Это была кровавая история не только в силу жестокого покорения местных жителей. Пришельцы также несли большие потери. За сорок лет из двадцати одного тамошнего российского правителя одиннадцать были убиты камчадалами, трое – своими же казаками, а четверо были казнены по распоряжению российских властей. Наиболее подробно Пушкин повествует о трех эпохах покорения Камчатки: о походах Атласова (§ 5—16, 27–32, 40), о бунте казаков против официальных лиц (§ 40–52) и о восстании под предводительством таиона (местного князька) Федора Харчина (§ 71–86), что составляет более половины пушкинского повествования о «делах камчатских».
Таким образом, общий план пушкинской документальной повести, определившийся 20 января 1837 г., теперь, по всей видимости, намечался в следующем виде:
Описание Камчатки.
Жители оной.
Камчатские дела.
Несомненно, при окончательной доработке текста Пушкин для уточнения деталей обратился бы и к другим источникам сведений о Камчатке.[624] Прежде всего это была имевшаяся в его библиотеке (№ 186) книга: Цветущее состояние Всероссийского государства, в каковое начал, привел и оставил неизреченными трудами Петр Великий… Собрана трудами (…) Ивана Кириллова. СПб., 1831; здесь был раздел о Сибирской губернии и Камчатке (Т. 2. С. 52—100), в котором история завоевания Сибири была изложена по «Степенной книге» и «Сибирской истории» 1637 года.[625]
Сведения о Камчатке в книге Кириллова были ограничены 172*7 годом, но они в части описания первоначальных усилий по завоеванию земель были более достоверны, нежели у Крашенинникова, что позволило бы Пушкину снять вопросы в тексте «Дел Камчатских», поставленные им для дальнейших уточнений.
В начале «дел» у Пушкина значилось:
§ 1. Сибирь была уже населена от Лены к востоку до Анадырска, по рекам, впадающим в Ледовитое море.
Прикащики имели поручение проведовать о новых народах и землях и приводить их в подданство.
Пенжинские и Олюторские коряки были объясачены (кем?), от них узнали о существовании Камчатки. Оленные коряки паче о том известили» (…)
§ 5. В 7203 (1695) Владимир Атласов послан был от якутского приказчика (из Якутска) в Анадырский острог сбирать ясак с присудных (приписных) к Анадырску коряк и юкогирей.
§ 6. В следующий 204 Атласов послал к Апушским корякам Луку Морозку с 16 чел. за ясаком. ОныйМорозкане дошел до Камчатки токмо 4-мя днями. Взял он между прочим Камчатский острожек и в Погроме получил неведомо какие письма, которые и представил Атласову (X, 350–351).
Так излагался Пушкиным следующий текст Крашенинникова:
По распространении российского владения в севере и по заведении селения по знатнейшим рекам, впадающим в Ледовитое море, от Лены реки к востоку до Анадырска, час от часу более старания было прилагаемо, чтоб от Анадырска далее проведовать земли, и живущих там иноверцев приводить в подданство, чего ради каждому прикащику накрепко было подтверждено, чтоб всякими мерами домогаться получить известие, где какой народ живет, сколь многолюден, какое имеет оружие, какое богатство и прочая. Таким образом не могла Камчатка не быть известна еще в то время, когда несколько коряк Пенжинского и Олюторского морей из Анадырска было объясачено, ибо им как соседям камчатским, а паче оленным корякам, которые часто кочуют внутрь Камчатки, тамошний народ был знаем (с. 473[626]).
Иван Кириллов о первоначальных походах на Камчатку за ясаком писал иначе.
Сыскана та земля назад тому близ 30 лет Анадырского острога служилым человеком Морозкою Старицыным, который ведал тот острог и окрестных иноземцев. Когда уведал оный Старицын от иноземцев про Камчатку, то в 10 человеках служилых людей и платье иноземческом ходил внутрь Камчатки разведать, можно ли оною под Русскую державу покорить и, будучи там, усмотрел возможность к покорению и, как возвратился в Анадырь, тогда, взяв себе командира Володимира Атласова со служилыми людьми во 100 человек, да с собою же приговорил Юкогиров и Коряков в 200 человек, ходил на Камчатку войною, которому Камчатский народ противился. (…) По прошествию двух лет со вступления в Камчатку, Атласов, позавидовав Старицыну, что его служилые люди и иноземцы более почитают, волею своею послал его Старицына с 10 человеками служилых людей на камчатских же жителей, кои были не покорены, где его Старицына с его людьми убили, а Атласов с ясачною казною, с собольими, лисьими и прочими зверями, коих могли со вступления в Камчатку собрать, вышел в Анадырь, оттуда в Якутск, а в остроге на Камчатке оставил служилых людей, и за ту службу в Москве оный Атласов получил чин Казацкого Головы (с. 101).
Становится очевидным, что дерзкая инициатива похода на Камчатку принадлежала Луке (Морозке) Старицыну, чьи заслуги в «скасках» (рассказах) Атласова, записанных в Якутском и Сибирском приказах,[627] были совершенно утаены, хотя подробности о быте камчатских народов были им почерпнуты прежде всего из писем Старицына, которые тот отправил Атласову после разгрома (погрома) Камчатского острожка.[628]
Впрочем, и у Пушкина деятельность Атласова обрисована далеко не апологетически. Отвага его была разбойничьего свойства. Недаром в «делах» упомянуто о грабительстве «камчатским Ермаком» товаров российского купца на Лене, а также предполагалась вставка из Крашенинникова о самоуправстве Атласова и размерах им награбленного добра во время своего правления. В § 30 Пушкин отмечает: «длинные жалобы за обиды и преступления, учиненные Атласовым», а в § 31: «пожитки его взяты ими в казну (сколько – см. с. 203)» (X, 355).
Вот на что здесь ссылался Пушкин:
А в оправдание свое писали в Якутск, будто Атласов не давал им съестных припасов, которые с камчадалов збираются; будто сам пользовался оными, а они, прогуляв рыбную пору, претерпевали голод; будто из корысти своей выпустил аманатов, а от того во всех ясачных иноземцах учинилась такая шаткость, что ясачные зборщики, посыланные на Пенежское море, едва спаслись бегством; будто колол он на смерть служивого Данила Беляева, и когда ему от служивых представлено было, чтоб он безвинно палашом не колол, но наказывал бы их за вины батогами или кнутом как государевы приказы повелевают, а он на то сказал, что государь ему в вину не поставит, хотя он их и всех прирубит; будто, желая мстить казакам за мнимые грубые их речи, призвал к себе лучшего камчадала, и говорил ему, аки бы колол помянутого служивого за то, что служивые хотят всех камчадалов прибить, а жен их, детей и кормы по себе разделить; будто бы по той ведомости камчадалы жилища свои оставили, и соединясь в тесном месте убили трех человек служивых, и многих поранили, будто он присланную из Якутска подарочную казну почти всю употребил в свою собственную пользу, так как на Камчатке в привозе явилось у него бисеру, а по тамошнему одекою, и олова не больше полпуда, а медь всю[629] он переделал в винокуренную посуду, и будто у новокрещенного камчадала вымучил он нападками лисицу чернобурую, которая в казну была приготовлена (сС. 479–480).
…пожитки его в казну обрали, которые кроме множества мехов собольих и лисьих, состояли в 30 сороках в 34 соболях, в 400 лисиц красных, в 14 сиводушных, в 75 бобрах морских (с. 480).
Всё это было вполне сопоставимо с размерами ясака, отправляемого в Москву.
Перечисляя различных камчатских «приказчиков» и их «дела», Пушкин посвящает каждому из них обычно не более двух параграфов. Исключение составляют события, связанные с казачьим бунтом, продолжавшимся в 1707–1712 годах во главе с Данилой Анцыфировым, которого бунтовщики выбрали атаманом. Свергнув власть официальных приказчиков, казаки, однако, продолжили завоевание новых камчатских земель и сбор государственного ясака. Однако они попытались установить в своей среде вольное казацкое правление и потому оказались между молотом и наковальней. В феврале 1712 года был убит авачинскими камчадалами «храбрый Анцыфиров», «оставя по себе громкую память и пословицу: „На Камчатке проживешь здорово семь лет, что ни сделаешь; а семь лет проживет кому Бог велит“ (X, 358). С остальными же „вольными казаками“ чуть позже жестоко расправился приказчик Василий Колесов.
Столь же внимательно на протяжении всего повествования Пушкин прослеживает факты постоянного сопротивления камчадалов против рабства, особенно подробно (§ 71–85) описывая бунт в 1731–1732 годах под предводительством еловского таиона Федора Харчина.[630]
Восстание это было подавлено с большим трудом. Впрочем, в результате официального следствия, виновные в бунте «Ив. Новгородов, Андр. Штинников и Сапожников были повешены, также и 6 человек камчадалов. Прочие казаки высечены, кто кнутом, кто плетьми. Камчадалы, бывшие у них в крепостной неволе, отпущены на волю, а впредь запрещено их кабалить» (X, 366).
Заключительный абзац крашенинниковского повествования о тех же событиях звучит так:
С того времени мир, покой и тишина в Камчатке, да и впредь опасаться нечего, ибо по высокоматерному всемилостивейшему государыни нашей императрицы Елисаветы Петровны о подданых своих попечению зделаны такие учреждения, что тамошним жителям лучшего удовольствия желать невозможно. Ясаку они платят токмо по одному зверю с человека, какой где промышляется, то есть по лисице, бобру или соболю, а других сборов уже не знают. Суд и расправа, кроме криминальных дел, поручены тойонам их, а комиссарскому суду они не подвержены. Старых долгов, которые казаки на них почитали, править на них под жестоким истязанием не велено, а что всего паче, все почти они приведены в христианскую веру чрез проповедь слова божия, к чему способствовали отменные щедроты и милосердия августейшей монархини нашей, что новокрещеным дана от ясаку на 10 лет свобода. Для умножения же их в православии определены учители, и во всех почти острогах заведены школы, в которых невозбрано обучаться как детям казачьим, так и камчадальским без всякой платы; и ныне христианская вера в тамошней стороне от северу до коряк, а к югу до третьего курильского острова распространилась, но можно твердо надеяться, что вскоре и коряки просвещены будут святым крещением, тем наипаче, что многие из них приняли христианскую веру. Сие же между славными и великими делами всепресветлейшей с