Известно, какие продолжительные цензурные мытарства вызвали эти «уши». Чтобы получить разрешение напечатать «Годунова», Пушкин передал рукопись Бенкендорфу. Тот доложил «высочайшему цензору» поэта — царю. Николай не пожелал сам читать и приказал шефу жандармов: «…велите сделать выдержку кому-нибудь верному, чтобы дело не распространилось». Таким «верным» Бенкендорф счёл Фаддея Булгарина. Этот шпион от литературы прочитал рукопись и написал «Замечания на Комедию о царе Борисе и Гришке Отрепьеве». В «Замечаниях» Булгарина подчёркивался политический смысл трагедии. Булгарин категорически настаивал, чтобы некоторые места её были исключены. Например, по поводу монолога боярина Пушкина «Такой грозе, что вряд царю Борису…» он писал: «Решительно должно выкинуть весь монолог. Во-первых, царская власть представлена в ужасном виде; во-вторых, явно говорится, что кто только будет обещать свободу крестьянам, тот взбунтует их». О сцене «Площадь перед собором в Москве» заметил: «Слова: не надобно бы молиться за царя Ирода, хотя не подлежат никаким толкам и применениям, но так говорят раскольники и называют Иродом каждого, кого им заблагорассудится…»
Прочитав «Замечания», Николай начертал резолюцию: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением автор переделал Комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтера Скотта». Это было равносильно запрещению[233]. Пушкин не последовал советам царя. Об этом красноречиво говорит его ответ: «Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное».
Несколько лет все попытки провести «Бориса Годунова» через цензуру оканчивались неудачей. Только 29 апреля 1830 года, спустя почти пять лет после окончания работы над трагедией, Пушкин получил разрешение напечатать её «под его личную ответственность». О постановке на сцене не могло быть и речи.
Пушкин создал первую подлинно народную реалистическую русскую драму — произведение, знаменующее новый этап зрелого реалистического творчества для него самого и новый этап для всей русской литературы. Знакомство с историческими памятниками древней псковской земли, непосредственные наблюдения над народной жизнью, изучение поэзии и языка народа сыграли существенную роль в её создании.
На протяжении всей жизни Пушкин говорил о «Борисе Годунове»: «любимое моё сочинение», «то из моих произведений, которое я люблю больше всех». «Писанная мною в строгом уединении, вдали охлаждающего света, трагедия сия доставила мне всё, чем писателю насладиться дозволено: живое вдохновенное занятие, внутреннее убеждение, что мною употреблены были все усилия, наконец одобрения малого числа людей избранных».
«Бывают странные сближения»
Последнее крупное произведение, написанное Пушкиным в 1825 году,— поэма «Граф Нулин».
Черновики её не сохранились. Быть может, поэт уничтожил их вместе с другими бумагами в конце декабря. Известны только две беловые рукописи с немногочисленными авторскими поправками. На одной — рисунок, изображающий охотника на коне и с собакой.
Поэма шуточная — весёлый анекдот о кокетливой молодой помещице Наталье Павловне и легкомысленном молодом графе, совершившем неудачный ночной поход в её спальню. Она сравнительно невелика по размеру — 370 стихов, но все персонажи обрисованы полно и достоверно, психологически точно. О муже героини сказано совсем немного, но мы знаем о нём всё. Достаточно восьми строк в начале и семи в конце:
Выходит барин на крыльцо;
Всё, подбочась, обозревает,
Его довольное лицо
Приятной важностью сияет.
Чекмень затянутый на нём,
Турецкий нож за кушаком,
За пазухой во фляжке ром,
И рог на бронзовой цепочке.
Какая скверная погода…
У кузницы я видел ваш
Совсем готовый экипаж…
Наташа! там у огорода
Мы затравили русака…
Эй! водки! Граф, прошу отведать,
Прислана нам издалека…
В пятнадцати строках точная социально-психологическая характеристика. Барское самодовольство, духовное убожество, круг жизненных интересов — водка, псарня, охота…
Столь же выразительны и полны характеристики «верной жены»:
…к несчастью,
Наталья Павловна совсем
Своей хозяйственною частью
Не занималася; затем,
Что не в отеческом законе
Она воспитана была,
А в благородном пансионе
У эмигрантки Фальбала[234]
Она сидит перед окном.
Пред ней открыт четвёртый том
Ceнтиментального романа:
Любовь Элизы и Армана,
Иль переписка двух семей.
Роман классический, старинный,
Отменно длинный, длинный, длинный,
Нравоучительный и чинный,
Без романтических затей.
Параши — «наперсницы её затей»:
Шьёт, моет, вести переносит,
Изношенных капотов просит,
Порою с барином шалит,
Порой на барина кричит,
И лжёт пред барыней отважно.
И путешествующего графа с такой недвусмысленной фамилией:
Сказать ли вам, кто он таков?
Граф Нулин из чужих краёв,
Где промотал он в вихре моды
Свои грядущие доходы.
Себя казать, как чудный зверь
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков à jour,
С ужасной книжкою Гизата,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bons-mots парижского двора,
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et cetera.
Эту характеристику графа дополняет его оживлённый разговор с Натальей Павловной:
Святую Русь бранит, дивится,
Как можно жить в её снегах,
Жалеет о Париже страх…
Новым, небывало смелым явилось вторжение в «высокий» жанр поэмы реальных картин самого «низкого» быта, «презренной прозы» деревенской повседневности.
Кругом мальчишки хохотали.
Меж тем печально, под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом.
Три утки полоскались в луже,
Шла баба через грязный двор
Бельё повесить на забор,
Погода становилась хуже…
Таких картин нет и в «Онегине». Пушкин вводит их, конечно, не случайно, подчёркивая этим принципиальность своего теперешнего подхода к изображению действительности «как она есть».
Блюстителей классических литературных норм особенно возмущало сравнение отправляющегося в своё ночное странствие графа с охотящимся котом:
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой, медленно идёт,
Полузажмурясь подступает,
Свернётся в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
Столь немудрёный сюжет этой поэмы, или «повести в стихах», почерпнут из повседневного усадебного быта, окружавшего поэта.
В написанной позже заметке, вероятно набросках предполагаемого предисловия к отдельному изданию поэмы, Пушкин о её сюжете сказал: «соблазнительное происшествие, подобное тому, которое случилось недавно в моём соседстве, в Новоржевском уезде».
Какое конкретное происшествие, случившееся в Новоржевском уезде, имеет в виду поэт, определить невозможно, но среди соседей Пушкина по Михайловскому было немало таких, которые могли бы стать прототипами персонажей «Графа Нулина». Быт и нравы новоржевского и опочецкого уездного дворянства были именно такими, какими показал их Пушкин.
Вот, например, упоминавшееся выше семейство Шушериных, владельцев богатого села Ругодева, с которыми были издавна знакомы родители Пушкина. Николай Михайлович Шушерин слыл человеком недалёким и невежественным. Много в нём было тупого самодовольства и самодурства. Он любил окружать себя всякого рода приживалами и гордился перед соседями своими необыкновенно длинными холёными ногтями да псарней. Охота, собаки составляли его главный жизненный интерес. Наталья Николаевна, несколько моложе своего супруга годами, считалась дамой просвещённой, знающей толк во французских романах и одной из первых кокеток в уезде; соседи охотно рассказывали о ней всяческие «соблазнительные» истории. Позже, в 1838 году, В. Д. Философов так охарактеризовал ругодевских обитателей в своём дневнике: «Утром ходил по Новоржеву. После обеда тотчас отправился в Ругодево. Николай Михайлович Шушерин с огромными ногтями и ещё огромнейшей семьёй собак, из коих одна слепа. Наталья Николаевна — жена его, устаревшая кокетка со множеством портретов»[235].
Постоянно упоминая Шушериных в переписке конца 1820-х — начала 1830-х годов с дочерью Ольгой Сергеевной, Надежда Осиповна и Сергей Львович Пушкины изображают ругодевских помещиков людьми пустыми, скучающими от безделья в своей деревенской глуши и ищущими развлечений: муж — в охоте и собаках, всяких причудах, жена — в приёме гостей и визитах к соседям. В одном из писем Сергей Львович сообщал дочери: «Завтра мы едем к Шушериным — по правде, это тяжёлая повинность — не знаю, что бы я дал, чтоб от этого избавиться, но оно необходимо». Несколько позже Надежда Осиповна с возмущением писала: «Весь дом Шушу переберётся к нам. У этого кривоногого Шушерина мания являться со всеми своими друзьями, родственниками и знакомыми». К ругодевским знакомым Сергей Львович причисляет и «некую девицу Змееву», дочь богатого псковского помещика, которая «прославилась двумя или тремя приключениями». В то же время Надежда Осиповна рассказывает про помещицу Храповицкую, к которой случайно заехали по дороге в Михайловское и «застали эту 30-летнюю женщину в 8 часов утра разрумяненную как на бал …платье из граденапля, причёска в три эт