Не получив ответа на это прошение, Исаак Абрамович в июне 1803 года обращался с челобитной к Г. Р. Державину. Он жаловался на жестокость, бессердечие, с которыми действует против него Устинья Толстая, добиваясь полного его разорения. Еще раньше, в прошении князю Куракину, он говорил о ней: «Источник нещастия моего есть капитанша Устинья Толстая… коей я по единственной моей оплошности и простодушию дал расписку, что заплатить за нее данной ею поручику Крыгеру в восьми тысячах пятистах рублях вексель». Теперь, в прошении Г. Р. Державину, он писал: «С давних лет начавшия угнетать меня неблагополучия в таких предприятиях, кои казалися соответствующими истинной пользе моей, вовлекли меня в долговые обязательства с капитаншею Устиньею Толстой… Что всего бедственнее, что я имею дело с таким человеком, коего сердце чуждо сострадательности – вся толпа моего семейства естли бы превратилась в потоки слез, едва ли может возбудить к себе соболезнование; не получа еще успеха в деле своем, в бытность свою в Пскове [она] огласила, к крайнему прискорбию, что она единым только порабощением меня с семейством останется довольною, щитая выигрыш свой как бы вещию маловажною»[41].
Державин, как и в тяжбе Петра Абрамовича с женой, в данном случае пытался найти компромиссное решение и покончить дело миром, но Толстая на «полюбовное соглашение» не пошла.
Исаак Абрамович за неуплату долгов был заключен в тюрьму и вскоре, в 1804 году, умер. Обстоятельства его смерти и место захоронения не выяснены.
Дальнейшие заботы как о семье, так и об имении целиком легли на плечи овдовевшей Анны Андреевны, которая и раньше не только была заботливой матерью, умелой хозяйкой, но и стойко делила с мужем все его тяготы и неприятности.
Мы фактически ничего не знаем об этой мужественной женщине, хотя она достойна нашей памяти среди тех людей, которые, несомненно, были знакомы Пушкину и должны были вызывать его уважение и сочувствие, хотя он сам о них и не упоминал.
Надо заметить, что женам в судьбе ганнибаловского рода и ганнибаловской вотчины – Христине Матвеевне, Марии Алексеевне, Ольге Григорьевне, Анне Андреевне – вообще принадлежит более значительная роль, чем об этом обычно говорится. Причина тому, конечно, почти полное отсутствие фактических данных.
Когда началось преследование Исаака Абрамовича со стороны Устиньи Толстой, Анна Андреевна дважды подавала прошения на «высочайшее имя», прося принять в «Вспомогательный для дворянства банк» имения не только мужа, но и свои, с тем чтобы получить ссуду, необходимую для оплаты долгов мужа, а также ходатайствуя об устройстве их малолетних детей в воспитательные учреждения. Ссуду не выдали, но детей после этих просьб определили – четверых сыновей в кадеты, в разные корпусы, четырех дочерей, кто постарше, в Военно-сиротский дом. Анне Андреевне все дети обязаны своим первоначальным воспитанием, по тем временам неплохим, а многие – и устройством дальнейшей своей судьбы.
Известно, например, что старшая ее дочь Екатерина была образованным человеком, владела французским и немецким языками. С нею поддерживала дружеские отношения Надежда Осиповна Пушкина. Екатерина Исааковна вышла замуж за состоятельного островского помещика Ивана Карловича Меландера. Их дочь Полина Ивановна была замужем за командиром стоявшего в Острове полка – полковником, впоследствии генерал-лейтенантом, В. Я. Кирьяковым. В имении Меландеров Суходольцеве, близ Острова, не раз гостили Н. О. и С. Л. Пушкины. И для других своих дочерей Анна Андреевна сумела сыскать достойных мужей.
Сыновья все вышли в офицеры, моряки и артиллеристы. Некоторые потом служили по гражданской части. Старший, Яков, служил во флоте, вышел в отставку в 1798 году лейтенантом, потом имел чин коллежского асессора. Петр и Дмитрий вышли в отставку поручиками, Александр – корнетом. Семен, выйдя в отставку, получил чин 12-го класса (с ним имел дружеские и деловые связи Сергей Львович). Павел дослужился до подполковника (об этом незаурядном человеке, весельчаке и острослове, о его трагической судьбе подробнее скажем ниже). Многие сыновья Исаака Абрамовича и Анны Андреевны – участники Отечественной войны.
В 1810-х годах в Воскресенском все еще хозяйничала Анна Андреевна (умерла не ранее 1826 года), хотя большая часть имения была продана за долги еще в 1800-х годах. Кто из детей жил там с нею постоянно, неизвестно. Но в летнее время многие слетались в родное гнездо. И тогда, несмотря на все невзгоды, в доме и парке Воскресенского бывало шумно и весело, царила присущая ему атмосфера гостеприимства и доброжелательства. Собирались не только домочадцы, но и близкие и дальние родичи и соседи. Хлопали пробки. Под звуки фортепьяно или любительского оркестра кружились в вальсе пары. До глубокой ночи не смолкали шутки и песни[42].
В такое-то время, в 1817 и 1819 годах, здесь мог познакомиться со многими своими двоюродными дядями, тетками и другими родственниками юный Пушкин. А с некоторыми из них поддерживал знакомство и позже, в 1820-х и 1830-х годах.
Ганнибаловская вотчина – псковские владения «арапа Петра Великого» Абрама Петровича Ганнибала, его детей и внуков. Все, что видел, слышал, узнал здесь Пушкин, люди, с которыми здесь встречался, не были забыты поэтом, оставили особый след и в его творчестве.
Год 1817
Впервые в Михайловском
«Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч…» Так начал Пушкин дневниковую запись, сделанную в Михайловском позднее, 19 ноября 1824 года (обрывок листа с этим текстом случайно сохранился, когда поэт после декабрьских событий 1825 года уничтожал все свои записки).
Свидетельство об окончании Лицея Пушкин получил 9 июня 1817 года, 3 июля подал прошение в Коллегию иностранных дел, куда был зачислен на службу, о предоставлении ему отпуска для выезда в Псковскую губернию по домашним делам, 8-го получил соответствующий «пашпорт» и на следующий день был уже в дороге.
Первый месяц свободы после шестилетнего затворничества, проведенный юным поэтом в столице, был радостным, веселым. Сбросив лицейский мундир и форменную фуражку, сменив их на модный черный фрак с нескошенными фалдами и широкополую шляпу à la Bolivar, Пушкин с головой окунулся в шумную, пеструю столичную жизнь. Он был бодр, жизнерадостен, жаждал все новых и новых впечатлений.
Когда Сергей Львович и Надежда Осиповна с Ольгой и Львом собрались на лето в Михайловское, он не отказался ехать с ними.
Деревня. Неяркая природа средней полосы России – ржаные поля, сосновые и березовые рощи по холмам, тихая речка среди заливных лугов… Пушкин не видел всего этого с того уже далекого предлицейского времени, когда вся семья каждое лето проводила в подмосковном бабушкином сельце Захарове. Он не забыл своих первых деревенских впечатлений. Но это были детские впечатления.
Теперь же в деревню ехал уже не ребенок, и деревня, куда он ехал, была особенная – та самая ганнибаловская вотчина, о которой много слышал.
Ехали трактом на Гатчину, Лугу, Порхов, Бежаницы, Новоржев. Это был самый удобный и короткий путь. Тракт имел важное военно-стратегическое значение и потому содержался лучше другого, которым также пользовались, – от Луги на Псков, Остров, Опочку.
По-видимому, в дороге родились шуточные стихи:
Есть в России город Луга
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.
Есть основание относить эти стихи именно к первому знакомству поэта и с Лугой, где останавливались на почтовой станции, и с Новоржевом, столь же неказистым заштатным городишком, ближайшим к Михайловскому (потому он – «мой»). Написанные в духе эпиграмм юного Пушкина, стихи могли быть в не дошедшем до нас его письме из Михайловского кому-то из друзей.
Немалый путь – 430 верст – занял почти трое суток.
Михайловское встретило Пушкина во всей прелести своего июльского наряда. Все вокруг цвело и благоухало.
Усадьба оказалась скромной, но уютной, хорошо спланированной. Посреди – круглый зеленый газон, обрамленный кустами сирени. За ним, у самого края холма, – небольшой одноэтажный, обшитый тесом господский дом с открытым крыльцом и высокой тесовой крышей. По обе его стороны в тени старых лип и кленов симметрично поставлены были два таких же обшитых тесом и с высокой тесовой кровлей флигелька – банька и кухня. В ряд с кухней выстроились еще два хозяйственного назначения флигеля размером побольше. За ними раскинулся обширный фруктовый сад. За банькой – крутой спуск к Сороти.
Неширокая река петляла в низких ярко-изумрудных берегах. А за нею расстилались до самого горизонта просторы заливных лугов и полосатых нив, с разбросанными кое-где кучками одинаковых крестьянских изб. На горизонте маячили силуэты крылатых мельниц. Два озера – довольно большое Кучане и совсем маленькое Маленец, соединенные лентой реки, – делали картину особенно живописной.
Невысокий забор отделял усадьбу от парка. Он был в основном еловый, тенистый, незаметно переходивший в светлую сосновую рощу. Широкая въездная еловая аллея делила его пополам. В центре левой половины стояла немудреная открытая беседка, к ней радиусами сходились аллейки – липовые, березовые, кленовые… Украшением парка служили цветники, небольшие насыпные горки со скамеечками – парковые «парнасы», пруды – большой в глубине и маленькие возле самой усадьбы. Через один из них был перекинут легкий горбатый мостик, от другого начиналась и шла вдоль границы усадьбы парадная аллея удивительно красивых стройных лип. В начале и в конце ее деревья расступались, образуя небольшие естественные беседки.
Навстречу приезжим высыпала многочисленная михайловская дворня.
Пушкин особенно был рад встрече с бабушкой Марией Алексеевной и няней Ариной Родионовной, которых не видел ровно шесть лет. Можно себе представить, как рады были они увидеть своего любимца, ставшего крепким веселым юношей, сколько было радостных и восхищенных восклицаний!