[62]. Тогда же в письме П. А. Вяземскому, восторженно отзываясь о «сильных и прелестных» стихах пушкинской «Деревни», находил в ней «преувеличения насчет псковского хамства» (под словом «хамство» имеется в виду крепостной произвол)[63].
Известно, что псковская деревня, где подавляющее большинство крестьян работало на барщине, отличалась особенной жестокостью крепостнического гнета. Ужасающая нищета, полное бесправие крестьян и безудержный произвол помещиков были явлением повсеместным. Конечно, в Михайловском знали и заинтересованно обсуждали положение дел в соседних и более дальних имениях Опочецкого, Новоржевского и других уездов.
Так, крепостные гвардии капитана Я. П. Бухвостова, владельца сельца Сафейска и других в Опочецком уезде (с ним доводилось иметь дело еще деду Пушкина Осипу Абрамовичу Ганнибалу), обратились к государю с жалобой, в которой писали, что дочери Бухвостова, наследовавшие его имение, крестьян своих «привели в крайнее разорение и дома отобрали от некоторых, взяли в господские дворы, а имущество отобрали в свои пользы». Крестьяне «униженно просили» освободить их от «нестерпимого мученья». Дело тянулось 7 лет. Последний раз возобновлялось весною 1819 года, а в июле 1820 года псковский гражданский губернатор Адеркас, которому было поручено произвести расследование, «при объезде Опочецкого уезда лично объявил крестьянам дочерей Бухвостова, чтобы они сохраняли должный порядок и повиновались владельцам»[64]. Случалось, что изнуренные непомерной эксплуатацией (на помещика работали по 4–5 дней в неделю), вконец разоренные, лишенные не только земли, но и всего имущества, крестьяне умирали с голода – такое было, например, в селе Покровском Торопецкого уезда, владении помещика Павла Петровича Караулова. Умирали и от истязаний – так, в июле 1819 года в Порховский нижний земский суд поступил рапорт сотских Карачуницкого погоста, в котором сообщалось, что «с [ела] Жиркова помещик Александр Александров сын Баранов… крепостного своего крестьянина дер[евни] Липотяги Григория Иванова наказывал немилосердным образом батожьями, отчего под наказанием тот Иванов в то же время и умер. (Григория Иванова в течение четырех часов секли розгами несколько дворовых и сам помещик. – А. Г.) Сверх того тем Барановым еще 2 крестьянина так сильно наказываемы были, что находятся в отчаянности». По этому делу в качестве свидетеля допрашивали двоюродного дядю Пушкина поручика Петра Исааковича Ганнибала, с которым поэт мог встречаться, будучи в Михайловском[65]. В январе 1819 года получило широкую огласку дело о смерти крепостного помещицы села Кислое Великолукского уезда Екатерины Петровны Абрютиной – Сергея Трофимова: его четыре раза нещадно били кнутом дворовые и сама помещица, «после чего приказала надеть на шею рогатку, а на ноги железы, а сверх того и руки цепями прикрепить к ножным кандалам крестообразно и цепью приковать к стене и давать ему ежедневно фунт хлеба с водой». Трофимов умер спустя три дня от ран и истощения.
Обращение Абрютиной со своими крепостными было настолько вопиющим, что это не мог не засвидетельствовать даже великолукский уездный предводитель дворянства. В записке, составленной им 2 апреля 1819 года, говорилось, что помещица «обращается с ними очень строго, и самомалейшая вина не проходит без наказания; крестьяне отягощаются господскими работами в рассуждении хлебопашества и… ни один крестьянин не имеет способов заняться вовремя своей пашней и уборкой хлеба, не окончив господской, и почти все без изъятия по окончании господской работы и по праздникам ходят, прося подаяние»[66].
Обычными явлениями были насилия, совершаемые помещиками над крепостными девушками и женщинами. Этим, в частности, славился знакомый родителей Пушкина Д. Н. Философов, владелец богатого села Богдановского, который содержал у себя в имении гарем из крепостных девушек. Известен случай, когда сын псковского губернского предводителя дворянства А. И. Львова, владельца села Алтун, в 15 верстах от Михайловского, отдал крепостную девушку, отказавшуюся стать его наложницей, на растерзание псам[67]. Практиковались продажа крестьян без земли, целыми деревнями и поодиночке, разлучение семей. Давний знакомец Н. О. и С. Л. Пушкиных, помещик села Ругодево Новоржевского уезда Н. С. Креницын, продал в Петербург на завод 89 человек своих крепостных[68]. Не приходится уже говорить о массовых случаях сдачи молодых крестьян в рекруты.
Бедственное положение и полное бесправие вызывали протесты, стихийные волнения крестьян. В 1819 году, например, в Опочецком уездном суде находилось в производстве дело о покушении крестьянина Дорофея Матвеева с товарищами на жизнь помещика Родзевича. Крестьяне обвиняли Родзевича в истязаниях, разорении поборами, произвольном содержании в тюрьме, убийстве одного из крепостных. Они кричали, чтобы он убирался, и выстрелом из ружья разбили окно[69]. Крестьянские возмущения, кровавые бунты вспыхивали постоянно то в одном, то в другом уезде. Иногда они были столь многолюдны, что на подавление их вызывали воинские команды.
Такое положение дел в губернии вынудило прибалтийского и псковского генерал-губернатора Ф. О. Паулуччи обратиться в правительство со специальной запиской, в которой он писал: «В Псковской губернии помещичьи крестьяне, по совершенно беззащитному положению своему, внушают искреннее участие… Жестокое обращение и почти мучения, которые помещики заставляют претерпевать своих крестьян, хотя уже слишком известны, но при всем том еще должны показаться невероятными»[70]. Паулуччи считал необходимым принятие со стороны правительства специальных мер. Но записка его осталась «без последствий».
Пушкину, несомненно, было известно многое из того, что происходило в ближних и дальних имениях псковских помещиков. Быть может, он имел в виду кого-то из своих соседей по Михайловскому, когда позднее в статье «Путешествие из Москвы в Петербург» рассказывал о помещике, которого знал в молодости («лет 15 тому назад», т. е. как раз в 1819 году – статья относится к 1834 году): «…он нашел своих крестьян, как говорится, избалованными слабым и беспечным своим предшественником. Первым старанием его было общее и совершенное разорение. Он немедленно приступил к совершению своего предположения и в три года привел крестьян в жестокое положение. Крестьянин не имел никакой собственности, он пахал барскою сохою, запряженной барскою клячею, скот его был весь продан, он садился за спартанскую трапезу на барском дворе; дома не имел он ни штей, ни хлеба. Одежда, обувь выдавалась ему от господина…» Помещик этот «был убит своими крестьянами во время пожара».
Крепостнический быт в его типичном проявлении Пушкин мог видеть своими глазами при посещении ближайших соседей, да и в самом Михайловском, повседневно. Вспомним, что при дурном настроении владельца Петровского его дворовых «выносили на простынях». В Тригорском порядки были не столь жестокие, как при хозяйничанье Александра Максимовича Вындомского, когда дело доходило до «возмущений», которые усмиряли войска, но крепостных держали в строгости: и Прасковья Александровна могла отправить провинившегося дворового на конюшню для «поучения» или сдать в солдаты молодого кучера только за то, что тот без ее разрешения отвез на ярмарку в Святые Горы девушек из ближней деревни. В Михайловском, по свидетельству современника, «девичья… постоянно была набита дворовыми и крестьянскими малолетками, которые… исполняли разнообразные уроки». Так было заведено Марией Алексеевной, которая требовательно следила за работой каждого. «Отсюда восходила она очень просто до управления взрослыми людьми и до хозяйственных распоряжений по имению, наблюдая точно так же, чтобы ни одна сила не пропадала даром»[71]. Вряд ли после смерти Марии Алексеевны, когда бразды правления перешли в чужие руки, что-либо в судьбе михайловской дворни и крестьян изменилось к лучшему. Не единичными были случаи продажи крепостных, сдачи в рекруты.
Сохранился знаменательный документ, датированный 1819 годом: «Купчая на проданную девку статскою советницею Надеждою Пушкиною из дворни титулярной советнице Варваре Яковлевне Лачиновой, писанную по седьмой ревизии Псковской губернии Опочецкого уезда села Михайловска, деревни Лежнева»[72]. Продать «девку» считалось в порядке вещей. Такова была психология даже просвещенного дворянина. Так же как и сдать в рекруты парня, получив за это соответствующую сумму. Муж Ольги Сергеевны Н. И. Павлищев уже много позже писал Пушкину из Михайловского, что «не худо б забрить лоб кому-нибудь из наследников Михайлы», и рекомендовал «отдать в солдаты» дворового Петрушку.
Все реалии крепостнического быта, рассказы о которых слышал Пушкин в этот свой приезд в Михайловское, которые видел своими глазами, служили яркой иллюстрацией к тому, о чем говорил он с Николаем Тургеневым и его друзьями, что глубоко волновало и требовало своего поэтического выражения.
Непосредственное соприкосновение с действительностью, запас реальных жизненных наблюдений необходимы были Пушкину, чтобы зревшие в нем мысли и чувства обрели соответствующую художественную форму. Так было у него всегда.
По точному определению Н. П. Огарева, «Деревня» «выстрадана из действительной жизни до художественной формы», т. е. стала художественным обобщением тех жизненных явлений, которые, будучи хорошо знакомы поэту, не могли оставить его равнодушным. Знакомство с этими жизненными явлениями пришло к Пушкину в псковской деревне. Если бы поэт не ездил в Михайловское, он и тогда, несомненно, выразил бы в стихах свое возмущение рабским положением народа, зверским угнетением, которому подвергался он со стороны дикарей-помещиков. Но стихи эти были бы другими.