[31]. Есть свидетельства о его интересе к музыке.
Говоря о малограмотности и нелогичности сохранившегося начала его автобиографии, нельзя не иметь в виду, что оно писано 82-летним стариком (бумага, на которой оно написано, имеет водяной знак 1823), притом страдавшим сильным склерозом (дошедшие до нас его собственноручные письма начала 1790-х годов и по грамотности, и по логичности мысли не отличаются от писем большинства образованных людей того времени). Начало автобиографии представляет значительный документальный интерес. Да и само намерение взяться за перо, чтобы рассказать потомкам о себе, своих близких, событиях, свидетелем которых был, для человека его круга и его возраста, даже если оно было подсказано внуком-поэтом, – явление для того времени примечательное. Это отметил еще П. А. Вяземский при чтении посвященных П. А. Ганнибалу строк в книге П. В. Анненкова «А. С. Пушкин в Александровскую эпоху»: «Ведение записок или же одна мысль вести их уже признак в то время, что он был недюжинный человек. Безграмотность или кривописание были также признаком века, например, у французов, не говоря уже о русских»[32].
Заслуживает внимания и тот интерес, который проявлял Петр Абрамович к истории жизни своего знаменитого отца – ведь именно у него хранилась (перешедшая потом к Пушкину) копия биографии А. П. Ганнибала, написанная на немецком языке его зятем А. К. Роткирхом.
Что касается образа жизни П. А. Ганнибала в деревне, то он, вероятно, действительно мало чем отличался от «жизни большинства тогдашних провинциальных дворян», хотя известно о нем очень мало. П. В. Анненков, сведения которого о Ганнибалах вообще крайне скудны и неточны, писал: «Генерал от артиллерии, по свидетельству слуги его, Михаила Ивановича Калашникова, которого мы еще знали, занимался на покое перегоном водок и настоек и занимался без устали, со страстью. Молодой крепостной человек был его помощником в этом деле, но кроме того, имел еще и другую должность. Обученный через посредство какого-то немца искусству разыгрывать русские песенные и плясовые мотивы на гуслях, он погружал вечером старого арапа в слезы или приводил в азарт своей музыкой». Нет основания сомневаться в достоверности рассказа М. И. Калашникова, как он поплатился своей спиной за неудачный опыт изготовления какой-то новой водки, и в его выразительном замечании, что «когда бывали сердиты Ганнибалы, все без исключения, то людей у них выносили на простынях». Крепостнический быт Петровского отвечал всем нормам времени, был полон жестокости и самодурства.
Взыскательный хозяин, Петр Абрамович, конечно, уделял не меньше внимания управлению имением, нежели изготовлению водок и настоек. Псковские владения его были немалые – согласно Межевым книгам и Геометрическим специальным планам 1786 года, включали 8 деревень, земли пашенной, сенокосной и прочей более 2 тысяч десятин, крепостных, как и у Осипа Абрамовича, не менее 400 душ. К наследственным имениям Петр Абрамович прикупил еще сельцо Сафонтьево в Новоржевском уезде с деревнями Тараскино, Молофеево, Абаканово, Фякино, Кошино, Гербачи и Замошье с 139 мужского пола «душами». В Сафонтьево он наезжал, а с 1819 года жил там постоянно[33].
Сельцо Петровское начало отстраиваться, как мы знаем, на месте деревни Кучане, на берегу озера того же названия, вскоре после получения А. П. Ганнибалом Михайловской губы. Название Петровское дано было тогда же. Планировка усадьбы, разбивка парка производились уже в бытность там Петра Абрамовича, во второй половине 1780-х и начале 1790-х годов.
Дом построили в полуверсте от берега озера – большой, удобный, значительно больше Михайловского, а поодаль – многочисленные хозяйственные сооружения.
Внутреннее убранство дома, можно полагать, было своеобразным. Традиционные штофные обои, большие печи голландских изразцов, старые портреты и картины на стенах, дорогая мебель красного дерева и карельской березы, привезенная из столицы, ковры и гобелены соседствовали с сосновыми скамьями, табуретами и комодами работы крепостных умельцев, с домоткаными половиками и занавесками.
Одним фасадом дом выходил к подъездной дороге и деревне, другим – в парк, где за традиционным зеленым газоном прямо против парадного крыльца начиналась широкая центральная аллея, ведущая к озеру.
Парк занимал небольшую площадь, но на ней размещалось несколько тысяч деревьев и кустарников всевозможных пород, которые по приказу Петра Абрамовича собирали в окрестных лесах, в соседних имениях, а то и привозили издалека. Росли здесь липа, клен, дуб, вяз, береза, серебристая ива, кусты сирени, жасмина, акации.
Парк был «ирегулярный», как и в Михайловском. Но с геометрической правильностью пересекали его вдоль и поперек стройные аллеи, поражающие то деревьями-великанами, то карликами. Карликовые липы специально «фигурно» подрезали, и они, густые, ветвистые, образовывали сплошные темные коридоры, почти непроницаемые для дождя и солнца. Квадраты, образуемые пересечением аллей, – светлые зеленые лужайки – в сочетании с тенистыми аллеями создавали удивительную игру света и тени, придающую парку особую прелесть. На этих открытых лужайках росли фруктовые деревья – диковинные сорта яблонь, груш, вишен, слив. Украшениями парка служили пруды, цветники, беседки. Небольшая открытая беседка стояла в конце центральной аллеи, у самой воды. Отсюда можно было любоваться и гладью озера, и заливными лугами, и лесистыми холмами по его берегам. Вид не был столь широк и разнообразен, как из Михайловского, но обладал своей особой неброской прелестью. Огибая озеро, почти по самому берегу шла дорога в Михайловское, усадьба которого виднелась на одном из дальних холмов (до нее от Петровского было около пяти верст).
Но пользовались этой дорогой редко. Братья не поддерживали дружественных отношений. Осип Абрамович был недоволен тем, что старший брат не оказал ему содействия в его тяжебных делах с Марией Алексеевной и согласился стать опекуном дочери, выполняя эти обязанности со всей добросовестностью, хотя сам находился в разрыве с семьей.
После смерти Петра Абрамовича в 1826 году Петровское перешло к его сыну Вениамину Петровичу, двоюродному дяде Пушкина (а несколько раньше, в 1819 году, Петр Абрамович выделил сыну часть имения – 125 душ, когда сделал местом своего постоянного пребывания сельцо Сафонтьево).
Вениамин Петрович родился в 1780 году, служил в гвардии, но значительной карьеры не сделал. Выйдя в отставку, определился по гражданской части, но и здесь выше 10-го класса не поднялся. В 1823 году состоял заседателем Палаты гражданского суда в Пскове. Затем главным образом жил в унаследованном им Петровском, занимаясь хозяйством. Скончался в возрасте 59 лет 23 декабря 1839 года и был похоронен в ограде Вороничской Воскресенской церкви[34].
Немногое, что мы знаем, позволяет судить о нем как о человеке порядочном, добром, гостеприимном, хорошем, умелом хозяине.
Ничего не известно о его семейной жизни. В рассказе Ольги Сергеевны Пушкиной, по мужу Павлищевой, о посещении Петровского летом 1817 года приведены слова Петра Абрамовича о приезде к нему сына – «прекрасного молодого офицера», который «недавно женился в Казани… хотел купить дом в Казани»[35]. Хотя точность рассказа вызывает сомнения, упоминание о Казани придает ему некоторую достоверность – в Казани, как мы знаем, женился сам Петр Абрамович, в Казанской губернии находились наследственные деревни Ольги Григорьевны, которые после ее смерти (умерла она как раз в июне 1817 года) достались Вениамину Петровичу. Если он действительно женился в Казани, то не позже 1801–1802 годов, так как в 1802–1803 годах у него уже была дочь Мария, носившая его отчество, выданная им потом замуж за поручика В. Ф. Коротова. Марии Вениаминовне и ее детям он завещал все свое движимое имущество. Но ни о женитьбе, ни о жене его не сохранилось никаких документальных свидетельств. Есть какая-то странность и в том, что внуков своих он в завещании именует «крестными детьми».
Надежда Осиповна и Сергей Львович Пушкины поддерживали с Вениамином Петровичем дружеские отношения. Наезжая в Михайловское, гостили у него и принимали у себя. В письмах к дочери из деревни они часто упоминают об этом. В одном из писем Сергей Львович рассказывает, например, о том, как Вениамин Петрович представлял им свою 15-летнюю судомойку Глашку, дочь свинопаса Гаврюшки из Опочки, которая выучила наизусть «Бахчисарайский фонтан» и очень смешно декламировала из «Евгения Онегина». «Вениамин Петрович вызвал ее из кухни нас потешать декламацией из „Евгения Онегина“. Глашка встала в третью позицию и закричала во все горло:
Толпою нимф окружена
Стоит Истомина; она
Одной ногой касаясь пола (Глашка встает на цыпочки),
Другою медленно кружит (Глашка поворачивается),
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит как пух от уст Эола…
(Глашка тут прыгает, кружится, делает на воздухе какие-то антраша и падает невзначай на пол. Расквасив себе нос, громко ревет и опрометью на кухню. Ей стыдно, все хохочут)».
Тон рассказа Сергея Львовича высокомерно-барский, но сам факт, что эта пятнадцатилетняя девочка, служа судомойкой у Вениамина Петровича, могла выучить наизусть «Бахчисарайский фонтан» и декламировать, да еще с «представлением», из «Онегина», примечателен.
В другом письме Сергей Львович сообщает, что сопровождающий Вениамина Петровича на охоту «рыжий цирюльник», поднимая различную подстреленную дичь, поет из «Братьев-разбойников»:
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний…[36]
Вениамин Петрович сочинял музыку и завел у себя небольшой домашний оркестр из дворовых.