Главное, что здесь, в Михайловском, должно было поразить воображение юного поэта, вдохновить на создание именно такого стихотворения, как «Деревня», – разительный контраст между красотой, щедростью окружающей земли и уродливым, нищенски-рабским существованием подавляющего большинства живущих на ней людей; между тем, что могло бы быть, и что было на самом деле, между возможным и существующим. Этот контраст определяет и идейную, и композиционную основу «Деревни».
Картины привольной, овеянной какой-то особой теплотой и нежностью русской природы открывались взору поэта с Михайловского холма, и он с абсолютной точностью воспроизводит их в первой части своего стихотворения.
Я твой – люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крылаты;
Везде следы довольства и труда.
То, что эти «подвижные картины» были «списаны с натуры», в значительной степени определило их реальность, конкретность, отличие от условно-идиллических, сентиментальных описаний, обычных для поэзии того времени.
Они согреты искренним чувством любви к родной земле.
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Я твой – я променял порочный двор цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубрав, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья…
И чем прекраснее была эта земля, тем очевиднее вопиющая социальная несправедливость, лишающая тех, кому она должна была принадлежать по праву, самых элементарных условий существования, тем сильнее был вызываемый такой несправедливостью гневный протест. И этот протест, как и ужасающее положение закрепощенного народа, выражен в стихотворении в реальных, конкретных образах, а не отвлеченно-риторически. Поэт говорит о том, что хорошо знает. За каждым словом – глубокое содержание, точное определение действительного явления, той или иной стороны народной жизни.
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
Смело и грозно звучит голос поэта-гражданина – «друга человечества», глашатая разума, свободы, справедливости. И это голос не отвлеченного лирического героя, а самого поэта.
Искренность, сила сочувствия и обличения таковы, что стихотворение приобретает характер своего рода политической декларации. Начав с элегических раздумий, поэт в своем страстном монологе поднимается до «грозного витийства». И при этом впервые в русской поэзии пафос политического негодования и протеста сочетается с реальными картинами окружающей поэта действительности. Все это определяет своеобразие «Деревни», позволяет видеть в ней зачатки зрелой пушкинской лирики 1820–1830-х годов.
С этим стихотворением вошла в поэзию Пушкина тема народа.
Передовая русская молодежь, члены первых тайных декабристских организаций видели в «Деревне» подлинную правду жизни, распространяли стихотворение в списках, как революционную прокламацию. Оно служило задачам «распространения в обществе убеждения в необходимости освобождения крестьян». И после 14 декабря 1825 года, на следствии, «заговорщики» называли его среди тех литературных произведений, которые в наибольшей степени способствовали формированию их революционного сознания.
Известно, что «Деревню» читал Александр I и будто бы просил передать автору благодарность за содержащиеся в стихотворении благородные чувства, но, думается, чувства эти не привели царя в восторг, и он припомнил их Пушкину, когда годом позже решал судьбу поэта.
Пушкин понимал, что деревня – это, по существу, вся Россия, и от ее судьбы зависит судьба страны[73]. «Политическая наша свобода, – писал он вскоре, – неразлучна с освобождением крестьян». В начале 1822 года в Кишиневе он, по словам современника, горячо ратовал против рабства, говоря, что «всякого владеющего крестьянами почитает бесчестным». И хотя Пушкин, как и Николай Тургенев и его друзья – первые декабристы, еще верил в возможность изменения русской жизни конституционным путем, «по манию царя», риторический вопрос, которым заканчивал он свою «Деревню», звучал как страстный призыв к действию во имя ликвидации рабства, торжества свободы для всего отечества.
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
«Они знакомы вдохновенью»
Незадолго до отъезда из Михайловского Пушкин написал стихотворение «Домовому».
Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой,
И скромную семьи моей обитель!
Да не вредит полям опасный хлад дождей
И ветра позднего осенние набеги;
Да в пору благотворны снеги
Покроют влажный тук полей!
Останься, тайный страж, в наследственной сени,
Постигни робостью полунощного вора
И от недружеского взора
Счастливый домик сохрани!
Ходи вокруг его заботливым дозором,
Люби мой малый сад и берег сонных вод,
И сей укромный огород
С калиткой ветхою, с обрушенным забором!
Люби зеленый скат холмов,
Луга, измятые моей бродящей ленью,
Прохладу лип и кленов шумный кров —
Они знакомы вдохновенью.
Это прощание с дорогим ему «пустынным уголком», где все «знакомо вдохновенью». В стихотворении нет антикрепостнических мотивов, гражданского пафоса второй части «Деревни», но несомненна близость к ее первой части – и по элегической тональности, и по пейзажу. Пейзаж стихотворения подчеркнуто реален, топографически и биографически точен, вплоть до «калитки ветхой» и «обрушенного забора» – характерных признаков нерачительности владельцев Михайловского.
Как и в «Деревне», здесь звучит голос самого поэта, выражены его мысли и чувства, рожденные общением с окружающей природой, бытом родного «селенья».
Во всем стихотворении явно ощущается атмосфера народной жизни. Поэту знакомы и близки заботы земледельца, народные понятия и поверья. Следуя народным поверьям, обращается он с мольбою сохранить, защитить от злых сил природы и злых людей родное гнездо к домовому, этому «незримому покровителю». Уже с этого времени поэт находит пищу для своего воображения в народной фантазии, фольклоре псковской деревни, из которого вскоре почерпнет немало для пролога к «Руслану и Людмиле», строф в «Евгении Онегине», сказок и баллад. Как отмечал еще Анненков, свойственное Пушкину гениальное воспроизведение народных представлений восходит к «Домовому».
Стихотворение «Домовому» в 1824 году было напечатано в альманахе А. Бестужева и К. Рылеева «Полярная звезда», а затем вошло в первое собрание стихотворений Пушкина 1826 года.
В Михайловском летом 1819 года Пушкин писал пятую песнь «Руслана и Людмилы». И здесь среди сказочных образов и картин внезапно возникает вполне реальный знакомый пейзаж:
На склоне темных берегов
Какой-то речки безымянной,
В прохладном сумраке лесов,
Стоял поникшей хаты кров,
Густыми соснами венчанный.
В теченьи медленном река
Вблизи плетень из тростника
Волною сонной омывала
И вкруг него едва журчала
При легком шуме ветерка…
Обращают на себя внимание появляющиеся в этой песне поэмы «деревенские» обороты речи: «знай наших», «но полно, я болтаю вздор»… В лирических отступлениях узнаются характерные мысли автора «Деревни»:
Печальной истины поэт,
Зачем я должен для потомства
Порок и злобу обнажать
И тайны козни вероломства
В правдивых песнях обличать?
Можно предположить, что с пребыванием в Михайловском связана шуточная остроумная баллада «Русалка», действие которой происходит «над озером, в густых дубравах», и небольшое стихотворение «Уединение»:
Блажен, кто в отдаленной сени,
Вдали взыскательных невежд,
Дни делит меж трудов и лени[74],
Воспоминаний и надежд;
Кому судьба друзей послала,
Кто скрыт, по милости творца,
От усыпителя глупца,
От пробудителя нахала.
Летние дни 1819 года, проведенные в псковской деревне, помнились Пушкину и тогда, когда он был за многие сотни верст от нее, и воспоминания эти так или иначе отразились во многих его произведениях, особенно в «Евгении Онегине».