Во времена Пушкина от древней крепости оставалось немного, но кое-где еще видны были крепостные стены и полуразвалившиеся башни, сохранял в основном свой первоначальный облик каменный Никольский собор, ровесник Успенского собора Святогорского монастыря. Город был не менее оживленным, торговым, чем Опочка или Порхов. А каменных купеческих домов в нем насчитывалось даже больше. Основным предметом торговли служил все тот же лен. В Острове квартировал пехотный полк, которым командовал молодой полковник Кирьяков, зять Екатерины Исааковны Меландер, урожденной Ганнибал, двоюродной сестры и подруги Надежды Осиповны Пушкиной.
Сохранились любопытные свидетельства о том, что по праздникам в Острове давали представления бродячие актеры. Об одном таком представлении, когда исполнялась комедия Мольера «Мещанин во дворянстве», рассказывал в письме к дочери С. Л. Пушкин.
Через Остров проходил почтовый тракт, которым пользовался Пушкин в своих поездках из Михайловского в Псков и обратно, а позже и из Петербурга в Михайловское. В одном из писем жене осенью 1835 года он давал такой свой адрес: «В Псковскую губернию, в Остров, в село Тригорское».
Путь из Михайловского до Острова лежал на старый Врев и почтовую станцию Синек, упоминаемую в письмах Пушкина.
В ночь на 11 января 1825 года через Остров проезжал Пущин, направляясь к ссыльному другу. О своих поездках из Петербурга в Михайловское и обратно через Гатчину, Лугу, Псков, Остров, Врев постоянно пишут дочери Н. О. и С. Л. Пушкины. «…В первый день мы завтракали в Луге… На другой день мы уже были во Пскове… Это была пятница, а в субботу приехали в Остров…»; «Мы едем через Остров и Псков, это самое верное».
По преданию, однажды летом 1825 года Пушкин вместе с Осиповыми-Вульф гостил в Острове у кого-то из знакомых – по-видимому, у Екатерины Исааковны Меландер, жившей в своем имении Суходольцево под Островом.
Псков, город губернский
Первый раз поэт ездил в Псков через Остров осенью 1824 года, по вызову губернатора.
Вторично воспользовался этим путем, чтобы попасть в Псков год спустя, в сентябре 1825 года. Еще в июле он писал Николаю Раевскому, что, отказавшись жить и лечиться в Пскове, намерен «съездить туда на несколько дней». 14–15 августа, по-видимому уже решив ехать, просил Вяземского: «Пиши мне, во Пскове это будет для меня благодеяние». Но через два дня сообщал Жуковскому о другом решении: «Во Псков поеду не прежде как в глубокую осень». Выбрался в конце сентября.
Вернувшись, 6 октября писал Жуковскому: «На днях увидя в окошко осень, сел я в тележку и прискакал во Псков. Губернатор принял меня очень мило, я поговорил с ним о своей жиле, посоветовался с очень добрым лекарем и приехал обратно в свое Михайловское».
Поводом для поездки послужило, конечно, намерение продолжать поиски возможностей освобождения.
Об этом шла речь во время визита к Адеркасу, и «очень мило» принявший поэта губернатор «обещался отнестись» о том, что лечить аневризм в Пскове невозможно.
Борис Антонович фон Адеркас был человек не старый. В 1825 году ему исполнилось 49 лет. Он был женат третьим браком на дочери «иностранного гостя» К. И. Петерсона Вильгельмине Карловне и имел девять детей, от двадцати четырех до полутора лет. Происходил он, как сказано в его формулярном списке, «из лифляндских дворян, родом из острова Езеля». Кроме принадлежности к дворянскому сословию, от родителей своих, по-видимому, ничего не унаследовал – не имел ни земли, ни крестьян. Окончив Сухопутный шляхетский кадетский корпус, с 1793 года служил в различных армейских полках. Принимал участие в сражениях в Польше и Швейцарии. С 1804 года адъютант генерала от инфантерии графа Ф. Ф. Буксгевдена. Участвовал в походе в Пруссию, за храбрость, проявленную при Аустерлице, пожалован орденом Владимира 4-й степени с бантом. После увольнения в 1807 году Буксгевдена «должен был с ним отправиться из армии» и вышел в отставку с чином подполковника «по прошению за болезнью». Однако уже через месяц снова вступил в службу, на этот раз в петербургскую полицию. Здесь ему удалось за несколько лет сделать значительную карьеру. Начал службу в апреле 1807 года частным приставом, а в 1810 году был уже полицмейстером, имел чин полковника и множество наград «за отменную деятельность и ревность». Алмазным перстнем была отмечена его распорядительность во время состоявшегося в Павловске праздника в честь окончания Отечественной войны, на котором присутствовали лицеисты. В 1816 году получил чин действительного статского советника и назначение псковским гражданским губернатором. Его усердие на этом посту также не осталось незамеченным – в 1821 году пожаловано 10 тысяч рублей, в 1824-м – 12 тысяч[188].
Отношения Пушкина и Адеркаса были корректными. Старинная фамилия Ганнибалов – Пушкиных уважалась среди псковского дворянства, и Адеркас был заинтересован жить с ними в ладу. Однажды в 1818 году из-за жалобы наследников военного советника Татищева он имел крупные неприятности, оказался даже под следствием и с трудом оправдался. История эта была ему памятна. О Пушкине Адеркас знал, что это человек незаурядный, пользующийся известностью, дружбой и покровительством таких влиятельных особ, как Жуковский и Карамзин.
Поэт же смотрел на губернатора неизменно иронически. Предание донесло стихи, якобы сочиненные им на одной из ближайших к Пскову почтовых станций:
Господин фон Адеркас,
Худо кормите вы нас.
Вы такой же ресторатор,
Как великий губернатор.
Описывая Вяземскому свое пребывание в Пскове, Пушкин замечал: «Губернатор также был весьма милостив; дал мне переправлять свои стишки-с». Не о нем ли и его окружении говорилось между прочим в «уморительном письме», которое, по словам поэта, он написал было из Пскова Вяземскому, «да сжег»? За одно свое «уморительное письмо» Пушкин уже поплатился. Оно, как известно, дало основание обвинить его в безбожии и послужило одним из поводов для ссылки в деревню. Надо думать, что письмо, сожженное в Пскове, также содержало нечто, для посторонних глаз не предназначавшееся, и, наученный горьким опытом, поэт не хотел искушать судьбу.
«Очень добрый лекарь», с которым советовался Пушкин о своем аневризме, – инспектор Псковской врачебной управы Всеволод Иванович Всеволодов. До личного знакомства Пушкин отзывался о нем весьма скептически, неточно воспроизводя фамилию: «Я справлялся о псковских операторах; мне указали там на некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей» (Жуковскому, начало июля 1825 года). Но, познакомившись с лекарем, Пушкин мнение свое изменил. Всеволодов окончил два факультета Петербургской Медико-хирургической академии и был одновременно ученым ветеринаром и хорошим врачом, служил при академии и исполнял обязанности «врача для бедных» в Каретной, окраинной части столицы. В 1824 году получил назначение в Псков инспектором врачебной управы и главным врачом городской больницы. К Пушкину этот незаурядный человек относился весьма доброжелательно. Поэт обратился к нему не столько за медицинскими рекомендациями, сколько в надежде на его поддержку в своих хлопотах. Впоследствии такую поддержку Всеволодов ему оказал.
За неделю, проведенную на этот раз в Пскове, Пушкин мог получить довольно полное представление об этом городе. Некогда сильный и богатый, вольный Псков был теперь заурядным губернским городом. Вот как описывал его местный архиепископ Евгений Казанцев: «Город на равнине по обеим сторонам реки Великой (название), и вокруг равнина на необъятное пространство. Церкви и здания старинные неогромные. Собор в городе на высоте, трехэтажный из тесаного камня. Откуда ни едете, собор видите как над городом, и он единственная краса города… Город, известно и вам, старинный. Церкви нет меньше, как 200–300 и 400 лет, а иные больше 600; следственно прочности много, но нет той красы и виду, как в новейших городах… Граждане Пскова небогаты…»[189] В описании такое внимание уделяется церквам не только потому, что автор его архиепископ. Их было великое множество.
Согласно «Ведомости о состоянии Псковской губернии» за 1824 год, в городе значилось три монастыря и 37 церквей. По количеству они уступали только питейным домам и трактирам, которых насчитывалось 38. Притом учебных заведений было три (одна семинария, одна гимназия и одно училище), больница одна, аптек две. Процветала торговля, о чем свидетельствует количество лавок и магазинов – 158. Промышленность представлена была внушительным числом заводов – 32, но, по существу, это были не заводы, а маленькие, крайне примитивные мануфактуры – кожевенные, льняные, свечные. Жителей «всех состояний» – дворян (помещики, чиновники), купцов, лиц духовного звания, мещан, крестьян казенных и оброчных, мастеровых – насчитывалось 5109 человек мужского и 3724 женского пола. Домов казенных – 17 (11 каменных, 6 деревянных), обывательских 1098 (99 каменных и 999 деревянных), да «пустопорожних мест», предназначенных под постройку домов, – 343. Обывательские дома обычно окружены были садами и огородами, отгороженными от улицы высокими заборами. Садов, принадлежавших обывателям, числилось 514, огородов – 649. Успехами в благоустройстве город похвастать не мог. Улицы широкие, но почти все немощеные – мощеных было только пять. Тротуары деревянные и такие узкие, что двум встречным с трудом удавалось разойтись[190].
Пушкин много бродил по городу, всматриваясь в окружающую жизнь, а иногда и вмешивался в нее. Сохранился рассказ местного чиновника, наблюдавшего поэта на псковской улице: «Как-то раз, отправившись на утреннюю прогулку, в задумчивости набрел я на кучку ребят, игравших в бабки. От нечего делать я засмотрелся, как ловко взвивалась тяжелая свинчатка, подымая пыль клубом. Переведя затем глаза на игрока, я немного опешил, увидя человека, если еще не старого, то и не первой юности. Незнакомец одет был в белый армяк нараспашку; летний картуз небрежно покрывал ему голову; кудрявая борода вилась на щеках и на подбородке. Было в нем нечто цыганское, своевольное, и я подумал сначала, уж не цыган ли это, но русые волосы неизвестного указывали на принадлежность его к славянскому племен