Начиная с лета 1824 года поэт предпринимал попытки через друзей выкупить свою рукопись у Всеволожского с целью издать её, разумеется, в изменённом составе. Решительные шаги в этом направлении он сделал, уже будучи в Михайловском. Писал Всеволожскому и поручил брату с ним договориться.
В годы деревенской ссылки Лев был поверенным Пушкина во многих делах. Поэт любил младшего брата, видел в нём действительно близкого человека, хоть и нередко журил за легкомыслие и безответственные поступки. Тот, со своей стороны, был очень привязан к брату — поэту, гордился им, знал наизусть его стихи, беспокоился за него. Так, в феврале 1825 года он писал П. А. Осиповой: «Соблаговолите уведомить меня, сударыня, о положении моего брата; я знаю, что моя мать писала Вам по этому поводу, её поступок меня очень трогает, но брат беспокоит меня гораздо больше. Приближается весна: это время года располагает его к сильной меланхолии, признаюсь, я опасаюсь многих её последствий». Родители запрещали Льву не только навестить брата, но и писать ему. Пушкин был возмущён: «Я не в Шлиссельбурге, а при физической возможности свидания лишать оного двух братьев было бы жестокость без цели». И со своей стороны переписку не прекращал. Сохранилось в общей сложности 40 его писем брату.
14 марта 1825 года Пушкин пишет Льву: «Перешли же мне проклятую мою рукопись — и давай уничтожать, переписывать и издавать… Элегии мои переписаны — потом послания, потом смесь, потом благословясь и в цензуру». В тот же день рукопись была получена в Михайловском. «Тотчас займусь новым собранием и пришлю тебе»,— сообщает Пушкин. А ещё через два дня брату и Плетнёву: «Брат Лев и брат Плетнёв!.. Сегодня отсылаювсе мои новые и старые стихи. Я выстирал чёрное бельё наскоро, а новое сшил на живую нитку. Но с вашей помощью надеюсь, что барыня публика меня по щекам не прибьёт, как непотребную прачку… Пересчитав посылаемые вам стихотворения, нахожу 60 или около (ибо часть подземным богам непредвидима)».
Предметом особой заботы поэта являлась «наружность» издания. Он пишет: «Печатайте каждую пиэсу на особенном листочке, исправно, чисто, как последнее издание Жуковского и пожалуйста без ~~~ и без —х— без ====== вся эта пестрота безобразна и напоминает Азию. Заглавие крупными буквами — и à la ligne[173].— Но каждую штуку особенно — хоть бы из 4 стихов состоящую — (разве из двух, так можно à la ligne и другую)».
Пушкина раздражала безвкусица или небрежность в любом издании. Он огорчался, обнаруживая опечатку в публикации своих стихов. Когда Кюхельбекер неточно напечатал в «Мнемозине» его стихотворение «Демон», писал брату: «Не стыдно ли Кюхле напечатать ошибочно моего демона! моего демона! после этого он Верую напечатает ошибочно. Не давать ему за то ни Моря, ни капли стихов от меня».
Ему хочется, чтобы издание было украшено виньеткой. «Виньэтку бы не худо; даже можно, даже нужно — даже ради Христа, сделайте; а именно: Психея, которая задумалась над цветком… Что, если б волшебная кисть Ф. Толстого…—
Нет! слишком дорога!
А ужесть, как мила!..
К тому же, кроме Уткина[174], ни чей резец не достоин его карандаша».
Плетнёв считал это пожелание неосуществимым в данных обстоятельствах и пророчески замечал: «Придёт время: тогда не так издадут». «Стихотворения Александра Пушкина» вышли без виньетки, в скромном простом оформлении, но, как и другие его книги, оформлены со вкусом — обложка, обрамлённая орнаментом, хороший чёткий шрифт, свободное расположение текста.
С большой заинтересованностью следил поэт за ходом издания «Стихотворений». В письмах брату и Плетнёву он подробно излагал свои требования к предисловию, сообщал об изменениях плана, дополнениях и поправках.
Книга была разрешена к печати цензором Бируковым в начале октября и вышла из печати 30 декабря. В предисловии говорилось, что публикуемые стихотворения охватывают «первое десятилетие авторской жизни поэта». Действительно, самое раннее из них помечено 1815 годом («Лицинию»), а последние — 1825-м («Сожжённое письмо», «Желанье славы», «Андрей Шенье»). Естественно, многие стихотворения не вошли в книгу или подверглись значительным изменениям как по соображениям эстетическим, так и цензурным. Весь состав сборника был поделён на пять разделов: Элегии, Разные стихотворения, Эпиграммы и надписи, Подражания древним, Послания. Особый, шестой, раздел составили Подражания Корану.
Получив первые экземпляры в январе нового, 1826 года Пушкин благодарил Плетнёва: «Душа моя, спасибо за Стихотворения Александра Пушкина, издание очень мило; кое-где ошибки, это в фальшь не ставится. Ещё раз благодарю сердечно и обнимаю дружески».
При тираже 1200 экземпляров гонорар Пушкина составил более 8 тысяч рублей. Весь тираж разошёлся менее чем в два месяца. Так же быстро он разошёлся бы, если бы был в два-три раза больше. Плетнёв с радостью сообщал об успехе издания, присоединяя к этому скрупулёзный финансовый отчёт. Подробные «рапорты», которые присылал Плетнёв Пушкину после каждой изданной им книги поэта,— замечательные документы, свидетельствующие о состоянии издательского дела в России тех лет и подтверждающие справедливость слов издателя: «…работа у нас не дремлет, когда дело идёт о твоих стихах. Все жаждут».
Предложения на издание его сочинений, одно заманчивее другого, поступали Пушкину от книготорговцев обеих столиц. Московский книготорговец С. И. Селивановский предлагал за второе издание трёх поэм («Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана») 12 тысяч. Петербуржцы тоже за ценой не стояли. И. И. Заикин предлагал за переиздание «Стихотворений» — не меньше, чем Селивановский, а И. В. Слёнин за «Онегина» — сколько угодно. Однако Пушкин не торопился с ответом.
Свои проекты обширной издательской деятельности развивали Вяземский и Плетнёв. Последний приводил точные расчёты, убедительно доказывающие возможность за короткий срок получить чистой прибыли 50 тысяч.
Возможно, Пушкин принял бы это предложение, если бы декабрьские события в Петербурге не отвлекли его внимания к другим планам, в другую сферу.
«Стихотворения», как и первая глава «Онегина», вызвали живейшие отклики в обществе и в печати. Имя Пушкина было у всех на устах. Ни одна газетная или журнальная статья, посвящённая текущей литературе, не обходилась без отклика на новые сочинения Пушкина. Отклики были различные. Но первая глава «Онегина» и «Стихотворения» были доброжелательно встречены и читателями и критикой. Только самые закоренелые архаисты высказывали своё недовольство.
Пушкин проявлял живой интерес к тому, что говорят и пишут о нём в столицах. «Читал объявление об Онегине в Пчеле: жду шума…— писал он брату. — Опиши о впечатлении, им произведённом»; «Шумит ли Онегин?»
Заслуживает внимания тот факт, что иногда в журналах появлялись сообщения и отзывы о произведениях Пушкина, которые ещё не были опубликованы, например о поэме «Цыганы».
Литературные споры
Поэта интересовало всё, что происходило в литературной жизни вообще. Этот жадный интерес — едва ли не в каждом письме. «По журналам вижу необыкновенное брожение мыслей; это предвещает перемену министерства на Парнасе». «Что полярные господа?», «Что Баратынский?», «Что мой Кюхля, за которого я стражду, но всё люблю?». «Видел ли ты Николая Михайловича [Карамзина]? Идёт ли вперёд История?», «Воейков не напроказил ли чего-нибудь?..» Сам он активно вмешивался в литературную жизнь, пользуясь для этого и стихами, и статьями, и перепиской.
Подчас попутно оброненная им в письме мысль, лаконичная острая оценка новой книги или журнальной публикации давали его адресатам больше для понимания того или иного литературного явления, чем пространная статья какого-нибудь присяжного критика. Таковы пушкинские оценки отдельных произведений Рылеева, Бестужева, Кюхельбекера, Вяземского, Козлова…
Эти оценки предельно доброжелательны, снисходительны, когда дело не касалось вопросов принципиальных. Так, поэт тепло отзывается о некоторых не особенно высокого достоинства произведениях Н. И. Хмельницкого, А. Е. Измайлова, П. И. Шаликова. Но когда речь шла о чём-то принципиально важном, он был бескомпромиссно прям, даже резок, независимо от того, чьё сочинение оценивал,— самого близкого своего друга или неизвестного ему литератора: «Духи» Кюхельбекера — «дрянь», статья Плетнёва — «ералаш»…
Интересно отметить, что иногда мысли и оценки Пушкина, высказанные в письмах к друзьям, вскоре без его ведома появлялись на страницах журналов или обсуждались в обществе.
Деятельное участие Пушкина в литературной жизни, горячая заинтересованность во всём, что её касалось, определились его убеждением в огромной общественной роли литературы, высоком назначении поэта, как духовного вождя своего поколения, глашатая передовых идей века. Он требовал уважения к личности поэта, соответствующего его назначению. Требовал для него творческой свободы. Всё, что ограничивало эту свободу, вызывало его возмущение и решительный протест. С ранних лет вёл он борьбу с притеснениями цензуры — «самовластной расправой трусливых дураков». Цензоры нередко служили мишенями беспощадно остроумных, злых его эпиграмм и критических заметок.
Тимковский царствовал — и все твердили вслух,
Что в свете не найдёшь ослов подобных двух.
Явился Бируков, за ним вослед Красовский:
Ну право, их умней покойный был Тимковский!
К 1822 году относится первое «Послание цензору» («Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой…»), распространявшееся в списках. Когда в 1824 году произошли перемены в Министерстве просвещения, ведавшем цензурой,— князя А. Н. Голицына сменил адмирал А. С. Шишков,— Пушкин надеялся на ослабление цензурного гнёта. «Что нынче цензура?» — спрашивал он у брата в письме в конце декабря 1824 года. Ему были известны реакционные политические и литературные взгляды основателя «Беседы» Шишкова, но знал он и о его выступлениях против нелепых цензурных придирок, и это укрепляло