Теперь этот пушкинский пруд стал еще более красивым, чем был. Он всегда полон свежей водой. В саду постоянно работает артезианская скважина: незримый насос подает сам воду, когда зеркало пруда этого хочет. Это еще одно «чудо», которое сделано нами недавно в дополнение к тем чудесам, о которых Пушкин поведал в своей поэме «Руслан и Людмила».
У пруда всегда люди. Им здесь любо. Весной все слушают иволгу и соловья. Летом смотрят, как стаи карасей весело справляют свой свадебный обряд. Как и при Пушкине, сегодня этот «пруд под сенью ив густых – раздолье уток молодых». Тут паломники, особенно дети, угощают утят своими гостинцами – печеньем, пряниками, конфетами. Утята резво, наперегонки носятся по глади вод за угощеньем. Здесь всегда весело и радостно.
По вечерам раздаются серенады лягушек. Им вторят совиные рулады. А совсем недавно здесь поселилась – кто бы вы думали? – выдра! Чистые берега, свежая зелень, всегда ключевая вода, никаких охотников, купальщиков… Все это прельстило древнего насельника Сороти, и она перебралась сюда. Нравится ей здесь…
Как-то осенью выдра переводила свое потомство с верхней части пруда к нижней, к плотине. Дело было вечером, на усадьбе пустынно, только какой-то фотограф ходит и щелкает своим аппаратом. Шла выдра по дорожке, а ей навстречу фотограф. Приметив зверя, он бросился в густой куст чумизы, стал на колени и приготовился снимать. И что бы вы думали сделала выдра? Она оставила своих ребятишек, а сама бросилась к фотографу, дала ему лапкой по физиономии и зашипела: «А ну, давай отсюда подальше, не видишь разве, кто идет!»
Особенно интересна эта «книга» зимой, когда пруд скован льдом, запорошен снегом. Смотришь утром на снег и читаешь следы ночных гостей Михайловского. Вот беличьи следы, вот следы косого, который летел куда-то в сад, несомненно, поглодать спустившиеся от мороза к земле яблоневые ветви. А вот следы горностая, прибежавшего на водопой… Он живет под домом, где часто летом останавливался писатель М. А. Дудин и где горностай выводит свое потомство – зверята возятся, пищат… Один раз они так перепугали писателя, что тот всю ночь заснуть не мог.
А это что за веревочка из кругленьких следов, прямая, как по линейке? Это следы старого «друга» Михайловского – Лисы Патрикеевны. Она ходила к вольеру полюбоваться петухом и утками, сидящими в клетках… Что она им напевала-выговаривала – об этом в старинной сказке хорошо рассказано.
А это что за кружево из маленьких точек? Это куда-то перебегала мышка-норушка – полевка…
А вот и следы ночных похождений Михайловского «кота ученого» – Василия, который живет на усадьбе уже пятнадцатый год, переловил всех мышей в домике няни, амбаре – повсюду…
А вот и диво-дивное – огромные, прямо лошадиные следы! Они ведут к моей избе, к поленнице дров, к кустам смородины, к кормушке, где лежит зерно для пичуг. Это гулял здесь ночью лось. Он часто проходит по Михайловскому. Любит почесать пузо о штакетную ограду, попробовать ветви фруктовых деревьев…
Я люблю читать эту «книгу». Иной раз, по прочтении ее, то кормушку переставлю на другое место, то корму добавлю. А недавно неподалеку от «Острова уединения» лесники наши поставили для лося стожок сена и лоток с зерном.
Когда вы идете по горбатому мостику и глядите на пруд, попробуйте сами почитать «книгу», о которой я вам поведал, – честное слово, жалеть не будете!
Цветы Михайловского
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я…
Когда погожим июньским днем вы ходите по пушкинским полянам, сорвите пучок травы и посмотрите – чего только нет в вашем букете! Тут и ромашки, и колокольчики, дикая гвоздика и куриная слепота, незабудка и фиалка, земляника и зверобой. В ваших руках цветочная краса здешнего края – пестрое смешение красок и ароматов. Все это видел Пушкин. Говорят, что наши незабудки столь ярки потому, что они впитали голубизну Михайловских озер и весеннего неба. Может быть, это и так. А может быть, они впитали в себя голубизну глаз Пушкина.
Случалось ли вам бывать в гостях у Пушкина летом, когда михайловское разноцветье и разнотравье ложится в «душистые скирды» на лугу возле дома поэта? Всюду, куда бы вы ни пошли, за вами следует запах теплого сена.
Бродили ль вы по парку в сентябре, когда отлетают золотые, желтые, бурые листья, когда все кругом успокоилось и притихло в преддверии перемены времени года? И вдруг, неожиданно, как последний подарок уходящего лета, встретила вас на полянке у липовой аллеи запоздалая семья колокольчиков! У каждого она вызовет в душе что-то свое: один обрадуется, будто нашел жемчужное зерно, другой грустно улыбнется, но оба вспомнят пушкинские «цветы последние»…
Цветы украшали жизнь Пушкина. Они сопровождали его в радости и горести. Они обогатили его поэтический словарь, придали деревенским главам «Онегина» особый колорит.
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! Я предан вам душой… —
благодарно восклицает он.
Пушкин всегда любил цветы. В Михайловском полюбил их особенно. Всем сердцем он «стремился к жизни полевой, в деревню, к бедным поселянам, к своим цветам» (курсив мой. – С. Г.). «У меня на окне всегда цветы», – благодарно писал он Прасковье Александровне Осиповой. Потом Пушкин принес хозяйке Тригорского свой поэтический дар – «Цветы последние…», которые для него были «милей роскошных первенцев полей»… Великий Гете, по чудесному выражению поэта Баратынского, «умел слушать, как растут цветы». Умел слушать и понимать тайный смысл цветов и Пушкин. Цветы были для него одним из тех лирических компонентов, которые составляли главное в его поэзии «жизни мирной».
Цветочное царство Михайловского поистине сказочно. Чего-чего тут только нет! Есть цветы, которые пришли сюда неведомыми путями еще сотни тысяч лет назад – из сибирской тайги, с альпийских лугов; есть цветы с востока, с южнорусских степей… Есть цветы, отцветающие, не успев появиться на свет божий, они – «как мимолетное виденье». Есть цветы, которые природа наградила даром долгой жизни. Ученые-цветоводы утверждают, что Михайловской сирени более 250 лет! Есть цветы всякие.
Местное народное поверье угадывало в цветах разные символы. В альбомах уездных красавиц пушкинского времени часто можно не только читать, но и видеть лирические стихи и романсы. Они были изъяснены на языке нарисованных цветов. Считалось, например, что изображение цветов шиповника и гвоздики означает пылкую любовь, желтой розы – любовь без измены навеки, лилии – чистоту верного сердца, подснежника – утешенье в печали, фиалки – скромность, тюльпана – объяснение в любви, бархатца – поэтического вдохновения. Все это, несомненно, знал Пушкин, как знали все люди в те времена.
В пушкинское время барометр был редкостью. Ему была исстари замена – цветок под названием ванька мокрый – сорт бальзамина. Ежели ожидается хорошая погода – ведро, сочный стебель ваньки сух, а ежели непогода – с ваньки каплет вода. Не было дома, на окошке которого не стоял бы в горшочке ванька-«барометр». В Михайловском, как и в других сельских усадьбах, были цветочные часы. Они не требовали никакого ремонта, показывали же время очень точно. Известно, например, что летом цветы шиповника раскрываются в четыре часа утра, а закрываются в восемь вечера, мак раскрывается в пять утра, фиалка двухцветная – в семь, вьюнок в восемь часов и т. д. Такие «часы» росли в Михайловском повсюду.
Как и все смертные, Пушкин мог и прихворнуть: то насморк подхватит, то хандра на него нападет, то зуб заболит. Мало ли что с человеком случается! Лекарство от всех болезней было рядом с домом, на огороде, в цветнике, на лугу, а лекарь – все она, его «мамушка», – Арина Родионовна. Она все знала, про все ведала – она была ходячей энциклопедией тогдашней сельской жизни. Простудился – пожалуйте, принять кленового соку с парным молоком или взвару из цветов заячьей капустки, голова заболела – втягивайте в нос сок плющихи, прыщ вскочил на носу – выпей-ка настоя из анютиных глазок.
Одуванчик – милый, первый весенний цветок, похожий на солнышко, его в наше время выпалывают из цветников как сорняк. При Пушкине к нему относились почтительно, считая эликсиром жизни. Корень его принимали при болезнях печени, настойка из цветов считалась лучшим средством от ожога. Ромашкой молодежь «золотила» в бане свои кудри. Настой из цветов барбариса снимал лихорадочное состояние заболевшего. Есть у меня старинная, конца XVIII века, рукописная книга в добротном кожаном переплете, написанная неизвестным псковичом. Купил я ее случайно лет двадцать назад на базаре в Опочке. Называется она «Записки о земных произращениях, цветах и благовониях». Чего-чего только в этой книге нет!
В конце XVIII века помещичьи усадьбы на Псковщине запестрели яркими красками гвоздики, анемонов, мячиковых георгинов, левкоев. Стали появляться куртины сирени, белых, красных и желтых роз, впервые завезенных в Россию еще в XVII веке. Стали заводить клумбы с бархатцами, с геранью, которую рекомендовал для садов Петр I, устраивать цветочные куртины, партеры, клумбы, вавилоны, пилигрины, лабиринты. Обо всем этом рассказывается в моей замечательной книге. Она позволила определить многие старинные сорта цветов и фруктовых деревьев, помогла найти нужный рисунок цветников, установить, где в Михайловском находился «парнас», а где «лабиринт». Она заставила меня организовать поиск цветов, характерных для русского сельского садово-паркового искусства пушкинского времени. Поиск увенчался успехом: удалось найти интересные сорта шиповника, фиалки, сирени…
Долго искал я цветок, ставший в наше время исключительной редкостью, – клен-малину. Нашел я его в двадцати километрах от Михайловского, в бывшей усадьбе приятельницы Пушкина Евпраксии Николаевны Вревской (Вульф), у которой как-то, будучи в гостях, Пушкин сажал в саду деревья.
Сегодня кусты этого цветка вновь украшают сад поэта. Листья цветка – подобны кленовым листьям. Цветет он, как шиповник, душист, как малина, и весел, как праздничный ситец. Весною и летом цветет себе и цветет…