Есть у меня под окном старая береза. Огромная, толщиной в метр, красавица. Она стоит рядом с прудом, на самом краю берега. Перед нею небольшая светлая поляна, вокруг которой венком расположились густые ивы, а дальше – фруктовый сад. Живет береза барыней, у нее всегда много и воды, и солнца, и защитников от ветров. Хотя она и старая, но выглядит очень молодо. Зелень у нее густая. Кора могучая, никакого сушняка не заметно. Из окна мне хорошо видна эта береза, я знаю все ее повадки и секреты, мне хорошо известно, когда и что с нею происходит, кого она принимает, кто у нее в гостях и о чем она ведет беседы с паломниками по пушкинским местам.
Я люблю делать для птиц скворечники, птичники, дуплянки. Просмотрел много книг с описанием, как некогда изготовлялись птичники. А делались в старину, нужно сказать, чудесные домики – сказочные терема, и дворцы, и часовенки. Особенно понравились мне многоэтажные резные скворечники.
Вот я и соорудил в Михайловском скворечник-хоромы. Первый этаж с портиком, а второй – с резной антресолью. Уж не знаю почему, но домик показался моим скворцам подозрительным. Они долго его рассматривали и спереди, и с боков, и с крыши, заглядывали в окошко, но зайти внутрь не решались. Так мой домик и не был в тот год заселен. Я даже обиделся на неблагодарную тварь.
Прошло лето, прошла зима, и наконец показалась новая весна. И вот в один февральский день я увидел, что в моем домике есть жильцы. Это были белки – самец и самка. Самец облюбовал себе верхний этаж – антресоли, самка поселилась внизу.
Целыми днями они таскали в свой дом какие-то мебели и оборудование. Бывали дни, когда часами они сидели в своих хоромах, высунувшись в окошки, и о чем-то беседовали, поглядывая на мой дом.
Ни я, ни домашние мои – никто их не тревожил. Мы старались делать вид, что ничего не замечаем. Всем нам очень хотелось, чтобы белки к нам привыкли. Так это в конце концов и получилось. Белки стали подбегать к садовому столику, который издавна стоит под этой березой, и принимали наши дары: желуди, шишки, орехи, сахар, сушеные яблоки и грибы, которые мы с вечера им подготавливали. Спустя некоторое время я увидел, что супруг белочки скучает в одиночестве, его благоверная куда-то исчезла. Выяснилось, что у них прибавление семейства – пятеро маленьких бельчат.
Наконец весна совсем разгорелась, стали раскрываться почки на березе, и в окошечке появились малюсенькие зверьки. Когда они слишком высовывались из окошка, папа сверху угрожающе фыркал, мама кричала, в домике была слышна возня и писк. Вероятно, папа и мама прививали своим детенышам необходимые культурные навыки.
Проходили дни. Я непрерывно наблюдал беличье семейство, стараясь увидеть все, что происходит в домике. И вот однажды вижу, как выходит из дому белка-мама, а за нею гуськом бельчата. Шествие замыкает папа. Вот все зверьки уселись на толстый сук. Папа о чем-то поговорил с мамой и вдруг сделал в воздухе сальто-мортале. Перепрыгнул на другой сук и вспорхнул обратно. Потом он вновь перепрыгнул на сук, который поближе. Прыгнул медленно, словно показывая детям, как это нужно делать. И так несколько раз. Я успел разглядеть, что он присел на задние лапки, потом оттолкнулся ими от сука, выкинув лапки вперед. Мать и ребятки внимательно смотрели на папины упражнения. «Ну, вот так, – сказал папа, – давайте начнем…»
Бельчата запищали и стали растерянно ползать по суку, трясясь от страха. Тогда разгневанный папа бешено запрыгал с сука на сук и стал зло кричать на маму и детей. Испуганная мама прыгнула за ней стали прыгать и малыши. Но один бельчонок все же не решался оторваться от сука, к которому прижимался, и ревел благим матом. Наконец и он прыгнул. Сделал все так, как учил отец, – присел на задние лапки, кинулся вперед, выставив передние лапки, но чуточку не долетел, успел только схватиться коготками за кору дерева да так и повис.
Все семейство забегало, запищало. Вдруг малыш сорвался и полетел вниз на землю с высоты почитай десять метров. Я бросился к нему. Он лежал на боку, дергая лапками. Я осторожно взял несчастного зверька и побежал домой. Там положил его в мягкую шапку и стал думать, что же теперь делать.
Зверек оказался живучим и быстро отлежался.
На другой день утром я увидел, что скворечник на старой березе пуст. Вся беличья фамилия исчезла. Остался лишь мой малыш.
Неудачник был еще совсем несмышленыш. Нужно было его кормить. А как кормить? Взяли мы глазную пипетку, согрели молочка и дали ему пососать. Он сразу же догадался что к чему. Через несколько дней пипетка уже не годилась, потребовалась маленькая бутылочка с игрушечной соской… Наш питомец ловко схватывал ее лапками и, зажмурив глаза, сосал молоко.
А потом все пошло как по-писаному. Наш бельчонок стал быстро расти, шубка его делалась все гуще и красивей. За лето он вырос в великолепную белку.
Подошла осень. Поспели яблоки, орехи, грибы – до всего этого бельчонок был большой охотник. Назвали мы его Ваней. Эту кличку он запомнил, и сразу отзывался на нее. Потом к клетке я пристроил дупленку, куда он отправлялся на ночлег и где у него было свое одеяльце и кормушка.
Сидя в своей клетке, бельчонок стал делать запасы на зиму, складывать под одеяло орешки и грибы. Стоило подойти к клетке и сделать вид, что хочешь подобраться к его зимним запасам, как он начинал сердиться и спустя некоторое время перепрятывал запасы в другое место.
Раз-два в неделю мы выпускали его погулять. Что тут делалось! Он носился по комнате, делал фигуры высшего пилотажа, забирался на мою кровать, под подушку и оттуда вылетал как пуля и снова влетал в свою клеточку.
Особенно Ваня любил сахар и конфеты. Он знал, что у меня в пиджаке есть для него заветный кармашек, а в том кармашке – сладкое. Стоило мне войти в комнату и открыть клетку, как бельчонок прыгал на меня и бросался в карман, ухитряясь залезть в него весь целиком, набивая за щеки сладости.
Ваня знал, что я возвращаюсь с работы в пять часов. Это время сторож в Михайловском отбивает пятью ударами в старинную чугунную доску, и точно в этот час Ваня садился у окна, поджидая моего прихода…
Так прошла долгая деревенская зима, и вот вновь весна. Наш Ваня затосковал, стал каким-то другим: то лежит соня соней, то вдруг как с ума сойдет, такие начнет выделывать фортели.
Однажды я уехал на несколько дней в командировку в Ленинград. Вернувшись обратно, я увидел, что мои домашние смотрят на меня виновато.
– А где Ванечка? – спросил я.
Ванечки дома не было. Что же произошло? Оказывается, убирая комнату, забыли закрыть форточку. Зверек воспользовался этим, выскочил через окно в сад, только его и видели.
И вот теперь, когда я гуляю по Михайловским рощам и иной раз вижу рыжую белочку, шелушащую шишку, мне все кажется, что это мой зверек, и я кричу ему: «Ваня!.. Ванечка!..»
Может, это и не моя белочка, белок ведь в Михайловском много, только я думаю, что это все же моя, мой пушкинский Ваня.
За окном моей хижины…
Туча
За окном моей хижины стоит высокая старая ель. Ей уже больше полутораста лет. Так утверждают лесоводы, но я и сам вижу, какая она старая. В осенние дни на вершину ее часто садятся серые тучи, им хочется отдохнуть, прежде чем лететь дальше, на юг, вдогонку за птицами…
– Эй, – кричу я туче, – куда это ты, растрепа, плывешь?
Она долго молчит. Ее корежит мозглятина, трясет свирепый ветер, и я еле слышу хриплый шепот:
– Лечу туда, не зная куда…
– Ну и лети с богом! – ору я.
И туча исчезает.
А я вновь припадаю к окну, и гляжу, и гляжу на все, что делается в саду, у речки, за холмом, смотрю глазами усталого старого кота. А на вершину ели уже уселась другая туча…
Яблоня
За окном моей хижины стоит яблоня. Я сажал ее тридцать три года тому назад. Саженцу было тогда лет семь-восемь. А теперь яблоне уже под сорок, и она старая-старая.
Яблони быстрее старятся, чем люди. Когда дереву пятьдесят лет, это значит, что человеку за то же время стукнуло сто. «Такова природа вещей», как сказал когда-то старик Лукреций.
Месяц назад люди увели с яблони ее веселых, румяных ребятишек, и дерево стало нищим, убогим и еще более дряхлым…
Я давно приметил, что яблоневое дерево, расстающееся с яблоками, старается спрятать хоть одного своего детеныша, спасти его от жадных человеческих рук. Прячет дерево своего последыша, помогают ему все сучья, ветви, листья. Ловко прячут, сразу ни за что не найдешь!
Долго висело последнее яблочко на моей яблоне. Где оно было спрятано, знали лишь яблоня да я. Я все смотрел на дерево и ждал того мига, когда яблочко пропадет, когда его заклюет свиристель, или украдет сойка, или сорвет и съест человек.
И вот однажды пришел в сад сторож. Долго и хитро разглядывал он каждое дерево, особенно мою старую яблоню: задирал ей подол, тряс сучья, работал, как сыщик на обыске в несчастном доме… Глядел, глядел – и все-таки нашел, что искал. А яблочко то было не простое, а наливное, как вино в хрустальном бокале!..
Сторож схватил яблоко, открыл пасть и исчез за углом.
– Эй, стой, куда ты? – крикнул я ему вдогонку.
Сторож повернул назад, подошел к моему окну, оскалил зубы и сказал весело:
– Здравствуйте, а я яблочко нашел!
– Вижу, вижу… приятного тебе аппетита, – ответил я и отвернулся.
За окном моей хижины стоит старая бедная яблоня. Она совсем голая. Голо и пусто все вокруг. Голо и пусто и в сердце моем. Так бывает всегда в октябре, когда приближается снег.
На усадьбе Михайловского
У входа на усадьбу Михайловского со стороны поляны, где народ собирается на Праздник поэзии, лежит большая «книга». Да-да, книга! Только она особенная, необычная. Это пруд, вокруг которого растут высоченные серебристые ивы, посаженные нами сразу же после войны, взамен срубленных гитлеровцами. Когда они удирали из Михайловского, стараясь испакостить все вокруг, они даже плотину пруда взорвали и выпустили воду в Сороть.