Пушкин уехал из Михайловского 12 августа.
Ровно месяц провел он в деревне. Месяц этот был плодотворным – обогатил его новыми жизненными наблюдениями, открыл новые горизонты его поэзии.
Год 1824
«Удалить его в имение родителей…»
После летнего месяца 1819 года Пушкину довелось увидеть Михайловское лишь через пять лет. Он был в это время уже знаменитым поэтом – автором «Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана». И попал он в Михайловское не по собственной воле.
Этому предшествовала ссылка на юг, в Кишинев, куда царь отправил его весною 1820 года за вольнолюбивые стихи и политические эпиграммы, под начало генерала И. Н. Инзова – главного попечителя иностранных поселенцев Южного края России.
Первая ссылка окончилась неожиданно, изменив участь поэта не в лучшую сторону.
Пушкин жил тогда в Одессе, куда переведен был из Кишинева по ходатайству друзей. Новый его начальник граф Михаил Семенович Воронцов, с судьбой которого вскоре причудливо переплелась судьба Пушкина, был в 1823 году назначен генерал-губернатором обширного Новороссийского края и наместником Бессарабии, после нескольких лет опалы. Вернувшись в 1818 году из Франции, где он командовал оставленным там русским корпусом, Воронцов имел неосторожность подписать вместе с другими лицами представленную царю «Записку» о постепенной отмене крепостного права. Сделал это не из любви к закрепощенному народу, а из соображений чисто практических. Будучи воспитан в Англии, он хорошо усвоил, что вольнонаемный труд куда выгоднее рабского. «Записка» послужила причиной немилости. И вот, став новороссийским генерал-губернатором, получив огромную власть (к чему всегда стремился), Воронцов всеми силами старался эту власть удержать и, действуя соответственно, не жалел сил в новой должности, чтобы заслужить полное доверие и расположение царя. Но, как показали последующие события, в этом не преуспел.
В октябре 1823 года Александр I прибыл в старинный украинский городок Тульчин, где находился штаб расквартированной на юге 2-й армии. Царь хотел лично убедиться, правдивы ли доносы о крамольных настроениях офицеров 2-й армии, своим присутствием на смотрах и осенних учениях выказать внимание войскам и попытаться оживить свою сильно пошатнувшуюся популярность «освободителя Европы». Царь был любезен со всеми и только Воронцова не удостоил ни доброго слова, ни малейшего внимания. И это не было случайностью. В декабре того же года в связи со своим тезоименитством царь наградил и повысил в чине многих высших офицеров. А Воронцова обошел. Несмотря на военные заслуги и нынешнее важное назначение, граф не получил столь желанного для него «полного» генерала – как был, так и остался генерал-лейтенантом. И это не могло не взволновать Воронцова. Стараясь понять, в чем причина немилости, он пришел к выводу, что недоброжелатели, следящие за каждым его шагом, нашептывают царю, что граф-де не раскаялся: как был, так и остался либералом, что доказывает хотя бы покровительство людям неблагонадежным, в том числе Пушкину.
Учитывая, чем чревато подобное обвинение, Воронцов поспешил оправдаться – написал письмо царю. Послал его, с просьбой передать по назначению, любимцу царя, начальнику штаба 2-й армии генералу П. Д. Киселеву, находившемуся в то время в Петербурге. Надеясь, что Киселев замолвит за него слово, в письме к нему приводил свои оправдания. «Что же касается тех людей (т. е. тайных недоброжелателей. – А. Г.), я хотел бы, чтобы повнимательнее присматривались к тому, кто в действительности меня окружает и с кем я говорю о делах. Если имеют в виду Пушкина, то я говорю с ним не более 4 слов в две недели, он боится меня, так как хорошо знает, что при первых дурных слухах о нем я отправлю его отсюда и что тогда уже никто не пожелает взять его к себе; я вполне уверен, что он ведет себя много лучше и в разговорах своих гораздо сдержаннее, чем раньше, когда находился при добром генерале Инзове, который забавлялся спорами с ним, пытаясь исправить его путем логических рассуждений, а затем дозволял ему жить одному в Одессе, между тем как сам оставался в Кишиневе. По всему, что я узнаю́ о нем и через Гурьева (градоначальник Одессы. – А. Г.), и через Казначеева (начальник канцелярии генерал-губернатора. – А. Г.), и через полицию, он теперь вполне благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его, и лично я был бы этому очень рад, так как не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта…» Так 6 марта 1824 года в письмах Воронцова впервые появилось имя Пушкина, и отнюдь не в духе доброжелательности[75].
Друзья поэта добивались его перевода из Кишинева в Одессу, надеясь, что Воронцов, известный в публике не только как боевой генерал, но и как просвещенный вельможа, благосклонно отнесется к Пушкину. «Меценат, климат, море, исторические воспоминания – все есть; за талантом дело не станет», – писал П. А. Вяземскому А. И. Тургенев, много способствовавший переводу Пушкина[76].
В первые месяцы жизни Пушкина в Одессе действительно казалось, что все складывается для него наилучшим образом. В августе 1823 года Пушкин с удовлетворением сообщал брату, что Воронцов принял его «очень ласково», объявил, что берет его под свое начальство и оставляет в Одессе. В начале декабря поэт сообщал А. И. Тургеневу: «Теперь мне было бы совершенно хорошо, если б не отсутствие кой-кого». Он имел в виду друзей.
В конце 1823 года Пушкин не жаловался на жизнь. А через полгода написал тому же А. И. Тургеневу, что «не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением».
Что же изменилось? Вначале ласков, затем – причем «вдруг», то есть неожиданно, – «непристойное неуважение». Дело в том, что вначале, получив назначение, собираясь обосноваться в Одессе, построить там для себя дворец, окружить себя «двором», подчиненными и местной знатью, Воронцов был не прочь выказать себя меценатом – иметь при себе «придворного» поэта. Но очень скоро он понял, что ошибся в расчетах, что Пушкин всем своим поведением – независимостью, гордостью – исключает всякие попытки меценатства, покровительства. «На хлебах у Воронцова я не стану жить – не хочу и полно». Это строка из письма Пушкина брату.
Сперва, среди многочисленных дел и разъездов, граф не думал о Пушкине. Правда, его неприятно задевало, что ссыльный поэт явно влюблен в его жену Елизавету Ксаверьевну, стал одним из завсегдатаев ее гостиной, что графиня, любящая поэзию, отличала его, как говорила, за талант. И все-таки это не меняло снисходительно-равнодушного отношения графа к Пушкину, пока не стало ясно, что тот – одна из причин недоверия к нему высших властей. И тогда пришло решение – во что бы то ни стало избавиться от Пушкина.
Воронцов начал действовать. Не дожидаясь ответа из Петербурга на письмо царю, посланное через Киселева, уже в конце марта 1824 года написал министру иностранных дел графу Нессельроде, по ведомству которого Пушкин числился: «Граф! Вашему сиятельству известны причины, по которым не столь давно молодой Пушкин был отослан с письмом от графа Каподистрия (статс-секретарь. – А. Г.) к генералу Инзову. Когда я приехал сюда, генерал Инзов представил его в мое распоряжение, и с тех пор он живет в Одессе, где находился еще до моего приезда, в то время как генерал Инзов был в Кишиневе. Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо; напротив, он, кажется, стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственные интересы молодого человека, не лишенного дарования, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина – честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нем вредное заблуждение и кружит ему голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало [Байрона]… По всем этим причинам я прошу ваше сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения. Если Пушкин будет жить в другой губернии, он найдет более поощрителей к занятиям и избежит здешнего опасного общества. Повторяю, граф, что прошу об этом только ради его самого; надеюсь, моя просьба не будет истолкована ему во вред, и вполне убежден, согласившись со мною, ему можно будет дать более возможностей развить его рождающийся талант, удалив его от того, что так ему вредит – от лести и соприкосновения с заблуждениями и опасными идеями».
Письмо это дает достаточное представление о тех приемах, к которым прибегал Воронцов, желая избавиться от Пушкина. Да не только от него. Не случайно хорошо знавший графа по армии декабрист С. Г. Волконский считал его человеком «ненасытным в тщеславии, не терпящим совместничества, неблагодарного к тем, которые оказывали ему услуги, неразборчивого в средствах для достижения своей цели и мстительного донельзя против тех, которые или стоят на его пути, или, действуя по совести, не хотят быть его рабами»[77]. Под видом заботы о поэте Воронцов фактически послал на него в Петербург политический донос. Ведь из письма к Нессельроде недвусмысленно следовало, что Пушкин – главная притягательная сила для здешнего «опасного общества» – местных вольнодумцев, наезжающих в сезон морских купаний офицеров 2-й армии, военной и штатской молодежи из разных губерний России. Пушкин, высланный из Петербурга, опасен и в Одессе, где приобрел уже «множество льстецов».
За первым письмом к Нессельроде последовали и другие. Упорно добиваясь, чтобы его «избавили» от Пушкина, Воронцов в общей сложности послал в Петербург восемь писем. В середине мая ему был прислан личный рескрипт царя (что означало благоволение), где хотя и не было еще прямого ответа на просьбу о Пушкине, но было о «стекающихся» в Одессу лицах, распространяющих «неосновательные и противные» толки, о «вредном влиянии» этого на «слабые умы» и о принятии «строгих мер» – то есть о пресечении вольнодумства. А значит, одобрялось отношение графа к Пушкину. Руки у Воронцова были развязаны.