И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
Более всего в эти дни михайловскому изгнаннику не хватало именно Дельвига. «Никто на свете не был мне ближе Дельвига», – писал Пушкин. С лицейских лет они любили друг друга, понимали друг друга. Пушкин высоко ценил поэтический талант Дельвига. «Я знал его в Лицее, – писал он Плетневу в 1831 году, после безвременной смерти друга, – был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского – с ним толковал обо всем, что душу волнует, что сердце томит». Дельвиг преклонялся перед гением Пушкина и первый, еще в Лицее, предсказал ему великую будущность. В 1815 году напечатал в журнале «Российский музеум» стихотворение «К А. С. Пушкину», где назвал его «бессмертным».
Пушкин! Он и в лесах не укроется:
Лира выдаст его громким пением,
И от смертных восхитит бессмертного
Аполлон на Олимп торжествующий.
Прошло пять лет с тех пор, как они в последний раз виделись. Пушкина сослали на юг, Дельвиг остался в Петербурге. Но связь их не прерывалась. Они обменивались письмами. Ни с кем Пушкин не был так откровенен, как с Дельвигом.
Те дни, что Дельвиг провел в Михайловском, были до краев наполнены лицейскими воспоминаниями, задушевными беседами, стихами, шутками, разговорами о друзьях, о литературе, о политике. О том, какими были эти политические разговоры, свидетельствует тревога Пушкина, когда после отъезда Дельвига одно из его писем не дошло до Михайловского. Пушкин опасался, не попало ли письмо в руки полиции, не содержалось ли в нем что-нибудь такое, что могло повредить Дельвигу. «…Я чрезвычайно за тебя беспокоюсь, – писал ему Пушкин, – не сказал ли ты чего-нибудь лишнего или необдуманного; участие дружбы можно перетолковать в другую сторону – а я боюсь быть причиною неприятностей для лучших из друзей моих».
Дельвиг не был революционно настроен, но к российским порядкам относился критически и не скрывал этого. В 1820 году директор Лицея Е. А. Энгельгардт писал бывшему лицеисту Матюшкину, ставшему моряком, что Дельвиг ведет «очень опасные для него разговоры».
Нет сомнения – «опасные разговоры» велись и в Михайловском.
Утро проходило в чтении, беседах и спорах. Пушкин готовил к изданию первый сборник своих стихов и советовался с Дельвигом – он доверял его вкусу.
Кончив занятия, переходили в зал. Несколько партий на бильярде, затем обед и время от времени поездки в Тригорское, к «царицам гор». Так окрестил Дельвиг Прасковью Александровну и барышень, с которыми тотчас подружился.
«Наши барышни все в него влюбились – а он равнодушен, как колода, любит лежать на постели, восхищаясь Чигиринским Старостою», – писал Пушкин брату.
«Смерть Чигиринского старосты» – отрывок из поэмы Рылеева «Наливайко» – был напечатан в альманахе А. Бестужева и К. Рылеева «Полярная звезда» на 1825 год.
Там же прочел Дельвиг и стихотворение дяди Пушкина Василия Львовича – «К ней», в котором тот оплакивал кончину своей сестры Анны Львовны. Стихотворение было до приторности чувствительным. А ничего «чувствительного», слащавого Дельвиг не выносил. В свое время в Лицее он написал пародию на сентиментальное и выспренное стихотворение их лицейского профессора Кошанского – «На смерть графини Ожаровской». Пародия Дельвига называлась «На смерть кучера Агафона», была уморительно смешной и убийственно меткой. Среди лицеистов Дельвиг славился своим остроумием, умением сочинять шутливые стихи и пародии. Очевидно, он подбил Пушкина высмеять стихи его дяди. Так родилась коллективная «Элегия на смерть Анны Львовны».
Ох, тетенька! ох, Анна Львовна,
Василья Львовича сестра!
Была ты к маменьке любовна,
Была ты к папеньке добра,
Была ты Лизаветой Львовной
Любима больше серебра;
Матвей Михайлович, как кровный,
Тебя встречал среди двора.
Давно ли с Ольгою Сергевной,
Со Львом Сергеичем давно ль,
Как бы на смех судьбине гневной,
Ты разделяла хлеб да соль.
Увы! Зачем Василий Львович
Твой гроб стихами обмочил
Или зачем подлец попович
Его Красовский пропустил!
Стихи получили известность.
Родные возмущались. Друзья, в том числе и Прасковья Александровна, отчитывали Пушкина. Поэт оправдывался и просил Вяземского успокоить разгневанного Василия Львовича: «Ради бога докажи Василию Львовичу, что Элегия на смерть Анны Львовны не мое произведение, а какого-нибудь другого беззаконника. Он восклицает „а она его сестре 15 000 оставила!“. Дело в том, что конечно Дельвиг более виноват, нежели я».
Пушкин ничего не имел против тетушки Анны Львовны. Напротив. Помнил ее доброе к себе отношение. Анна Львовна, когда его отправляли в Петербург для поступления в Лицей, вместе с двоюродной бабушкой Чичериной подарила ему «на орехи» сто рублей, которые, кстати сказать, чувствительный Василий Львович тут же взял у племянника взаймы, да так и не отдал.
Когда до Михайловского дошло известие о смерти Анны Львовны, Пушкин в 20-х числах ноября 1824 года писал брату: «А вот важное: тетка умерла! Еду завтра в Святые Горы и велю отпеть молебен…» Несколько позже сестре: «Няня исполнила твою комиссию, ездила в Святые Горы и отправила панихиду или что было нужно».
Сатирические стрелы «Элегии» были направлены не в тетушку, а в дядюшку, в слезливые стихи, которыми он «обмочил» ее гроб. Без Дельвига, конечно, «Элегия» не появилась бы на свет.
Дельвиг, как никто другой, умел создавать вокруг себя какую-то особую атмосферу, заражать своим остроумием, шутливостью. И Пушкину так приятно было хоть ненадолго почувствовать себя снова юным, смеяться и шутить от полноты души.
«Наилучшие условия»
Приезды друзей лишь ненадолго оживляли однообразие установившегося с конца 1824 года распорядка жизни Пушкина. Однообразие, подчас мучительно тягостное, но не мешавшее, а быть может, даже способствовавшее не прекращавшейся ни на миг его сложной и многообразной творческой работе.
Современники с удивлением и сочувствием описывали скромную до убогости обстановку деревенского жилища поэта. Но ему нужен был именно такой предельно скромный «обыкновенный кабинет». Как утверждал Анненков, «Пушкин был очень прост во всем, что касалось собственно до внешней обстановки… Иметь простую комнату для литературных занятий было у него даже потребностью таланта и условием производительности. Он не любил картин в своем кабинете, и голая серенькая комната давала ему более вдохновения, чем роскошный кабинет с эстампами, статуями и богатой мебелью, которые обыкновенно развлекали его»[130]. В Михайловском он нашел именно такую «серенькую комнату».
Вдохновение посещало его здесь особенно часто. За один 1825 год Пушкин написал несколько десятков художественных произведений первостепенного значения самых различных жанров – от трагедии и поэмы до лирической миниатюры и эпиграммы. Кроме того – автобиографические записки, статьи, письма… И еще – очень многое из написанного и осуществленного позже задумано было здесь в это время. 1825 год едва ли не самый продуктивный во всей творческой жизни Пушкина.
Рукописи поэта свидетельствуют о том, что такие естественные и удивительно легкие его стихи не всегда давались ему легко, были результатом напряженного труда. Каждая страница пушкинских черновиков – сочетание гениальности и долготерпения. По многу раз менял поэт какое-либо слово или выражение, пока не находил самое точное, нужное в данном случае.
Он продолжал поиски лучшего даже тогда, когда все было переписано набело и сдано в печать. Отправив в Петербург для издания первую главу «Онегина», он шлет вдогонку просьбу к брату: «Перемени стих Звонок раздался, поставь: Швейцара мимо он стрелой. В Разговоре после искал вниманье красоты нужно непременно:
Глаза прелестные читали
Меня с улыбкою любви,
Уста волшебные шептали
Мне звуки сладкие мои».
А несколько позже снова: «NB г. Издатель Онегина
Стихи для вас одна забава,
Немножко стоит вам присесть.
Понимаете?»
Когда наступала пауза и Пушкин задумывался, он рисовал. Рисовал на полях написанного или на чистом листе. Это мог быть автопортрет или портрет знакомого лица, автоиллюстрация или женские головки и ножки. В большинстве случаев это была фиксация занимавшей его в данный момент мысли – непосредственно связанной с тем, что он только что писал, или очень далеких воспоминаний, новых замыслов, размышлений. Он рисовал тем же пером, что и писал. Так же размашисто и уверенно. Его почерк рисовальщика похож на почерк поэта. Его рисунки так же остры и неповторимо оригинальны. Превосходная зрительная память позволяла ему изображать друзей и даже случайных знакомых, которых не видел много лет, с документальной точностью. Варьируя, как обычно, свою внешность, он вносит новый элемент – баки, которые впервые отпустил в Михайловском. С его иллюстрациями к «Онегину» не идут в сравнение иллюстрации, выполненные современными художниками-профессионалами. В Михайловском Пушкин рисовал особенно много. Его рабочие тетради этих лет хранят больше рисунков, чем все прочие рукописи до и после ссылки.
За работой Пушкин обычно проводил значительную часть дня.
День ссыльного поэта. Каким он был?
«В 4-ой песне Онегина я изобразил свою жизнь», – говорил Пушкин. И потом не раз повторял: «Совершенный Онегин», «слыву Онегиным»… Разумеется, он был далек от того, чтобы отождествлять себя с разочарованным, опустошенным, живущим «без цели и трудов» героем своег