И путешествия в Опочку
и прочая».
В альбом Анны Николаевны Вульф вписал четверостишие из последней строфы шестой главы «Евгения Онегина»:
…Простите ж, сени,
Где дни мои текли в глуши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивой души.
Евпраксию Николаевну и ее мужа барона Б. А. Вревского Пушкин навещал в их имении Голубово, в двадцати верстах от Тригорского и в одной версте от Врева. По преданию, помогал молодым хозяевам сажать деревья в парке и в саду, что «было его страстью», копал грядки, рассаживал цветы. «Вседневный журнал» Б. А. Вревского сохранил запись о приезде Пушкина в Голубово 13 сентября. Недели две спустя Вревский навестил поэта в Михайловском. «Я застал его в час пополудни еще в халате что-то пишущим, – сообщал он А. Н. Вульфу 4 октября, – может быть свою историю Петра Великого, потому что вокруг него были кипы огромных рукописей»[288]. Далее следует упоминание об игре в шахматы. 21 сентября Пушкин писал жене: «Был я у Вревских третьего дня и там ночевал… Я взял у них Вальтер-Скотта и перечитываю его. Жалею, что не взял с собою английского. Кстати; пришли, если можно, Essays de M. Montagne[289] – 4 синих книги, на длинных моих полках».
Книги – неизменные спутники поэта, и среди «старых книг» библиотеки Тригорского, а теперь и Голубова находит он немало интересного. Без книги невозможно представить себе Пушкина в любых обстоятельствах. Что же касается В. Скотта, Пушкин – исторический романист – проявлял к нему особый интерес.
С поездками в Голубово, возможно, связан набросок:
Если ехать вам случится
От *** на **
Там, где Л. струится
Меж отлогих берегов, —
От большой дороги справа,
Между полем и холмом,
Вам представится дубрава,
Слева сад и барский дом…
Высказывались предположения, что встречей с Евпраксией Николаевной навеяны стихи:
Я думал, сердце позабыло
Способность легкую страдать,
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать! Уж не бывать!..
Отделенный сотнями верст от столиц, погруженный в невеселые думы, Пушкин тем не менее, как всегда, стремится быть в курсе современной политической и литературной жизни. Интерес ко всему «на белом свете» не уменьшается, не иссякает запас новых замыслов, планов, проектов. Свидетельство тому – просьбы в письмах жене («пиши мне также новости политические»), особенно – переписка с друзьями-литераторами: Н. В. Гоголем, П. А. Плетневым.
Гоголь просил прислать рукопись «Женитьбы», которую Пушкин захватил с собой в деревню, и замечания на нее – «хотя сколько-нибудь главных замечаний». Сообщал, что начал писать «Мертвые души»: «Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон… Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь». Просил дать сюжет («русский чисто анекдот») для новой комедии: «Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и клянусь будет смешнее черта». Известно, что сюжеты и «Ревизора», и «Мертвых душ» были подсказаны Гоголю Пушкиным. Заканчивалось письмо словами: «Обнимаю вас и целую и желаю обнять скорее лично». Замечательное письмо это – свидетельство безграничного уважения, которое питал Гоголь к своему старшему товарищу и учителю, той роли, которую играл Пушкин в творческом развитии крупнейшего из современных ему русских писателей, в развитии всей новой русской литературы.
В письме Плетневу Пушкин восторженно отозвался о новой повести Гоголя «Коляска»: «В ней альманах далеко может уехать».
Альманах, о котором идет речь, Пушкин и Плетнев намеревались издать в это время. Открываться он должен был «Путешествием в Арзрум», находившимся еще в цензуре. Председатель Главного комитета цензуры князь М. А. Дондуков-Корсаков чинил всевозможные препятствия изданию сочинений Пушкина, и поэт писал о нем и цензоре А. В. Никитенко: «Ужели залягает меня осленок Никитенко и забодает бык Дундук? Впрочем, они от меня так легко не отделаются».
Весьма примечательно то, что пишет Пушкин о названии и оформлении предполагаемого альманаха: «Ты требуешь имени для альманаха: назовем его Арион или Орион; я люблю имена, не имеющие смысла; шуточками привязаться не к чему. Лангера заставь также нарисовать виньетку без смысла…» Разумеется, эти «не имеющие смысла», «без смысла» – не более чем камуфляж. Что касается виньетки, которую должен был нарисовать лицеист второго выпуска В. П. Лангер, то Пушкин, вероятно, вспомнил неприятности, вызванные в 1827 году виньеткой на титульном листе «Цыган» – разбитые цепи, кинжал, змея и опрокинутая чаша. А название «Арион» имело смысл особый: так же называлось то написанное Пушкиным в 1827 году стихотворение, где речь шла о самом поэте и его друзьях-декабристах. Именно поэтому и предлагал Пушкин такое название для альманаха.
Приближалась десятая годовщина событий 14 декабря. Пушкин помнил об этой годовщине, надеялся, что она послужит поводом для облегчения участи, а может быть, и освобождения сосланных. В стихотворении «Пир Петра Первого» поэт обращается к царю с призывом последовать примеру великого предка.
…Он с подданным мирится;
Виноватому вину
Отпуская, веселится;
Кружку пенит с ним одну;
И в чело его целует,
Светел сердцем и лицом;
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.
Тогда же были написаны стихи:
Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?..
Стихотворение это – вольный перевод оды Горация на возвращение его друга и соратника по гражданской войне Помпея Вара. Перевод весьма вольный. Так, фраза «Когда за призраком свободы», имеющая для Пушкина особое смысловое значение, у Горация вовсе отсутствует. Заключительная строфа – радостная встреча друзей – также в значительной мере пушкинская:
А ты, любимец первый мой,
Ты снова в битвах очутился…
И ныне в Рим ты возвратился
В мой домик темный и простой.
У Горация нет ни «первого любимца», ни «домика темного и простого». Зато сразу вспоминается
Мой первый друг, мой друг бесценный,
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный[290],
Твой колокольчик огласил.
В деревне Пушкин продолжил начатую в Петербурге работу над драмой из истории европейского Средневековья – «Сцены из рыцарских времен» (осталась незаконченной). Это драма о крестьянском мятеже. Мятеже особенном – «возбужденном молодым поэтом». Поэт во главе мятежа – такая тема занимала Пушкина осенью 1835 года, конечно, не случайно.
О поэте, его назначении, его трудной судьбе и подчас несправедливо-горестном положении человека, не понятого, не оцененного окружающими, думал Пушкин, когда в том же 1835 году писал стихотворения «Полководец», «Странник» и некоторые другие, проецируя судьбу своих героев на себя. «Окруженный враждою, язвимый злоречием, но убежденный в самом себе, молча идущий к сокровенной цели…» – это слова из объяснения по поводу стихотворения «Полководец».
Впрямую о себе, своем душевном состоянии и сокровенных думах поведал Пушкин в стихотворении «…Вновь я посетил…», помеченном 26 сентября 1835 года. Здесь «настоящие чувствования в настоящих обстоятельствах», как говорил поэт.
Начиная с первого посмертного издания, много лет стихотворение печаталось под названием «Опять на родине».
…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор – и много
Переменилось в жизни для меня.
И сам, покорный общему закону,
Переменился я – но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет – уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим – и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны…
Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно синея стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывет рыбак и тянет за собою
Убогий невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни – там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре…
Это очень точное последовательное описание того, что открывалось взору поэта, когда пешком или верхом отправлялся он из Михайловского к своим тригорским друзьям любимой дорогой вдоль озера, по опушке михайловских рощ. Пейзаж, такой знакомый нам по «Деревне». Но здесь поэт-реалист находит слова еще более точные и конкретные, совсем обыденные, прозаически простые и в то же время не менее выразительные и эмоциональные: рыбак тянет «убогий невод», мельница скривилась, «насилу крылья ворочая при ветре»… Язык, близкий к повседневной разговорной речи. Удивительная естественность интонаций. Белый нерифмованный стих. Отсутствие замкнутости стихотворной строки – фраза постоянно переливается из строки в строку. Все это создает совершенно новый поэтический мир, приближает стихотворение к ритмической прозе.
Воспоминания о прошлом, составляющие, по словам Пушкина, «самую сильную способность души нашей», соединяются в стихотворении с размышлениями о настоящем, и тяжелое душевное состояние поэта, естественно, окрашивает все в элегические, грустные тона.