На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят – одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко, – здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я, и пред собою
Увидел их опять. Они всё те же,
Всё тот же их знакомый уху шорох —
Но около корней их устарелых
(Где некогда все было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг него
По-прежнему все пусто.
О своих любимых соснах Пушкин упоминал еще в письмах 1824 года. Под названием «Сосны» предполагал печатать стихотворение.
Комментарием к приведенным стихам служат слова в письме Пушкина жене, написанном одновременно с «…Вновь я посетил…», 25 сентября: «В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего: всё кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарился да и подурнел. Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был».
Горькое сожаление звучит в воспоминаниях поэта о прошлом – о зимних вечерах с няней в «опальном домике», о долгих раздумьях на «лесистом холме» у озера, о поездках в Тригорское… Теперь, десять лет спустя, когда миновала молодость и обстоятельства поставили его в положение столь тяжкое, два года, проведенные здесь «затворником», называет он «незаметными».
В первоначальной редакции стихотворения прошлое занимало значительно большее место. Пушкин как бы окидывал умственным взором все этапы своей жизни, когда судьба приводила его под сень михайловских рощ. Особенно подробно говорил о настроении, в котором приехал сюда в ссылку осенью 1824 года. Оно было во многом близко к тому, в котором находился он сейчас, осенью 1835-го. Однако эти совершенно обработанные строфы поэт исключил из окончательного текста и, надо думать, не только по соображениям художественной цельности и лаконизма, но, главным образом, чтобы избежать излишней автобиографичности. Основное содержание стихотворения выходит далеко за рамки автобиографического. Его глубокий философский смысл заключается в утверждении непреложного закона вечности жизни, ее непрестанного обновления, мудрой естественности смены поколений и их преемственности. Этим идеям подчинен весь строй образов, в своем развитии объединяющий прошлое, настоящее и будущее.
Нельзя забыть слов Пушкина из письма, написанного вскоре после «…Вновь я посетил…» его другу П. В. Нащокину: «Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую».
Без тени зависти, с доброй надеждой обращается поэт к молодым поколениям в заключительных строфах своего стихотворения:
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
Здесь заключена тайна пушкинского жизнелюбия, оптимизма, который сохранялся даже в сугубо элегических, овеянных тревожной грустью стихах последних лет. «Пушкин никогда не расплывается в грустном чувстве, – писал В. Г. Белинский, – оно всегда звенит у него, но не заглушая гармонии других звуков души и не допуская его до монотонности. Иногда, задумавшись, он как будто вдруг встряхивает головою, как лев гривою, чтоб отогнать от себя облако уныния, и мощное чувство бодрости, не изглаживая совершенно грусти, дает ей какой-то особенный освежительный и укрепляющий душу характер»[291].
Стихотворение «…Вновь я посетил…» – одна из вершин пушкинской реалистической поэзии. Как и «Памятник», это произведение итоговое, обращенное, несмотря на автобиографическую основу, не столько в прошлое, сколько в будущее, к грядущим поколениям.
Пробыв в деревне полтора месяца, 20 октября Пушкин покинул Михайловское.
Написать удалось гораздо меньше, чем рассчитывал. «…Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось», – жаловался он Плетневу. В начале октября еще надеялся: «Погода у нас портится, кажется осень наступает не на шутку. Авось распишусь». Но так и не расписался…
Отъезд пришлось ускорить еще из-за болезни матери. Надежда Осиповна болела давно. Пушкин не раз с тревогой упоминал об этом в письмах. Но осенью 1835 года положение стало критическим. Вскоре по возвращении в Петербург поэт писал П. А. Осиповой: «Бедную мать мою я застал почти при смерти… Раух и Спасский потеряли всякую надежду… Что до меня – я исхожу желчью и совершенно ошеломлен. Поверьте мне, дорогая госпожа Осипова, хотя жизнь и süsse Gewohnheit[292], однако в ней есть такая горечь, которая делает ее в конце концов отвратительной, а свет – мерзкая куча грязи».
Годы 1836–1837
Последний приезд
Последний раз Пушкин побывал в псковской деревне в апреле 1836 года. Он привез в Святогорский монастырь хоронить свою мать.
Надежда Осиповна скончалась на рассвете 29 марта. Уже с 27-го стало ясно, что жить ей остаются считаные часы, и Пушкин, оставив все дела, почти безотлучно находился возле нее.
Жили старики Пушкины с осени 1835 года на Шестилавочной улице, угол Графского переулка, близ Преображенской площади, в небольшом деревянном доме купца Кокушкина[293].
Последнее время отношения Надежды Осиповны со старшим сыном стали значительно теплее, чем были прежде. Пушкин, особенно в период болезни матери, проявлял к ней много внимания и нежности. А. П. Керн вспоминала о встрече с Пушкиным и его женой у Надежды Осиповны незадолго до ее смерти: «Она уже тогда не вставала с постели, которая стояла посреди комнаты, головами к окнам. Пушкины сидели рядом на маленьком диване у стены. Надежда Осиповна смотрела на них ласково, с любовью, а Александр Сергеевич, не спуская глаз с матери, держал в руке конец боа своей жены и тихонько гладил его, как бы выражая тем ласку и жене и ласку к матери…»[294]
Отпевание происходило в Спасо-Преображенском всей гвардии соборе. В актовой записи собора (№ 16 за 1836 год) сказано: «Двадцать девятого марта чиновника 5-го класса Сергея Львовича Пушкина жена Надежда Иосифовна умерла чахоткою, 59 лет, погребена в Псковской губернии, Опочецком уезде, Святом Градском монастыре».
Утром 8 апреля траурный поезд двинулся в неблизкий путь. Вместе с Пушкиным гроб провожал верный Никита Козлов.
П. А. Вяземский в тот же день сообщал А. И. Тургеневу в Париж о Пушкине: «…все это время был он в печальных заботах, а сегодня отправился в псковскую деревню, где будет погребена его мать».
Похоронили Надежду Осиповну в понедельник, 13 апреля, у алтарной стены Успенского собора, недалеко от могил ее родителей О. А. и М. А. Ганнибал.
Рядом Пушкин заказал место для себя и сделал взнос в монастырскую кассу.
Еще в стихотворении 1829 года «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» он писал:
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
Меньше чем через год на этом месте его похоронили. Ровно десять месяцев отделяли его кончину от кончины матери.
Сохранился рассказ о встрече с поэтом в этот его приезд дочери попа Шкоды Акулины Илларионовны: «А как последний раз в Михайловское приезжал, что-то уж больно вдруг постарел – видно, не сладко ему жилось… в Петербурге»[295].
Вечер 13 апреля поэт провел в Тригорском у друзей, которые оплакивали Надежду Осиповну как близкого человека и принимали участие в похоронах. А 14-го, по дороге домой, заехал в Голубово к Вревским. Оттуда он писал Н. М. Языкову: «Отгадайте, откуда пишу к Вам, мой любезный Николай Михайлович? Из той стороны
– где вольные живали etc,
где ровно тому десять лет пировали мы втроем – Вы, Вульф и я; где звучали Ваши стихи, и бокалы с Емкой, где теперь вспоминаем мы Вас – и старину. Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой, и у которой я в гостях. Поклон Вам ото всего и ото всех Вам преданных сердцем и памятью!»
В ночь на 15-е вместе с Б. А. Вревским Пушкин отправился в Петербург.
С тяжелым сердцем возвращался он в столицу, думая, что там его ждет. Он трезво оценивал общественно-политическую ситуацию в стране. «…Нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь, – писал П. Я. Чаадаеву. – Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние». Когда писал, конечно, думал и о себе.