ал в стихах и письмах друзьями, как обитателей Тригорского. «Поверьте,— писал позднее Пушкин Прасковье Александровне,— что на свете нет ничего более верного и отрадного, нежели дружба и свобода. Вы научили меня ценить всю прелесть первой».
В лирике Пушкина можно найти не много стихов, где бы чувство благодарности и нежной привязанности было выражено с такой силой, как в стихотворении «П. А. О.»:
Быть может, уж недолго мне
В изгнаньи мирном оставаться,
Вздыхать о милой старине
И сельской музе в тишине
Душой беспечной предаваться.
Но и в дали, в краю чужом
Я буду мыслию всегдашней
Бродить Тригорского кругом,
В лугах, у речки, над холмом,
В саду под сенью лип домашней.
Когда померкнет ясный день,
Одна из глубины могильной
Так иногда в родную сень
Летит тоскующая тень
На милых бросить взор умильный.
«Уединение моё совершенно»
В середине ноября, когда Сергей Львович и Надежда Осиповна уехали в Петербург, Пушкин вздохнул свободнее. Он засел дома, радуясь воцарившемуся, наконец, спокойствию, возможности сосредоточиться, без выискивания тихих уголков, без помех предаться своим занятиям. В начале декабря он писал сестре о её тригорских приятельницах: «Я у них редко. Сижу дома да жду зимы».
Как ни хорошо ему было в Тригорском, всё же он чувствовал там себя гостем, и это накладывало известные обязательства, не позволяло полностью располагать собой. Не было необходимого для творчества уединения.
Ещё в Кишинёве в послании к Чаадаеву Пушкин писал:
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Теперь он обрёл желанное уединение. В дедовском доме кроме него жила только няня Арина Родионовна.
Из опустевших комнат Пушкин выбрал для себя ту, что была окнами на двор, направо от крыльца. Комната эта служила ему и спальней, и столовой, и гостиной, и кабинетом.
«Вся обстановка комнаток михайловского домика была очень скромна,— рассказывала Мария Ивановна Осипова, в детстве не раз бывавшая с матерью в гостях у Пушкина,— в правой в три окна комнате, где был рабочий кабинет Александра Сергеевича, стояла самая простая деревянная сломанная кровать. Вместо одной ножки под неё подставлено было полено; некрашеный стол, два стула и полки с книгами довершали убранство этой комнаты»[100].
Всё в михайловском доме было старое, ещё ганнибаловское, самое простое. Сергей Львович и Надежда Осиповна обновлением обстановки и домашней утвари не занимались. Как видно из описи 1838 года, шкафы, комоды, столы, кресла все были «из простого дерева», столы ломберные — «ветхие», посуда вся — «фаянсовая»[101].
«Комната Александра была возле крыльца,— вспоминал впоследствии И. И. Пущин,— с окном во двор <…> В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами и проч. и проч. Во всём поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожжённые кусочки перьев (он всегда с самого Лицея писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах). Вход к нему прямо из коридора; против его двери — дверь в комнату няни, где стояло множество пяльцев»[102].
Летом, когда приезжали Сергей Львович и Надежда Осиповна с детьми (за время пребывания в Михайловском Пушкина ни родители, ни брат и сестра не приезжали сюда ни разу) и в доме становилось тесно, няня перебиралась в ближайший флигелёк — баньку, а на зиму возвращалась в господский дом, где под её присмотром работали дворовые девушки.
Вечером девушки расходились, Пушкин с няней оставались вдвоём и обычно вместе коротали тёмные вечера.
В начале декабря Пушкин писал своему одесскому знакомому Д. М. Шварцу: «Буря кажется успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос, милый Дмитрий Максимович. Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне — скучно, да нечего делать; здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни итальянской оперы. Но зато нет ни саранчи, ни милордов Уоронцовых. Уединение моё совершенно, праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко — целый день верьхом — вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы кажется раз её видели, она единственная моя подруга — и с нею только мне не скучно».
То, что в это трудное время рядом с поэтом оказалась его старая няня, было благодеянием судьбы. Она дарила своему питомцу любовь, внимание, в которых он так нуждался. Она своей заботливостью, своим «кропотливым дозором», как скажет потом Пушкин, создавала «гнездо», где после нескольких лет бесприютности и скитаний, поэт почувствовал себя наконец-то дома.
Один в глухой деревне, лишённый родственного участия, Пушкин нуждался в преданном, самоотверженном, близком человеке. И такого человека он нашёл в Арине Родионовне. Её отношение к нему скрашивало тягостные дни заточения.
Бывало,
Её простые речи и советы
И полные любови укоризны
Усталое мне сердце ободряли
Отрадой тихой…
Отношения Пушкина и Арины Родионовны полны удивительной сердечности, в них ничто не напоминало отношений барина и крепостной крестьянки — людей, стоящих на разных социальных полюсах. Это были отношения двух близких, любящих друг друга людей. «Он всё с ней, коли дома,— рассказывал кучер Пётр Парфенов.— Чуть встанет утром, уж и бежит её глядеть: „здорова ли мама?“ — он её всё мама называл. А она ему, бывало, эдак нараспев (она ведь из-за Гатчины была у них взята, с Суйды, там эдак все певком говорят) : „батюшка, ты за что меня всё мамой зовёшь, какая я тебе мать?“. „Разумеется, ты мне мать: не та мать, что родила, а та, что своим молоком вскормила“. И уж чуть старуха занеможет там, что ли, он уж всё за ней…»[103]
Арина Родионовна ведала всем нехитрым хозяйством поэта. Когда он узнал, что её притесняет управительница Роза Григорьевна, тотчас же удалил последнюю из Михайловского. «А то бы она уморила няню, которая начала от неё худеть»,— писал он брату.
Редкостная доброта Пушкина проявилась особенно в отношении к Арине Родионовне. Он вообще принимал близко к сердцу огорчение или несчастье любого человека, подчас неведомого ему. Горячо отозвался он на страшную весть о петербургском наводнении, называя его «общественным бедствием», и предлагал брату: «Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег. Но прошу без всякого шума, ни словесного, ни письменного». Его «задирает за живое» судьба маленькой гречанки, восьмилетней Родоес Сафианос, отец которой пал за свободу Греции, и он просил Жуковского «сиротку приютить». Узнав, что какой-то слепой поп перевёл Сираха[104], поручил брату подписаться на несколько экземпляров.
Арина Родионовна попала в дом Пушкиных в конце XVIII века ещё не старой женщиной. Родом она была из-под Петербурга, из села Суйда (Воскресенское) Копорского уезда, вотчины графа Ф. А. Апраксина. Родители её, Родион Яковлев и Лукерья Кирилова, принадлежали графу. В 1759 году, когда Суйду купил у Апраксина А. П. Ганнибал, годовалая крестьянская дочь Арина Родионова с родителями перешла в его владение. Рано оставшись сиротой, она познала все тяготы нужды и крепостной неволи. Двадцати двух лет её выдали замуж за крестьянина Фёдора Матвеева из соседней деревни Кобрино, тоже принадлежавшей Ганнибалу. У Матвеевых родилось несколько детей. После кончины в 1781 году А. П. Ганнибала, при разделе имений между его сыновьями, Арина Родионовна с семьёй стала крепостной Осипа Абрамовича, которому отошла деревня Кобрино. Когда Кобрино указом Екатерины II было передано на обеспечение малолетней Надежды Осиповны, проживавшей при матери, Мария Алексеевна взяла Арину Родионовну к себе в дом. В 1792 году она уступила её на время в семью скончавшегося брата Михаила Алексеевича — опекуна Надежды Осиповны. Четыре года спустя, в 1796 году, Надежда Осиповна вышла замуж за Сергея Львовича Пушкина, в 1797 году у них родилась дочь Ольга, и помощь опытной, домовитой Арины Родионовны стала необходима молодой семье. «Когда Надежда Осиповна родила Ольгу Сергеевну,— рассказывал А. Ю. Пушкин,— то им понадобилась опытная и усердная нянька, почему и взяли Ирину Родионовну к себе»[105].
Тридцати девяти лет была взята Арина Родионовна в семью Пушкиных и прожила у них тридцать один год, до конца своей жизни, тесно связав свою судьбу с судьбою семьи поэта, со своими питомцами, которых она горячо любила. Особенно она привязалась к Александру Сергеевичу, и он, по словам А. П. Керн, из близких ему людей «сильнее всего любил няню, потом сестру Ольгу». Арину Родионовну ценили и уважали в семье Пушкиных. В 1799 году предлагали ей вольную, но она не взяла и осталась крепостной, от Пушкиных не ушла.
«Родионовне вынянчила всё новое поколение этой семьи, — говорит П. В. Анненков…— [Она] принадлежала к типичнейшим и благороднейшим лицам русского мира. Соединение добродушия и ворчливости, нежного расположения к молодости с притворной строгостью — оставили в сердце Пушкина неизгладимое воспоминание. Он любил её родственною неизменною любовью и, в годы возмужалости и славы, беседовал с нею по целым часам. Это объясняется ещё и другим важным достоинством Арины Родионовны: весь сказочный русский мир был ей известен как нельзя короче, и передавала она его чрезвычайно оригинально. Поговорки, пословицы, присказки не сходили у ней с языка. Большую часть народных былин и песен, которых Пушкин так много знал, слышал он от Арины Родионовны. Можно сказать с уверенностию, что он обязан своей няне первым знакомством с источниками народной поэзии и впечатлениями ея…»