Впоследствии Осип Абрамович заявлял о готовности под присягой подтвердить, что не усомнился в подлинности письма. М. А. Пушкин, со своей стороны, готов был присягнуть, что такого письма не писал. Кто из них говорил правду? Похоже, что оба. Ни тот ни другой не пошел бы на клятвопреступление. Один проявил удивительное, непостижимое легкомыслие, другой вообще был к этому делу непричастен, что подтвердило и сличение почерков.
Откуда же взялся этот подложный документ и как попал он на дорогу между Петербургом и Красным Селом именно в тот момент, когда там находился О. А. Ганнибал? Ответ напрашивается один. Инициатором содеянного могла быть только Устинья Ермолаевна Толстая. Она была здесь самым заинтересованным лицом, только она знала, где и когда можно подкараулить Осипа Абрамовича, она одна была способна на столь безрассудный поступок. Чтобы добыть себе в мужья Ганнибала, она очертя голову бросилась в эту авантюру, не думая о последствиях или рассчитывая со временем как-то вывернуться.
Поначалу замысел ее удался, и все шло гладко. О. А. Ганнибал вернулся в Псков и уже десять дней спустя, 9 января 1779 года, обвенчался с Устиньей Ермолаевной.
Венчальный обряд обставлен был весьма странно. Совершался ночью, в строгом секрете, с нарушением всех правил, без записи в метрической книге, то ли в Иоанно-Предтеченской церкви погоста Апросьево, то ли прямо в доме Толстой. Венчал местный священник Василий Михайлов с причетниками при двух соседних помещиках Н. И. Румянцеве и И. З. Яхонтове – в качестве «венчальных отцов». Осип Абрамович представил подписку о своем вдовстве (правда, не исключено, что документ этот был составлен позже, задним числом). Устинья Ермолаевна обманула священника. По его словам, она пригласила его с причетниками к себе в дом «для служения всенощного бдения и молебна Казанской Богоматери», но неожиданно он «усмотрел в доме ея» жениха и поддался уговору, надо думать не бескорыстно, совершить свадебный обряд. Во всей этой авантюре явно чувствуется главенствующая роль Устиньи Толстой. Она очень торопилась, боясь, что проделка с письмом о смерти Марии Алексеевны может обнаружиться и весь столь хитро задуманный план рухнет. Сама эта торопливость и таинственность – убедительное свидетельство того, что Устинья Ермолаевна знала правду, а Осип Абрамович мог догадываться. Ведь легкомыслие и сумасбродство его, проявившиеся здесь, были действительно невероятны.
Однако, как ни старались повенчанные облечь свой брак тайной, слух о нем быстро распространился в Пскове и дошел до Петербурга. Михаил Алексеевич Пушкин, все время опекавший сестру, приехал в Псков проверить странный слух и удостоверился в его справедливости. Тогда Мария Алексеевна, находившаяся в столице или вызванная туда братом, решила действовать – речь шла о будущем благополучии дочери, и она не могла мириться с чинимым беззаконием. О происшедшем доложили архиепископу Иннокентию – все, связанное с браком, находилось в ведении церковных властей, – и по его указанию составили и 29 августа 1779 года подали в псковскую консисторию обличительную челобитную с подробным изложением событий. Было назначено консисторское следствие, которое велось весьма скрупулезно и продолжалось около полутора лет, до середины декабря 1780 года. Осип Абрамович неоднократно давал письменные объяснения, в которых часто противоречил сам себе. Он утверждал, что письмо Михаила Пушкина было подлинным и его нарочно подослали ему, Ганнибалу, чтобы «изловить», выставить преступником, помешать его браку с Толстой. Марию Алексеевну чернил как мог. Совершенно бездоказательно обвинял в «распутной жизни», коей чинила ему «стыд и поношение». Заявлял, что из Суйды не сбежал, а уехал, предупредив всех, в Красное Село для излечения, и вообще что не он ее бросил, а она его – «скрылась неизвестно куда», забрав все свое и его имение, выманив деньги у родителей и бросив грудную дочь, а затем, прислав ему «разводное письмо», скрывалась три года и вдруг «воскресла».
В составленном в результате консисторского расследования «доношении» архиепископу Иннокентию были отвергнуты, как необоснованные или заведомо ложные, все представленные Осипом Абрамовичем оправдания. Резолюцией архиепископа от 19 января 1781 года он был объявлен виновным «как в оставлении законной своей жены, так и во вступлении от нея в беззаконное супружество». Наказание определено весьма суровое: на него была наложена строгая семилетняя церковная епитимья с годичным содержанием в монастыре и, если законная жена не пожелает жить с ним, оставаться ему «по смерть свою или жены его безбрачну»; его брак с Толстой, как беззаконный, расторгнут.
Осип Абрамович сказался больным – по его словам, впал «в совершенное оцепенение и расслабление». Но Устинья Ермолаевна сдаваться не собиралась. Она бросилась в Петербург к Ивану Абрамовичу Ганнибалу просить заступничества. Иван Абрамович встретил ее любезно и поначалу поверил ей. Жалея брата, он отнесся к псковскому наместнику Я. Е. Сиверсу, а тот, в свою очередь, – к архиепископу Иннокентию. Лестно характеризуя Осипа Абрамовича, ссылаясь на уважение, которым он пользуется в губернии, Сиверс просил смягчить приговор.
При содействии Ивана Абрамовича дело из псковской консистории было передано в самые высокие инстанции. В письме брату он обещал сделать все возможное, чтобы облегчить его судьбу. Закончил письмо словами: «Имей терпение и не отчаивайся; о намерении моем скажет тебе участница судьбы твоей». Подписал: «твой доброжелательный брат И. Ганнибал».
К И. А. Ганнибалу, по-видимому, обращалась и Мария Алексеевна.
Будучи после смерти отца старшим в роде, высшим по общественному положению и чувствуя потому свою ответственность, Иван Абрамович готов был принять на себя малоприятную миссию посредника между братом и его законной женой. Он намеревался договориться с Марией Алексеевной и, удовлетворив ее обоснованные требования, помочь тем самым исхлопотать у императрицы смягчения участи Осипа Абрамовича. Об этом он писал 19 февраля 1782 года из Херсона П. И. Турчанинову, занимавшему при дворе влиятельный пост «бригадира у принятия прошений по военным делам» и приходившемуся Марии Алексеевне свойственником: «Уведомляю при том вас, что соединение невестки моей с братом, сколько моего старания ни было, оказывается быть делом невозможным, и принуждение сие, кажется, с обеих сторон будет бесполезно; но я, не опровергая ничем справедливое ее требование в рассуждении дочери брата моего, которая, конечно, по непримиримому несогласию родителей своих безвинно пострадать может, вхожу в такое жалостное состояние и даю мой совет: первое, просить правление доставшееся на часть брата моего после отца недвижимое имение запретить ему продавать и закладывать; потом, как ему достаются деревни и усадьбы в двух местах, то, чтобы одно было отдано ему, а другое – невестке с дочерью на содержание, как единственной наследнице и всего имения. Из сего видите беспристрастие, с которым я о сем деле сужу, не входя в подробности причины их ссоры, которые мне истинно неизвестны, а желая единственно, чтобы сим спокойствие обеих сторон, сколько в таковых худых обстоятельствах возможно, доставлено было». Иван Абрамович и в дальнейшем придерживался этой позиции, выделив, кроме того, 10 тысяч рублей из унаследованного капитала на содержание племянницы и невестки.
Но Осип Абрамович, несомненно подталкиваемый Устиньей Ермолаевной, начал кампанию жалоб и протестов, все больше сосредоточивая внимание на материальной стороне дела.
Еще в сентябре 1781 года он подал прошение на высочайшее имя, в котором повторял с некоторыми вариациями свои доводы, изложенные в объяснениях консистории, всячески понося первую жену и выставляя себя жертвой «хитрости и пролаз Пушкиных», умолял о снятии с него наложенной архиепископом Иннокентием епитимьи и восстановлении второго брака. Ему было предложено обратиться в Святейший синод. 26 января 1782 года он подал в Синод пространную апелляцию с теми же доводами, прося о пересмотре дела, но Синод своим решением от 15 марта ему отказал. Тогда в июне он обратился с вторым прошением к императрице, в котором, явно под давлением старшего брата, заявлял о готовности выделить четвертую часть доставшегося ему после отца недвижимого имения на содержание первой жены и дочери. За вторым прошением последовало третье, снова с согласием отдать «на пропитание бывшей жене… Марье Алексеевой дочери Пушкиной с малолетнею ея дочерью Надеждою, из… наличного недвижимого имения четвертую часть, состоящую в самых лучших местах близ Санктпетербурха из деревни Кобрино, с принадлежащими ко оной части землею и угодьями». И одновременно умолял снять с него епитимью и утвердить брак с Толстой.
В то же время подала прошение на высочайшее имя и Устинья Ермолаевна, слезно моля «возвратить ей мужа», к которому «особливую имеет привязанность», освободить от «тяжкого ига напрасного поношения».
Заботясь об имущественных интересах своих и дочери, необходимые шаги предприняла и Мария Алексеевна. Она обратилась с прошением в Петербургское губернское правление, а когда там его не приняли, дважды, в апреле 1782-го и феврале 1783 года, принесла челобитную императрице. На последнюю челобитную последовало высочайшее повеление собрать «все следующие по сему делу обстоятельствы и потом доложить ея величеству». В то время на стороне Марии Алексеевны был уже не только П. И. Турчанинов, но и И. А. Ганнибал. Иван Абрамович, по-видимому, понял, какую роль играет в этом деле Устинья Толстая при недостойном поведении брата, и решительно осуждал его. 8 ноября 1783 года он писал П. И. Турчанинову: «Согласен будучи с предложением вашим, касающимся до дел брата моего с бывшей его женою, старался я, сколько возможности моей было, преклонить его к решительному с нею положению, но с огорчением моим должен теперь вам сознаться, что тщетны были на сей случай все мои дружеские советы и что не мог его никак привести на мысль означающего человека здравого и беспристрастного рассудка. Потеряв тогда всю надежду преуспеть в моем желании к прекращению всего и недопущению фамильных наших дел к обремененному важнейшими делами престолу ея величества, нахожу еще единственно сие средство – полагая из доставшегося мне одному после отца нашего капитала выделить на содержание ея (невестки) и воспитание малолетней дочери брата моего десять тысяч рублей. Уповаю, милостивый государь мой Петр Иванович, что решение мое по справедливости должно бы почитаться безобидным для обеих сторон. Что ж касается до недвижимого имения брата моего, которое, по нынешнему его ослеплению и пущему его разорению, может быть им расточено, то я уверен, что в святе