Воронцов начал действовать. Не дожидаясь ответа из Петербурга на письмо царю, посланное через Киселёва, уже в конце марта 1824 года написал министру иностранных дел графу Нессельроде, по ведомству которого Пушкин числился: «Граф! Вашему сиятельству известны причины, по которым не столь давно молодой Пушкин был отослан с письмом от графа Каподистрия (статс-секретарь — А. Г.) к генералу Инзову. Когда я приехал сюда, генерал Инзов представил его в моё распоряжение, и с тех пор он живёт в Одессе, где находился ещё до моего приезда, в то время как генерал Инзов был в Кишинёве. Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо; напротив, он, кажется, стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственные интересы молодого человека, не лишённого дарования, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нём вредное заблуждение и кружит ему голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало [Байрона]… По всем этим причинам я прошу ваше сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения. Если Пушкин будет жить в другой губернии, он найдёт более поощрителей к занятиям и избежит здешнего опасного общества. Повторяю, граф, что прошу об этом только ради его самого; надеюсь, моя просьба не будет истолкована ему во вред, и вполне убеждён, согласившись со мною, ему можно будет дать более возможностей развить его рождающийся талант, удалив его от того, что так ему вредит — от лести и соприкосновения с заблуждениями и опасными идеями».
Письмо это даёт достаточное представление о тех приёмах, к которым прибегал Воронцов, желая избавиться о Пушкина. Да не только от него. Не случайно хорошо знавший графа по армии декабрист С. Г. Волконский считал его человеком «ненасытным в тщеславии, не терпящим совместничества, неблагодарного к тем, которые оказывали ему услуги, неразборчивого в средствах для достижения своей цели и мстительного донельзя против тех, которые или стоят на его пути, или, действуя по совести, не хотят быть его рабами»[77]. Под видом заботы о поэте Воронцов фактически послал на него в Петербург политический донос. Ведь из письма к Нессельроде недвусмысленно следовало, что Пушкин — главная притягательная сила для здешнего «опасного общества» — местных вольнодумцев, наезжающих в сезон морских купаний офицеров 2-й армии, военной и штатской молодёжи из разных губерний России. Пушкин, высланный из Петербурга, опасен и в Одессе, где приобрёл уже «множество льстецов».
За первым письмом к Нессельроде последовали и другие. Упорно добиваясь, чтобы его «избавили» от Пушкина, Воронцов в общей сложности послал в Петербург восемь писем. В середине мая ему был прислан личный рескрипт царя (что означало благоволение), где хотя и не было ещё прямого ответа на просьбу о Пушкине, но было о «стекающихся» в Одессу лицах, распространяющих «неосновательные и противные» толки, о «вредном влиянии» этого на «слабые умы» и о принятии «строгих мер» — то есть о пресечении вольнодумства. А значит — одобрялось отношение графа к Пушкину. Руки у Воронцова были развязаны.
22 мая коллежскому секретарю Пушкину в числе нескольких мелких чиновников было предписано отправиться в Херсонский, Елисаветградский и Александрийский уезды Екатеринославской губернии для получения сведений о местах, поражённых саранчой, для обследования их, проверки принятых мер и донесения об этом.
Это было оскорблением, и притом нарочитым. Не имея возможности придраться к поэту (тот был на редкость сдержан), граф, чтобы вынудить его совершить необдуманный поступок, не побрезговал провокацией — посылкой «на саранчу».
Пушкин не ослушался, внял советам доброжелателей. Но, вернувшись «с саранчи», сделал то, на что рассчитывал изощрённый ум Воронцова,— подал прошение об отставке. Начальнику канцелярии генерал-губернатора А. И. Казначееву, отговаривавшему от этого неосторожного шага, писал: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моём отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу — англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной… Несомненно, граф Воронцов, человек неглупый, сумеет обвинить меня в глазах света: победа очень лестная, которою я позволю ему полностью насладиться, ибо я столь же мало забочусь о мнении света, как о брани и восторгах наших журналов».
Пушкин рассчитался с Воронцовым, заклеймив его эпиграммами «Певец Давид был ростом мал», «Полумилорд, полукупец», стихотворением «Сказали раз царю».
А события между тем развивались к полному удовольствию «полумилорда». «Я представил императору ваше письмо о Пушкине,— сообщал ему Нессельроде.— Он был вполне удовлетворён, как вы судите об этом молодом человеке».
Царь был вполне удовлетворён… С тех пор, как Пушкин осмелился в своей оде «Вольность» изобразить убийство Павла I, злопамятный, мстительный Александр I стал его личным врагом. Причастный к убийству своего отца, Александр не выносил напоминания об этом. Он с самого начала считал, что Пушкина за «возмутительные» стихи надо сослать в Сибирь. Снизойдя к просьбам влиятельных лиц и убедительным доводам Каподистрии, разрешил отправить поэта не в Сибирь или Соловецкий монастырь, а в Новороссию служить у генерала Инзова, но при этом пребывал в убеждении, что Пушкин слишком легко отделался и заслуживает более сурового наказания. Царь не забывал о Пушкине. Стоило начаться греческому восстанию, и в Кишинёв к Инзову полетел запрос о Пушкине. Тайные агенты сообщали, что в Бессарабии появились масонские ложи, и снова запрос «касательно г-на Пушкина»…
Только благодаря Инзову, аттестовавшему своего подопечного с лучшей стороны, Пушкина не трогали. Но царь следил за ним, ждал повода, чтобы ужесточить наказание. И когда в Петербург полетели доносы от Воронцова и когда к тому же московская полиция перехватила письмо Пушкина, где он сообщал В. К. Кюхельбекеру, что берёт «уроки чистого афеизма», то есть — атеизма, у англичанина «глухого философа», отрицающего существование бога и бессмертие души, повод был налицо, кара не замедлила последовать.
11 июля 1824 года Нессельроде сообщал Воронцову: «Я подал на рассмотрение императора письмо, которое ваше сиятельство прислали мне, по поводу коллежского секретаря Пушкина. Его величество вполне согласился с вашим предложением об удалении его из Одессы, после рассмотрения тех основательных доводов, на которых вы основываете ваши предложения, и подкреплённых в это время другими сведениями, полученными его величеством об этом молодом человеке. Всё доказывает, к несчастию, что он слишком проникся вредными началами, так пагубно выразившимися при первом вступлении его на общественное поприще. Вы убедитесь в этом из приложенного при сём письма[78], его величество поручил переслать его вам… Вследствие этого его величество, в видах законного наказания, приказал мне исключить его из списков чиновников министерства иностранных дел за дурное поведение; впрочем, его величество не соглашается оставить его совершенно без надзора на том основании, что, пользуясь своим независимым положением, он будет, без сомнения, всё более и более распространять те вредные идеи, которых он держится, и вынудит начальство употребить против него самые строгие меры. Чтобы отдалить по возможности такие последствия, император думает, что в этом случае нельзя ограничиться только его отставкою, но находит необходимым удалить его в имение родителей, в Псковскую губернию, под надзор местного начальства. Ваше сиятельство не замедлит сообщить г. Пушкину это решение, которое он должен выполнить в точности, и отправить его без отлагательства в Псков, снабдив прогонными деньгами».
На другой день — 12 июля Нессельроде препроводил копию этого предписания в Ригу, генерал-губернатору маркизу Ф. О. Паулуччи, извещая, что Пушкина «его величество положил сослать в Псковскую губернию, вверяя вашим, господин маркиз, неусыпным заботам и надзору местных властей». Паулуччи, получив извещение Нессельроде, сразу же послал (с приложением копии его) предписание о Пушкине гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу.
Ничего не подозревая об уготованной ему участи, Пушкин, как бы ни обернулось дело с отставкой, о которой он сам просил, рассчитывал остаться в Одессе и всецело посвятить себя литературным занятиям. Известие о новой, ещё более тягостной ссылке застало его врасплох и на время лишило душевного равновесия. По словам приехавшей тогда в Одессу Веры Фёдоровны Вяземской, «когда была решена его высылка из Одессы, он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых, весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними послали человека»[79].
24 июля Воронцов из Симферополя предписал одесскому градоначальнику графу Гурьеву объявить Пушкину решение царя и взять у него подписку о немедленном выезде и точном следовании по предписанному маршруту, без каких-либо остановок по пути к Пскову. Если Пушкин такую подписку даст, разрешить ему ехать одному. В противном случае отправить его с надёжным чиновником.
29 июля Гурьев уже доносил Воронцову: «Вследствие повеления вашего сиятельства о коллежском секретаре Пушкине, имею честь донести: высочайшая государя императора воля о нём мною лично ему объявлена. Он дал поднесённую при сём подписку и завтрашний день отправляется отсюда в город Псков по данному от меня маршруту через Николаев, Елизаветград, Кременчуг, Чернигов и Витебск. На прогоны к месту назначения по числу вёрст 1621 на три лошади выдано ему денег 389 р. 4 коп.».
Подписка, «поднесённая» Пушкину, была следующего содержания: «Нижеподписавшийся сим обязывается по данному от г. одесского градоначальника маршруту без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков, не останавливаясь нигде на пути по своему произволу, а по прибытии в Псков явиться лично к г. гражданскому губернатору. Одесса, [июля] 29 дня 1824».