- А почему вы задаете этот вопрос, Холина? - спросила Котова.
- Потому, - смиренно ответила Лена, - что это трудоемкая работа. И, может, ее Гайдукову с кем-нибудь разделить?
- Сами не справитесь, Игорь? - обратилась Зинаида Васильевна к Гайдукову.
- Как-нибудь урву время, - сумрачно ответил тот.
- Когда комитет принял решение, обязывающее комсомольцев сообщать письменно, какие мелодии они слушают на досуге, - проговорил Жильников, - он, вероятно, чем-то руководствовался. Так чем же?
Вопрос был задан всем, в тоне спокойного любопытства. Возникла короткая пауза, потом Лена сказала:
- Ничем. Потому что комитет такого решения не принимал.
- Значит, это вы в порядке личного любопытства? - спросил Зинаиду Васильевну Евгений Алексеевич. - Тогда другое дело. Тогда, конечно, секретарь комитета Гайдуков может тратить время на составление для вас списка, может и не тратить… А вообще, хочу вас спросить, Зинаида Васильевна: вопрос о музыкальном воспитании представляется вам сейчас первостепенно важным?
- Важный, очень важный вопрос, Евгений Алексеевич, - сказала Котова так, точно соглашалась с его утверждением, а не отвечала ему.
- Вот всем нам известно… - Жильников встал и сказал громко, напористо, как бы не желая больше о животрепещущих вещах говорить чинно, неторопливо и туманно. - Всем здесь известно: возле школы, к нашему стыду, случаются еще хулиганские выходки. Ученики Шустиков и Костяшкин совершили преступление. Что же все это - последствия главным образом плохого выбора музыки для досуга?
- Преимущественно других причин, - степенно промолвил Стасик.
- Вот именно! - поддержала Лена.
Гайдуков, раздумывая, усмехнулся.
- Бывает, конечно, музыка с разлагающим, как говорят, влиянием, - сказал он полувопросительно и точно собираясь с духом. - А бывает, что коллектив без музыки разваливается! - неожиданно закончил Игорь и дерзко сверкнул своими за минуту до того скучными, снулыми вроде бы глазами.
- Так чем же вы тогда, товарищи, занимаетесь?.. И неужели для секретаря комитета Гайдукова, энергичного, кажется, человека, не найдется дела серьезней, чем списывание названий с патефонных пластинок?! - спросил секретарь райкома.
Лицо Котовой как-то клочковато покраснело, а ребята холодно наблюдали ее растерянность.
Котова давно внушила себе, что жила бы безбедно, не будь в школе Ксении Николаевны. И когда она узнала о том, что Ксения Николаевна заболела, то решила вдруг: неприятности позади. Говорили, будто болезнь Ксении Николаевны нешуточная. Может быть, она вообще не вернется в школу.
Однако надежды Котовой не сбывались. Ксения Николаевна и вправду поправлялась медленно, но во время ее болезни на заседание комитета явились новый завуч и секретарь райкома комсомола; с Жильниковым у нее было затем весьма неприятное объяснение. Жильников говорил с нею жестко, винил в недомыслии, и после этой именно встряски Котова проявила себя, как говорится, во всей красе.
Придя домой, она швырнула портфель в угол и принялась ругать всех и вся, ища, требуя сочувствия остолбеневших родителей.
Она ругала райком комсомола за то, что он во все вмешивается; коммунистов школы - за то, что они поддерживают Ксению Николаевну; Андрея Александровича - за то, что он тряпка.
Отец молча слушал разбушевавшуюся дочь, потом сказал:
- Лучше б ты уехала, куда тебе по распределению полагалось, - в Удмуртию, что ли…
Это ее отрезвило немного. С Андреем Александровичем она назавтра говорила куда менее воинственно, чем собиралась; она не упрекнула его в том, что он не защищал ее перед Жильниковым, а лишь посожалела об этом, потупясь.
Андрей Александрович был спокоен, собран и деловит. Он настоятельно посоветовал ей не таить обид и на всех, кто проявил к ней нечуткость, написать жалобы. Директор полагал, что ей стоит обратиться с письмами в гороно, в редакции газет, может быть, в министерство… Он проводил ее словами:
- Унывать не следует.
Зинаида Васильевна воспрянула духом. В течение вечера она составила четыре жалобы, затем хорошо выспалась и утром пошла на почту - отправлять свои письма заказными. В переулке, которым она шла на почту, Котова увидела вдруг знакомые детские лица. Да, это были мальчики и девочки из 801-й школы. Их было десятка полтора. Они толпились возле небольшого трехэтажного дома с балкончиками, с которых по сосулькам капала на тротуар вода. Ребята чего-то ждали. Это походило на небольшую экскурсию, но в переулке не было музея или картинной галереи…
Зинаида Васильевна остановилась незамеченная. До нее доносились обрывки разговоров:
- Да не уйдет она на пенсию!
- А говорят, уходит…
- Ребята, а кто первый про это слышал?
- Ага, и от кого?
- Вчера, возле учительской Макар Андроныч сказал: «Может случиться…»
- Ребята, вдруг мы станем просить: «Не уходите», а она вовсе и не собирается!
- Ну, вы идите, идите. Вперед!
Две девочки вошли в подъезд. Оставшиеся ребята на минуту притихли. Потом как-то сразу, точно по команде, все взгляды устремились вверх, и ребята закричали хором, довольно стройным:
- Ксения Николаевна, не уходите от нас! Мы вас не отпустим!
В это мгновение Котова увидела в окне второго этажа Ксению Николаевну. У той был недоумевающий вид: по-видимому, сквозь двойные рамы она не слышала, что кричат ребята, и не понимала, что происходит. Обернувшись к девочкам, стоявшим за ее спиной, она о чем-то спросила их, потом отошла от окна.
Ребята, посовещавшись, повторили громче, скандируя:
- Ксения Николаевна, не у-хо-ди-те от нас!
И вдруг внизу, на пороге подъезда, появилась Ксения Николаевна. Ребята подбежали к ней.
Ксения Николаевна сказала:
- Это какой умник такое придумал, а? Я собираюсь на будущей неделе в школу прийти, поправляюсь изо всех сил, а вы меня пугаете страшным ревом и весь дом заодно… Навещайте меня, пожалуйста, только не все сразу. Хорошо? А теперь по домам!
Но ребята смотрели на нее и не уходили. И Котова тоже смотрела на Ксению Николаевну со странным чувством.
Ксения Николаевна не показалась ей поздоровевшей. У нее было желтоватое, пожалуй, отекшее немного лицо. Она выглядела постаревшей. И, однако, в эту минуту Котова, здоровая и двадцатитрехлетняя, желала бы быть на ее месте! С необыкновенной остротой ощутила Зинаида Васильевна: «В моей жизни этого не будет…» Да, если все сложится наилучшим образом, если Андрей Александрович останется директором, если он от всех ее защитит, - все равно и тогда этого в ее жизни никогда не будет… Так вот не придут ребята под ее окно. Никогда!
И на мимолетное, но не изгладившееся потом из памяти мгновение Котова почувствовала поистине физически, как зыбко ее положение в жизни. Зыбко до тошноты. До отвращения к себе. Потому что ее не любят. Ни взрослые, ни дети - никто. Она пошла против коллектива, и этого не простят.
Когда Ксения Николаевна ушла, кто-то из ребят заметил Зинаиду Васильевну. Все разом повернулись к ней затылками и рассеялись с немыслимой быстротой, точно провалились сквозь землю. Тогда, с растущим отвращением к себе, Зинаида Васильевна выхватила из сумки письма, которые несла на почту, и яростно и брезгливо стала рвать в клочья над урной свои лицемерные жалобы…
Это продолжалось минуты три. Потом она опомнилась и уцелевший конверт опустила в почтовый ящик.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Хотя в школе никто не сообщал ребятам о дне суда над Шустиковым и Костяшкиным, в зале суда, где слушалось их дело, оказалось немало старшеклассников. Каждый из них, приоткрывая дверь в этот зал, испытывал робость, но тут же обнаруживал, что здесь одни только свои ребята, и мигом осваивался. Аудитория в самом деле подобралась совершенно такая, как на школьном комсомольском собрании.
Ребятам приходилось читать в газетах, что на судах присутствуют представители общественности. Но они не предвидели, идя в суд, что этой общественностью сами же и будут: незнакомых людей можно было здесь насчитать не больше трех-четырех.
Перед самым открытием судебного заседания (дело Шустикова и Костяшкина слушалось в это утро первым) в зал вошли Андрей Александрович, Зинаида Васильевна, Ксения Николаевна, классная руководительница 8-го класса, где учился Костяшкин, Наталья Николаевна и новый завуч. Они сели в одном из первых рядов.
Директор не осматривался по сторонам, так что неизвестно было, заметил ли он, что здесь столько учеников его школы. Но вот, оглянувшись, он говорит что-то Зинаиде Васильевне. Вероятно, это замечание, потому что Котова отвечает торопливо и с таким выражением лица, точно винится и - в еще большей степени - недоумевает. Ребята с легкостью расшифровывают «язык жестов» - по ее расчетам, их никоим образом не должно было здесь быть…
На сцену вышли судья с заседателями, и сразу исчезло сходство со школьным собранием. Те, кто на школьных собраниях сидел в президиуме, сейчас встали вместе со всеми. И уже ввели милиционеры одного за другим Шустикова и Костяшкина.
Две женщины, сидевшие впереди и немного правее Валерия, подались вперед и стали вглядываться в подсудимых - жадно и в то же время скорбно. Потом отклонились к спинкам стульев, и та, что моложе, сказала другой:
- Мой похудел. А ваш?..
- Осунулся, - ответила женщина с крупным бледным лицом и, как промокашку к кляксе, приложила к краю глаза уголок пестрого платочка.
Но Валерий не сказал бы, что Шустиков и Костяшкин особенно переменились. И держались они довольно непринужденно, хотя Костяшкин казался более подавленным.
Обвинялись Шустиков и Костяшкин в том, что за несколько дней до Нового года, в десять часов вечера, на 2-й Мещанской улице ограбили гражданина Куницына. Сам гражданин Куницын, низенький человек лет пятидесяти, показал, что два молодых человека остановили его, когда он шел домой, и попросили дать им денег. По словам потерпевшего, он вначале решил, что молодые люди по какому-то недоразумению оказались без денег на проезд, и протянул им рубль. Но в ответ на это один из молодых людей (гражданин Куницын указал на Шустикова) выразился совершенно нецензурно и потре