секунду. Я могу быть права и остаться одна, либо я перешагну через это прошлое и буду счастлива с Русланом. Забыть я не смогу, но не думать и не вспоминать у меня получится. Самое страшное – это потерять кого-то из них. Я не хочу терять. Не хочу прожить гордой, но одинокой и несчастной. Тот год… когда я считала, что его нет… на что я была согласна, лишь бы он вернулся ко мне? Каким была готова принять и любить? Разве не молилась по ночам, чтобы случилось чудо. Правда, чудес не бывает. И выжил он тогда не чудом, а в жизни за все приходится платить.
Когда в то раннее утро привезли детей, я помню, как упала на колени и целовала их до исступления, прижимая к себе, и не давала врачам подступиться. У меня была дикая истерика. Очнулась и пришла в себя уже в больнице рядом с их кроватями. Сижу на стуле и смотрю в никуда. Держу обоих за руки, а они спят еще, увитые капельницами. Меня от облегчения то в жар, то в холод, а слезы по щекам сами катятся, неподконтрольные мне совершенно. Сама не поняла, что вслух с ними разговариваю, с обоими. Даже не знаю, что именно говорила. То ли сказки рассказывала, то ли просто что-то бормотала, но замолчать не могла. Сама говорю с ними, а перед глазами лицо Руслана, как тогда в метро с этим пластырем на щеке и тысячами чертей во взгляде. Только на душе тяжесть. Какое-то предчувствие мерзкое. Все не так просто. Не станет вдруг хорошо. В какой-то момент я что-то потеряла, и у меня внутри есть это ощущение пустоты, только я пока не понимаю, что именно. Мы с ним вдвоем потеряли. Веру друг в друга. Уйдет время, чтобы снова начать доверять так, как доверяли раньше, но разве есть что-то невозможное, когда мы с ним вместе? Все невозможное мы уже прошли и оставили позади, и с этим как-нибудь справимся. Я – женщина, его женщина, я научусь доверять ему снова.
Потом, спустя неделю, домой к Ворону ездила из больницы, чтоб о Руслане узнать, а он мне – только полуправду и скрывает что-то, скрывает при каждом разговоре. Я улавливаю, как недоговаривает, как уходит от вопросов на встречные вопросы, как переводит разговор на детей. Каждый день ему звонила, а он только и говорил, что нет новостей, пока я сыну его, Андрею, не набрала, и уже он мне все подробно рассказал. В чем обвиняют Руслана и что, возможно, он сядет на очень большой срок. Они, конечно, стараются его вытащить, но пока что это слишком проблематично. Свидания не разрешены до первого слушания суда. Если будут какие-то изменения – Андрей мне сообщит лично. Я ему верила. Почему-то вот так сразу верила. То ли голос его спокойный, то ли именно твердая уверенность в собственных словах.
Савелий мне сам позвонил через несколько дней. Сказал, что наконец-то адвокат выбила разрешение на встречи, и Руслана перевели из КПЗ в СИЗО. Я обрадовалась, начала спрашивать, когда можно его увидеть, и Ворон опять не отвечал мне прямо. Говорил, что вначале адвокат должен с ним встретиться и только потом получить разрешение на свидание с родственниками, а так как я не жена, то это проблематично.
– Он не хочет меня видеть, да?
В трубке повисла пауза, а у меня внутри все оборвалось от этой догадки даже дышать стало трудно.
– Это он вам сам так сказал?
– Оксана, сейчас не самое подходящее время для встреч. Он был ранен, еще слаб и…
– Мне все равно, что он об этом думает и что он не хочет. Так и передайте ему. Если он не встретится со мной, я привезу детей под окна этого проклятого СИЗО и буду там стоять на улице и ждать. Каждый день. Каждый божий день я буду приходить туда, как на работу.
– Хорошо, я передам ему слово в слово. А сейчас успокойся. Не нужно нервничать.
– Я не нервничаю, Савелий Антипович. Я благодарна вам за помощь… Я просто так хочу увидеть его. Не могу больше.
– Увидишь. Очень скоро увидишь.
Савелий меня из больницы с детьми к себе забрал. Я отпиралась, хотела квартиру снять, но Ворон был непреклонен. Сказал, что так надежней – у него охрана круглосуточная и к нему никто сунуться никогда не посмеет. Детям хорошо будет в этом огромном особняке, где слишком пусто уже столько лет. Я согласилась и ни разу об этом не пожалела.
Спустя еще несколько бесконечных недель, бессонных ночей и бесчисленных чашек кофе Андрей отвез меня к Руслану. Я нервничала. Наверное, мне еще никогда не было так страшно встретиться с ним, как в этот раз. Женская интуиция или предчувствие. Я не могла сказать, что именно заставляло мое сердце пропускать по удару. Но все затмевала тоска по нему и дикое желание увидеть, обнять, прижаться всем телом, спрятать лицо у него на груди, вдыхая такой любимый запах, и наконец-то почувствовать себя в безопасности. Он даже не представляет, насколько я потеряна без него. Насколько я перестала быть собой и целой без этой уверенности, что он рядом. Пусть сквозь бетонные стены и колючую проволоку. Разве близость измеряется расстоянием? Просто знать, что по-прежнему есть «мы».
– Как скоро он выйдет оттуда? – тихо спросила я и повернулась к Андрею.
– Пока неизвестно. После суда станет ясно. Доверьтесь нам – мы сделаем все возможное, чтобы вытащить его оттуда.
Я доверяла. Мне было больше некому доверять, и когда слышала эту стальную уверенность в голосе старшего сына Ворона, все проблемы начинали казаться не такими неразрешимыми и страшными. Бывают люди, которые умеют решать любые задачи, любые уровни сложности, доходить до самых верхушек и переворачивать шахматное поле в разные стороны. У таких даже «офицеры» и «короли» ходят по их правилам. Говорят, что самый главный в партии – это тот, кто переставляет фигуры. Андрей Воронов казался мне именно таким человеком. Ледяное спокойствие и железная сила воли. Ни одной эмоции на серьезном гладко выбритом лице.
– В чем его обвиняют?
– В смерти жены и в убийстве Серого, а также в махинациях разного рода.
– В убийстве жены и Серого? Серый мертв? И Лариса? – я судорожно сжала пальцы.
– Да. Лариса умерла от передозировки наркотиками, запертая в подвале. А Серый… Серый оказался замешан в смерти родителей Руслана.
– И вы думаете, Руслан виноват?
– Какая разница, что мы думаем, Оксана? Это, по сути, не важно. Важно, что эти обвинения потянут на пятнадцать, а то и двадцать лет в колонии строгого режима.
Я приоткрыла окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. Перед глазами пошли разноцветные круги. Я не могла кричать, что Руслан не виноват. Потому что я была уверена в обратном. Он был способен на эти убийства. Я слишком хорошо его знала, чтобы сейчас обольщаться на его счет и верить во что-то.
– Как вы сможете его вытащить? Это слишком серьезные обвинения, и если…
– Оксана, мы можем многое. Не волшебники, конечно, но фокусники еще те. Мы ищем варианты и возможные лазейки. Этим занимаются специально обученные люди, и за это уплачены деньги. Будем ждать результатов. Я ничего не могу гарантировать, но шанс на то, что это не закончится так плачевно, как могло бы, имеется, и довольно неплохой.
– Спасибо, что помогаете ему, – прошептала я и посмотрела Андрею в глаза.
– Рано пока благодарить. Еще ничего не сделали.
Он улыбнулся мне, а взгляд все равно остался непроницаемым. Не то чтобы равнодушным, а именно как будто там стена, и что происходит за ней – увидеть невозможно.
Я никогда не бывала в подобных местах. Меня провели в какую-то комнату, очень похожую на камеру. Решетки на окнах, односпальная железная кровать, стол и два стула. Голые стены, вешалка у двери. Возле окна батарея, которая едва греет, и у меня от холода зуб на зуб не попадает. Комната для свиданий с заключенными. Мне сказали, что у нас будет час. Так глупо, но я обрадовалась. Какой-то идиотской и абсурдной радостью. Я уже давно не была так счастлива, как в эти минуты. Целый час с ним. Час! После того, как не видела его несколько недель. Наверное, я прокрутила в голове миллионы картинок, представляя и предвкушая эту встречу. От волнения дрожали губы и подбородок. Я не могла усидеть на месте. То садилась на стул, то вставала и подходила к маленькому зеркалу на стене. Смотрела на свое отражение. Поправляла волосы… стараясь улыбнуться своему отражению со взволнованным взглядом и очень бледной кожей. Представляла, что я ему скажу, как рывком обниму за шею и просто не выпущу этот час из объятий. Мысленно я уже была с ним. Видела его лицо, зарылась в непослушные волосы, гладила колючие скулы, ища в его взгляде свое отражение.
Посмотреть в них и утонуть, захлебнуться восторгом, забывая о том, каким холодным он может быть, как больно колоть равнодушием и прожигать яростью.
Только он не пришел ко мне. Руслан отказался увидеть меня. Этого не ожидал даже Андрей… Хотя сейчас мне уже кажется, что он знал об этом изначально и привез меня сюда только потому, что я так сильно настаивала.
Дал мне возможность убедиться в этом самой.
Я, наверное, привыкла к боли. За это время срослась с ней кожей. И когда часы на стене отмеряли равнодушный бег времени, с каждой секундой я понимала, что Руслан не придет. Разочарование, как маленькие капли серной кислоты, убивало надежду. Оно разъедало мне душу с каждой минутой все глубже и глубже, сквозь туман слёз я смотрела на проклятые стрелки, понимая, что никакого разговора не будет, и всё, что говорил мне Руслан, было сказано взвешенно и обдуманно. Он от меня отказался. Отпустил… как выразился Савелий в ту ночь, когда вернули детей. Нет, я не заплакала. Только пол снова начал качаться под ногами, но я не стану больше падать. Я и так на самом дне. Дальше падать уже некуда. Только выбираться наверх… даже когда больно. Стиснуть зубы и выбираться. Я так просто не сдамся. Слишком от многого отказалась, слишком много границ перешагнула и сломала в себе все принципы и запреты, чтобы сейчас молчаливо и покорно смириться с его решениями.
Я не хотела верить. Какое-то проклятое дежа-вю. Снова не верить в очевидное и бороться с собой. Воевать насмерть. Рассудок и сердце. Опыт и надежда. Возраст и женская наивность. Всё, что говорил Руслан, не могло быть правдой. Если с Лариской так… значит, и все остальное блеф. Ведь он не мог на самом деле оттолкнуть меня, разорвать «нас» на два куска и оставить каждый истекать кровью? Он не мог так поступить со мной и с собой… Или мог? Мог. Это же Царев. Он все может, если так решил. Может закопать «нас» живыми, чтобы каждый по отдельности имел шансы на жизнь. Только для меня это не будет жизнью. Неужели он не понимает этого? Не понимает, что я люблю его. Безумно, дико, одержимо. Люблю так, как любят последний раз в жизни – со всем отчаянием, со всей первобытной яростной страстью. Я же не смогу одна. Не смогу ни с кем другим. И я не сдамся. В этот раз не будет так, как он решил.