В осенние месяцы 1825 года, как всегда в тяжёлые, тревожные моменты своей жизни, поэт находил спасение в работе. Они оказались столь же плодотворными, как и предыдущая осень 1824 года. Прав был Рылеев — Пушкин действительно шагал «шагами великана», создавал произведения, определяющие рождение новой русской литературы. В октябре — начале декабря, кроме лирических стихотворений, посланий, посвящений, эпиграмм, кроме «19 октября» и «Сцены из Фауста», были закончены четвёртая глава «Евгения Онегина», «Борис Годунов», написан «Граф Нулин».
«В 4-ой песне Онегина я изобразил свою жизнь»
Когда Пушкин уезжал из Одессы, большая тетрадь в чёрном переплете с масонским знаком — подарок казначея ложи «Овидий» Н. А. Алексеева, куда поэт записывал строфы своего поэтического романа «Евгений Онегин», была заполнена до 11-й страницы. Последней была записана XXXII строфа третьей главы. Дальше «масонская книга» заполнялась уже в Михайловском.
К продолжению работы над романом Пушкин приступил вскоре по приезде в деревню. Под переработанной XXXII строфой третьей главы стоит дата «5 сентября 1824 г.». Работа шла весьма интенсивно. 2 октября 1824 года третья глава была закончена, а вскоре начата четвёртая.
Над четвёртой главой Пушкин работал весь 1825 год, одновременно со многими другими произведениями. Последняя, LI строфа помечена 6 февраля 1826 года. В перечне глав романа, составленном Пушкиным, четвёртая глава названа «Деревня». Впрочем, уже вторая и третья главы, создававшиеся ещё в Одессе, могли бы носить то же название — так тесно связаны описываемые в них события, характеры и судьбы героев с русской деревней, всем укладом её жизни, природой и бытом. Однако именно в центральных главах романа, созданных в Михайловском, деревня стала не просто фоном, на котором происходит действие, а органической частью этого действия, как в первой главе — Петербург.
С «Евгением Онегиным» впервые в русскую литературу ворвалась реальная жизнь во всём её многообразии. Он не только стал первым русским реалистическим романом, «энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением» (Белинский), но и определил на многие годы ход всего литературного процесса. Источник богатых жизненных наблюдений и впечатлений поэт умел находить всюду, где ему доводилось жить или бывать. Но в первую очередь таким источником была для него деревня, и именно псковская деревня. У А. Н. Вульфа были основания утверждать, что картины усадебной жизни, воссозданные в «Онегине», «все взяты из пребывания Пушкина у нас, в губернии Псковской»[199]. «Здесь,— замечал А. И. Тургенев,— находил он краски и материалы для своих вымыслов, столь натуральных и верных и согласных с прозою и с поэзиею сельской жизни в России».
Описывая в начале второй главы «деревню, где скучал Евгений», образ жизни, мысли, настроения героя, Пушкин явно обращается к воспоминаниям о Михайловском, каким узнал его в 1817 и 1819 годах, своим мыслям и настроениям того времени.
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок;
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог.
Господский дом уединённый,
Горой от ветров ограждённый[200],
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали сёлы, здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный, запущенный сад,
Приют задумчивых Дриад.
Это в основных чертах тот же легко узнаваемый пейзаж Михайловского, что и в стихотворении «Деревня». Надо ли говорить, что поэт не копирует действительность, а создаёт художественный образ, но в основе этого образа лежит реальный, хорошо знакомый ему пейзаж.
Почтенный замок был построен
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен
Во вкусе умной старины.
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах[201],
И печи в пёстрых изразцах.
Всё это нынче обветшало,
Не знаю право почему;
Да впрочем, другу моему
В том нужды было очень мало,
Затем, что он равно зевал
Средь модных и старинных зал.
Это не описание михайловского дома, значительно более скромного, но здесь присутствуют характерные детали обстановки тех «замков» в Михайловском, Тригорском, Петровском и других соседних имениях, которые довелось наблюдать поэту в юности. Весьма характерна и ироническая фраза: «Всё это нынче обветшало, не знаю право почему».
Он в том покое поселился[202],
Где деревенский старожил
Лет сорок с клюшницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил:
В одном нашёл тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой,
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В другие книги не глядел.
Не следует искать реальный прототип дяди Онегина, но многое из перечисленных здесь характерных черт его нрава и образа жизни Пушкин мог наблюдать у издавна знакомых ему по Михайловскому «деревенских старожилов». Перечисленные предметы обстановки встречаются в описи сельца Михайловского.
Один среди своих владений,
Чтоб только время проводить,
Сперва задумал наш Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрец пустынный,
Ярём он барщины старинной
Оброком лёгким заменил;
И раб[203] судьбу благословил.
Зато в углу своём надулся,
Увидя в этом страшный вред,
Его расчётливый сосед;
Другой лукаво улыбнулся,
И в голос все решили так,
Что он опаснейший чудак.
Наблюдения над положением закрепощённого народа почерпнутые в Михайловском и отразившиеся в 1819 году в «Деревне», отчётливо видны в «Евгении Онегине» — и в сочувственно-доброжелательном изображении народного быта и в остро-сатирических образах крепостников. Здесь упоминание о замене описанного в своё время в «Деревне» ярма барщины лёгким оброком, как облегчения участи рабов, имеет особое значение для характеристики героя «молодого русского дворянина в конце 1819 года».
Впервые знакомя читателя с Татьяной и Ольгой Лариными, Пушкин, несомненно, вспоминал своих тригорских приятельниц — Анну и Евпраксию Вульф, какими знал их с первых посещений деревни. В Одессе среди его знакомых подобных русских девушек не было. «Две старшие дочери г-жи Осиповой от первого мужа, Анна и Евпраксия Николаевны Вульф,— писал Анненков,— составляли два противоположные типа, отражение которых в Татьяне и Ольге „Онегина“ не подлежит сомнению, хотя последние уже не носят на себе, по действию творческой силы, ни малейшего признака портретов с натуры, а возведены в общие типы русских женщин той эпохи»[204].
То же утверждал известный пушкинист Д. П. Якубович. комментируя дарственную надпись Пушкина Е. Н. Вульф на экземпляре четвёртой и пятой глав «Онегина» («Евпраксии Николаевне Вульф от Автора. Твоя от твоих. 22 февр. 1828»): «Слова „твоя от твоих“ ещё раз говорят о том, что Пушкин сам хотел подчеркнуть связь между деревенскими главами „Онегина“ и своей былой жизнью в Михайловском — Тригорском, о том, что впечатление от тригорских барышень, и может быть, в особенности от Евпраксии Вульф, он как бы возвращал теперь им и ей, претворив их в художественные образы Ольги и Татьяны»[205].
Сами тригорские барышни считали себя прототипами героинь «Онегина», а брат их — дерптский студент Алексей Вульф — прототипом геттингенского студента Владимира Ленского. Разумеется, Ленский так же не портрет Вульфа, как Татьяна и Ольга не портреты его сестёр. Но нельзя не согласиться с тем, что знакомство поэта с обитателями «тригорского замка» сказались в образах героинь романа.
Может быть, не в меньшей степени деревенские впечатления поэта видны и в образах стариков Лариных, какими предстают они в конечных строфах второй главы.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь;
Всё это мужа не спросясь.
Но муж любил её сердечно,
В её затеи не входил,
Во всём ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил…
Выразительным комментарием к этим строфам служит приведённая выше фраза воспоминаний А. П. Керн о Прасковье Александровне и Николае Ивановиче Вульф: «Это была замечательная пара. Муж нянчился с детьми, варил в шлафроке варенье, а жена гоняла на корде лошадей или читала Римскую историю…»
Характеристику семьи Лариных, их «мирной жизни» Пушкин дополняет в первой строфе третьей главы романа такими типическими чертами:
Простая, русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный двор.
И дальше:
Поскакали други,
Явились; им расточены
Порой тяжёлые услуги
Гостеприимной старины.
Обряд известный угощенья:
Несут на блюдечках варенья,
На столик ставят вощаной
Кувшин с брусничною водой…[206]
В одном из писем из Михайловского в декабре 1824 года Пушкин назвал Арину Родионовну «оригиналом няни Татьяны». В это время он работал над сценой ночного разговора Татьяны с няней, удивительным по естественности, достоверности рассказом старой Филипьевны о себе, своей жизни.