Нармузинов повернулся в мою сторону и быстро кивнул, мне развязали руки и толкнули в спину.
– Иди.
Я пошла медленно, не оборачиваясь, постепенно ускоряя шаг, глядя Руслану в глаза, судорожно сжав руки на груди. А потом я побежала к нему, непроизвольно, чувствуя, как слезы текут у меня по щекам.
– Оксана, иди в машину, я сказал. В машину, – лицо Руслана исказилось будто от боли. – Серый! Уведи ее!
Я уже ничего не слышала, бежала к нему, сбросила туфли. Холодный асфальт обжигал босые ноги, но меня вдруг подхватили под руки и потащили к джипу. Вот теперь я сопротивлялась, крича громко и надрывно, но Серому все же удалось затолкать меня в джип и заблокировать все дверцы.
Мое сердце билось в сумасшедшем ритме, я хватала ртом воздух, стараясь не разрыдаться в голос, цепляясь поломанными ногтями за опущенное окно. Я видела, как Руслан куда-то позвонил. Состав очень медленно двинулся с места. Люди Руслана и Нармузинова опустили автоматы и разошлись по машинам. Еще никто не уезжал, но и перестрелки теперь тоже не будет. Я с облегчением вздохнула.
Руслан шел ко мне, слегка хромая. Шаг за шагом. И мое сердце отсчитывало каждый удар. Он подошел к джипу, и я высунулась наружу, меня трясло как в лихорадке. Руслан осторожно тронул мою разбитую губу большим пальцем, его глаза потемнели, брови сошлись на переносице.
– Ты в порядке? Они ничего с тобой не сделали?
Я отрицательно качнула головой и протянула руку, сжала его ладонь так сильно, что у самой занемели пальцы. Я хотела кричать и плакать, но не могла, только шумно, со свистом дышала и смотрела на него. Такого любимого, такого родного. Не отпущу его, никогда больше. Он мой. Плевать, кто он. Плевать на все. Я так люблю его. Я так сильно его люблю.
– Оксана, Сергей отвезет тебя в безопасное место, слышишь? Ты сегодня же уедешь. Я уже обо всем позаботился.
– Я хочу с тобой, – прошептала едва слышно и сжала его руку еще сильнее. Сама не поняла, что плачу.
Руслан вытер слезу с моей щеки и устало и вымученно улыбнулся.
– Нельзя. Ты должна уехать. Сейчас, немедленно. Я потом приеду к тебе. Обещаю.
Но мне почему-то было страшно. Мне казалось, если я отпущу его сейчас, нас обязательно что-то разлучит. Мне было больно с ним прощаться даже на короткое время. Даже на мгновение. Хватит расставаний, с меня довольно. Еще одного я не выдержу.
– Серый, увози ее.
«Нет, не сейчас, только не сейчас».
Джип медленно тронулся с места, я все еще пыталась удержать его руку, но наши пальцы разъединились, и Руслан пошел следом за автомобилем, провожая, глядя на меня. Такой бледный, похудевший за эти два дня, с синими кругами под глазами. Почему-то это расставание давалось мне гораздо труднее, чем все те, которые мы уже пережили. Мое сердце сжималось от тоски.
Грохот отъезжающего локомотива заглушил все остальные звуки, и вдруг я увидела, как Руслан дернулся и резко остановился, потом дернулся еще раз и еще. Его глаза в удивлении распахнулись, он схватился за грудь, упал на колени, все еще смотрел на меня, потом перевел взгляд на свою руку, снова на меня. Я увидела, как Нармузинов опустил пистолет, и вдруг все поняла, закричала, дернула дверцу машины. Голос Руслана донесся до меня издалека:
– Гони, Серый, гони, сейчас рванет.
Джип резко сорвался с места, я орала, я колотила руками по стеклу, прижимаясь к нему лицом. Но мы мчались на немыслимой скорости. Начался дождь, ливень. Он хлестал в окна джипа, а я кричала и кричала. Мой голос срывался, я оглохла от собственного крика, но меня никто не слышал, и вдруг раздался оглушительный взрыв. Столп пламени взметнулся в воздух вместе с обломками рельс, кусками железа, стелами и падающими с грохотом разорванными на клочки вагонами. Я смотрела на огонь и уже только шевелила губами:
– Вернись, вернись обратно, пожалуйста… Вернись обратно.
Я повернулась к Сергею и, сама не знаю, как это сделала, – я выдернула пистолет из кобуры на его поясе и наставила дуло прямо ему в лицо.
– Вернись туда.
Серый посмотрел на меня. Челюсти сжаты, лицо серое, перекошенное, глаза налились кровью.
– Нет.
– Вернись, твою мать, не то я разнесу твою тупую башку и вернусь сама!
Я хрипела, голос сорвался окончательно.
– Нам незачем туда возвращаться, – глухо сказал он и сильнее надавил на газ. Я выронила пистолет и почувствовала, как у меня разрывается голова, в ней нарастал рев, цунами. Я попыталась выбить стекло, и в этот момент Сергей вдруг резко надавил на тормоза. Джип остановился прямо посередине дороги. Серый вдруг резко прижал меня к груди.
– От него ничего не осталось, поверь, там не на что смотреть…
Я вздрагивала, пыталась его оттолкнуть, но он сжимал меня очень сильно, до боли.
– Там не на что смотреть… от него ничего не осталось, – повторял он, как заведенный, и я чувствовала, как он дрожит вместе со мной.
Я отрицательно качала головой, мне было нечем дышать, я пыталась вздохнуть и не могла. Серый разжал руки. По его щекам текли слезы. Он смотрел на меня, а я – сквозь него, я уже ничего больше не видела, я словно ослепла.
«От него ничего не осталось… ничего не осталось… ничего не осталось».
Это от меня больше ничего не осталось, ни кусочка… меня больше нет.
Я сгорела в этом пламени, вместе с Русланом.
21 глава
Спустя четыре месяца…
Я сидела на больничной кровати и раскачивалась из стороны в сторону. У меня не осталось слез. У меня больше ничего не осталось. Он забрал меня с собой. Там, отпуская меня навсегда, он знал, что больше никогда ко мне не вернется. Я не сходила с ума, я не билась в истерике, я просто умерла вместе с Русланом. Так бывает, когда ты вроде и живешь, но на самом деле тебя больше нет. Мою душу подтачивала тоска. Это дикое чувство безысходности и слово никогда. Оказывается, нет ничего ужасней и страшней. Даже слово смерть не настолько сводит с ума, оно материализуется в образы, в воспоминания. А вот «никогда» смотрит на тебя пустыми глазницами, трогает ледяными щупальцами отчаянья и оплетает паутиной безысходности. Оно убивает своей обреченностью. Прошло четыре месяца, а мне все хуже, боль не притупляется, не отпускает, а становится въедливой, хронической. Я даже начала к ней привыкать, я просыпалась с ней, я с ней засыпала. Точнее, я проваливалась в сон. Воспоминания терзали и рвали мне душу в клочья.
Я никогда не увижу его глаза, я никогда не услышу его голос, и я никогда больше не почувствую его запах. Он ушел. Он всегда уходил, но возвращался ко мне, потому что любил. Пусть по-своему, но любил, и я знала об этом. Меня никогда и никто не будет любить так, как он. Да, я буду жить дальше, я буду растить Ванечку, я буду работать, я даже, может быть, когда-нибудь буду улыбаться. Но я уже никогда не буду счастливой, потому что мое счастье ушло вместе с ним. Назовите это депрессией, безумием, постстрессовым синдромом. Назовите как хотите.
Вначале я отчаянно хотела увидеть его, как это пишут в мистических книгах. Я надеялась, что он придет ко мне, и я буду ощущать его рядом. Но нет. Везде так пусто, так одиноко. Я никогда не забуду звук взрыва, который разорвал его на куски. Господи, почему я даже не успела поцеловать его? Почему он ушел вот так, не оставив мне возможности закрыть его глаза, попрощаться? Почему я все еще не верю, что его нет, и каждый раз вздрагиваю, когда звонит мой телефон? Каждый раз жду, что он войдет в мою квартиру или будет ждать меня в машине, под окнами, со своей вечной жевательной резинкой, растрепанный и такой молодой?
Очень молодой, таким он останется для меня навсегда! Я ни разу не сказала ему, как сильно люблю его. Ни разу. А теперь уже поздно, и я говорю с ним сейчас, иногда про себя, иногда шепотом в темноту. И неважно: день сейчас или ночь – для меня всегда темно. Там, у меня в душе, мрак, черная бездонная дыра, наполненная болью. Моей личной, понятной только мне одной, всеми осуждаемой, презираемой, извращенной болью. Я молча кричу, я грызу подушку по ночам и вою, как подстреленное животное, захлебываясь слезами: «Я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя!»
Когда-нибудь мне перестанет быть настолько больно? У боли ведь есть конец, как и у всего на этом свете? Мне казалось, что каждая минута без Руслана растянулась навечно. С того самого момента, когда я поняла, что он уже не вернется ко мне. Я отказалась идти на его похороны, потому что не хотела его хоронить. Я никогда, да, никогда не смирюсь с тем, что его больше нет. Я не хочу знать, что он там один, под холодной землей, он всегда ненавидел одиночество.
Я буду его ждать. Каждый день. До самой старости, я буду ждать. Ждать, когда я смогу уйти к нему.
Я держалась, как могла. Я заставляла себя жить. Ради Ванюши. Только ради него. Я не замечала, как постепенно превращаюсь в тень, в некое подобие человека, который забывает помыться, расчесаться и даже поесть. Наверное, подсознательно я все же убивала себя. Хоть и не отдавала себе отчета в этом. Пока не потеряла сознание у мамы на кухне. Она вызвала «скорую», и я пришла в себя здесь, в больнице. Наконец-то одна. Наконец-то могу плакать, и никто меня не услышит. Только слез уже не осталось. Глаза высохли, плакало сердце, но оно будет плакать всегда.
– Оксана Владимировна.
Я обернулась и увидела Андрея Васильевича, моего лечащего врача. Я поздоровалась, и он сдержанно мне улыбнулся, подвинул стул к моей кровати, бросил красноречивый взгляд на нетронутый завтрак.
– Мы получили результаты вашего обследования. Смотрите, я не нашел у вас никакого заболевания. Вы истощены, у вас понижен гемоглобин и давление. Впрочем, совершенно неудивительно в вашем положении. И это нормально, но меня пугает ваше психологическое состояние. И поэтому я решил, что вам нужно поговорить с нашим психологом. Ваша мама рассказала мне о том, что недавно вы потеряли любимого человека. Возможно беседа с…
– Я не хочу ни с кем беседовать. Если я здорова, выпишите меня, пожалуйста, у меня ребенок, я должна заботиться о нем.