и, да и странно было б цыгану держаться так смело и свободно в присутствии губернаторского чиновника. Не обращая на меня внимания, незнакомец метко и уверенно выбивал игру за игрой, чуть припадая на колено и щуря глаза; потом встряхнулся, потер свои маленькие загорелые руки, дал мальчикам пятачок и, бегло меня окинув взглядом, пошел прочь. Я успел заметить, что верхняя губа у него была выбрита, но не позднее недели тому назад, я заключил отсюда, что это должно быть мелкий уездный помещик»[191]. Вскоре, однако, чиновник узнал, что незнакомец, игравший на улице с мальчишками в бабки, был Пушкин. П. В. Анненков, со слов современников, писал: «Время пребывания в Пскове он [Пушкин] посвятил тому, что занимало теперь преимущественно его мысли, – изучению народной жизни. Он изыскивал средства для отыскания живой народной речи в самом ее источнике: ходил по базарам, терся, что называется, между людьми, и весьма почтенные люди города видели его переодетым в мещанский костюм, в котором он даже раз явился в один из почетных домов Пскова»[192].
Большая базарная торговая площадь («торжище»), где всякий день было людно и шумно, простиралась от стен кремля до берегов Великой и Псковы.
Древний Псковский кремль с его величавыми стенами и башнями, Троицким собором Пушкин посещал с особым интересом. Рассказывали, что поэт взбирался на башню Кутекрома – угловую, при слиянии Великой и Псковы, – и отсюда часами любовался великолепным видом на широкую, полноводную реку, усеянную рыбачьими лодками, на зеленую панораму Завеличья с белостенными церквами и монастырями и пестрой массой обывательских домиков.
Вдоль западной стороны Торговой площади тянулось двухэтажное каменное здание – губернские присутственные места. Парадным фасадом здание было обращено к площади, задним – к берегу Великой. Здесь осенью 1824 года Пушкин впервые встретился с губернатором, когда подписал обязательство «жить безотлучно в поместье родителя своего» и «вести себя благонравно». Здесь же принимал его Адеркас и теперь, в сентябре 1825 года. Врачебная управа, где поэт советовался с «добрым лекарем», также находилась в присутственных местах.
Пушкин побывал у Адеркаса и в его губернаторском доме, на семейном вечере, какие устраивал он постоянно. Губернаторский дом, деревянный, но вместительный и достаточно богато отделанный, с большим садом, стоял возле древней Покровской башни, недалеко от берега Великой; сад выходил к самой реке.
На вечера к губернатору собирались окрестные помещики, чиновники с женами, офицеры расквартированной в Пскове дивизии.
Светская жизнь Пскова 1820-х годов, судя по всему, отличалась обычной провинциальной пошлостью и мелочностью, отсутствием каких-либо серьезных интересов. Бесконечные сплетни, интриги, слухи и пересуды – вот чем жило губернское «общество». Естественно, у Пушкина не могло быть с ним ничего общего, и ссыльный поэт не пользовался его особой доброжелательностью.
В черновиках четвертой главы «Онегина» есть строфа о том, как шокировано было местное общество костюмом героя:
…Сим убором чудным, Безнравственным и безрассудным,
Была весьма огорчена
Псковская дама Дурина,
А с ней Мизинчиков. Евгений,
Быть может, толки презирал,
А вероятно, их не знал,
Но все ж своих обыкновений
Не изменил в угоду им,
За что был ближним нестерпим.
Стихи эти настолько автобиографичны, что в окончательный текст романа Пушкин их не включил. Дурина – реальное, конкретное лицо. Фамилия Мизинчиков, по-видимому, возникла по аналогии с фамилией Пальчиков. Семья Пальчиковых была известна в Пскове, но как одна из наиболее интеллигентных. А. П. Керн писала о Пальчикове в своем «Журнале для отдохновения» 1820 года, что это «премилый господин». Он обещал одолжить ей книг и фортепьяно[193]. Владимир Петрович Пальчиков учился в Лицее курсом младше Пушкина, и поэт был с ним знаком, даже зарисовал его на одной из рукописей.
Есть в черновиках четвертой главы «Онегина» и сатирическая строфа, посвященная псковским барышням:
Меж ими нет – замечу кстати —
Ни тонкой вежливости знати,
Ни ветрености милых шлюх.
Я, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фамильных шуток остроту,
Пороки зуб, нечистоту
И непристойность и жеманство,
Но как простить им модный бред
И неуклюжий этикет?
Отсутствием «тонкой вежливости знати» отличались даже первые дамы города. А. П. Керн записала в «Журнале для отдохновения»: «Мы только что вернулись. Вечер у губернатора был довольно приятный. Танцев не было, пили чай… Надобно вам сказать, что губернаторша очень собою хороша, только в ней совсем нет светской учтивости…» В том же «Журнале» А. П. Керн содержится выразительная характеристика другой представительницы псковского «общества». В нескольких строках здесь обрисованы те черты пошлого самодовольства, лицемерия и духовного ничтожества, которые столь пышно расцветали в среде провинциального дворянства и которые так беспощадно клеймила русская литература начиная с Пушкина. «Сейчас была у меня гостья пренесносная, – пишет Керн, – сидела очень долго и рассказывала прескучную историю, в которую она несчастливо замешана с католическим ксендзом, насчет неблагочиния, сделанного в церкви; натурально, что она себя оправдывала; не меньше того меня удивило, что она ни мало не кажется этим огорчена и шутит, что ее имя будет известно государю»[194].
Находясь в Пскове, Пушкин не мог не посетить дома генерала Набокова, командира расквартированной в это время здесь 3-й пехотной дивизии. Иван Александрович Набоков, заслуженный генерал, отличившийся в Отечественной войне 1812 года, был женат на сестре И. И. Пущина – Екатерине Ивановне. Пущин бывал у сестры в Пскове. В январе 1825 года от нее он отправился в Михайловское.
У Набоковых собирался узкий круг сослуживцев генерала и кое-кто из штатских. Среди последних бывал архиепископ Евгений (в миру Андрей Евфимиевич) Казанцев, с которым Пушкин познакомился незадолго перед тем, во время большой святогорской ярмарки. П. И. Бартенев записал рассказ очевидца: «Когда Евгений был архиепископом Псковским и посетил Святогорский монастырь, к нему внезапно явился с ярмарки (в 1825 году это было 29 мая) Пушкин в одежде русского мужика, чем очень удивил преосвященного»[195].
По-видимому, по приглашению отца Евгения поэт посетил его в Снетогорском монастыре, служившем архиепископской резиденцией.
Снетогорский монастырь находился в трех верстах от города. Об этой древней обители Пушкин слышал и раньше, читал упоминания о ней в летописях. Она была одной из достопримечательностей Пскова как по своей многовековой истории (основана в XIII веке), так и по красоте местоположения. Те из псковичей, кто интересовался историей края, памятниками старины, были непременными ее посетителями.
А. П. Керн так описала поездку на Снетую гору в своем «Журнале»: «Мы с П. Керном совершили прелестную поездку в карете до дома архиерея. Дом этот расположен в трех верстах отсюда, на высокой горе, у подножья которой течет красивая река Великая. Мы вышли из кареты, отыскали едва заметную узкую тропинку, спустились по ней к реке и там гуляли по большим камням, любуясь прекрасными видами, расстилавшимися перед нами со всех сторон»[196].
Пять лет спустя этими прекрасными видами, открывающимися с берега Великой, любовался Пушкин. И великолепная архитектура Рождественского собора начала XIV века, и другие удивительные творения мастеров русского Средневековья не могли оставить его равнодушным.
Евгений Казанцев был человеком образованным, владел несколькими языками, имел степень бакалавра, читал курс философии в Петербургской духовной семинарии. Его обширная библиотека состояла не только из богословских, но и различных по содержанию светских книг, вплоть до новейших произведений европейских и русских писателей. Он интересовался историей и хорошо знал край, где довелось ему исполнять свои обязанности. Регулярно объезжая епархию, знакомился с псковской стариной. По свидетельству его биографа, Казанцев отличался веселым нравом, общительностью и гостеприимством. Монашество принял весьма неохотно, после долгих увещеваний. Судя по дневниковым записям и письмам к разным лицам, архиепископ свободно владел словом. Выше приведено его описание Пскова.
Вот как рассказывал он о своей жизни на новом месте вскоре по приезде в Псков: «Дома архиерейского в городе нет, а есть при соборе только флигеля, отданные для жительства соборянам. Дом сгорел за 30 лет (1788) и не построен в городе по всегдашнему ли жительству моих предшественников в С.-Петербурге или по усмотрению больших выгод за городом, а обращен в архиепископский дом Снетогорский монастырь, находящийся на прекрасном месте на реке Великой; но недалеко ездить в город и из загородного – не более трех верст. Монастырь и дом стоят на горе, а место не только между монастырем и городом, но и вокруг всего Пскова ровное. Смотря с горы, не видно границ во все стороны. Дом обстроен со всеми выгодами – и скота, и хлеба, и покосов, и рыбных ловель по реке и в озере довольно, есть и небогатая мельница на реке, только саду нет…»
Евгений Казанцев «баловался» и стихами. Прощаясь с Псковом осенью 1825 года, он сочинил стихотворное послание и музыку к нему:
Любезную епархию оставить должен я,
В ужасные Сибирские отправиться края;
Но если безошибочно мне сердце говорит,
То вами и в отсутствии не буду я забыт…