомним, что и в своём «разлучном письме» она отказывалась от всяких материальных претензий к мужу, настаивая лишь на том, чтобы он оставил ей дочь, воспитанием и судьбой которой хотела распорядиться сама[45].
И действительно, она целиком посвятила себя воспитанию единственной дочери, которую любила и баловала сверх меры. Надежда Осиповна, как известно, не отличаясь особой хозяйственностью, отвечала всем требованиям «света» — «прекрасная креолка» не только умела со вкусом нарядиться, искусно танцевала, но и в совершенстве владела французским языком, была начитанна, остроумна; стиль её французских писем сравнивали со стилем мадам де Сталь. Несомненно, многими из этих достоинств она в немалой степени обязана матери.
В середине 1780-х годов Мария Алексеевна с дочерью постоянно жила в Петербурге, в собственном домике, который приобрела сразу, как только закончилась в её пользу имущественная тяжба с Осипом Абрамовичем и появились некоторые средства. Было это где-то в Преображенском полку[46]. Позже, продав дом, снимала квартиру в Ротах Измайловского полка[47]. Лето проводили в Кобрине.
В 1796 году она выдала дочь замуж, выбрав ей мужа «с толком». Сергей Львович Пушкин, их дальний родственник, тогда скромный поручик Измайловского полка, был человек не бедный, положительный, притом вполне светский, образованный, водивший дружбу с виднейшими литераторами и учёными.
И после замужества дочери Мария Алексеевна не оставила её, взяла на себя все хозяйственные заботы семьи, внося в её быт уют и порядок, которые исчезли, как только не стало Марии Алексеевны. Некоторое время Надежда Осиповна и Сергей Львович жили у неё в Измайловском полку. Когда же в 1798 году переехали в Москву, Мария Алексеевна последовала за ними; продав Кобрино, купила дом по соседству, «у Харитония в Огородниках», и фактически жила с ними, продолжая вести хозяйство. П. В. Анненков, ссылаясь на «предания», справедливо называет её «настоящей домостроительни