рого мира. Убеждаться же в том, что Старый мир еще существует, было всякий раз очень неприятно…
Точно так же совсем маленьким мальчишкой (он жил тогда с родителями в Москве) Воля просил не водить его в детский сад той улицей, на которой впервые в жизни встретилась ему похоронная процессия. Он не мог забыть усталых, угрюмых лошадей в черных попонах с бахромой, тащивших дроги с открытым гробом, забросанным цветами, под которыми лежало нечто, на что ему не надо было смотреть. («Отвернись, - сказала мама, - тебе не надо…» - и повернула его лицом к стене какого-то дома.) Он послушно смотрел в стену, слыша только громкую, медленную, печальную музыку, очень медленно удалявшуюся, но довольно скоро, впрочем, заглушённую лязгом и скрежетом трамвая, гудками автомобилей - привычным уличным гамом…
Однако долго еще эта улица напоминала о том, что существуют на свете Смерть и Похороны, и он просил водить его в детский сад другой улицей - окольным путем.
Вероятно, и сейчас Воля не ходил бы к реке улицей «единоличников», а предпочитал бы соседнюю, параллельную, если б на параллельной не стояли по обе стороны точно такие же домики, с теми же скамеечками у калиток и с теми же огородниками под окнами… (Мать покупала здесь иногда для праздничного стола огромные, красные, величиною с небольшую дыньку, помидоры, почти сладкие на вкус, или цыпленка, если Воля болел и нужен был совсем свежий цыпленок. И раз он застал ее, изумившись, за уютной беседой с одной из хозяек, - цыпленок, полуощипанный, забытый, лежал перед ними в траве, а женщины рассказывали друг другу обо всей жизни: о девичестве, замужестве, мужьях, свекровях, детях, о том, в каких местах приходилось жить и как там обстояло дело с продуктами, о тяготах, радостях, ожиданиях… Ну как у матери могла быть такая беседа с жительницей этой улицы?!)
Воля быстро шагал по нелюбимой улице, и вдруг мощный, нарастающий с каждой секундой рев мотора заставил его остановиться, запрокинув голову: огромный самолет пролетел над ним, набирая высоту; он успел разглядеть на крыле крупные буквы «СССР», а в следующее мгновение - Воля еще не опустил головы - самолет был уже за рекой…
И с внезапной, волною прихлынувшей и приподнявшей его радостью Воля подумал о том, что у нас самый сильный в мире Воздушный Флот, самые замечательные пилоты, и как это прекрасно, что он родился и живет в СССР, на той шестой части земли, где уже выросли и воспитались совсем новые люди, такие, как челюскинцы или папаниицы… И вот они - и, конечно, полковник Александров из «Тимура», и отважные Карацупа и Коккинаки, - быть может, совсем недалеко от него, и в будущем, вполне возможно, ему предстоит их встретить… Думал Воля в эту минуту и об отце. И о Натке и Сергее из «Военной тайны» Гайдара. Он понимал, что в жизни у них, скорее всего, другие имена, но не сомневался в том, что они существуют, и желал знать, вместе ли они теперь. С ними он тоже надеялся когда-нибудь встретиться…
На свете были еще превосходные люди, но о них он не думал сейчас, - он просто не знал их.
…Вслед за огромным самолетом пронеслись над головой два поменьше, - быстрее первого и один за другим, строго соблюдая в полете дистанцию. Они не скрылись, как тот, за рекой и рощей, а на глазах, стремительно и круто, стали набирать высоту. Скоро первый стал едва-едва различим, и теперь, казалось, уже медленно приближался к самому зениту небосвода. Он оставлял за собою длинную белую полосу, а второй самолет мчал за ним по этому ширящемуся, но не исчезающему следу, точно по небесному шоссе…
Во двор двухэтажного бревенчатого дома, в котором жили Воля с матерью, кто-то вошел - слышно было, как скрипнула, а потом хлопнула калитка, - и в открытое окно до Воли донесся мужской голос, назвавший их фамилию и о чем-то спросивший. Воля живо перевесился через подоконник, но никого не увидел: тот, кто спросил их, верно, поднимался уже на второй этаж.
В это утро Воля проснулся с мыслью, что отец приедет сегодня. Почему-то ему казалось, что отец постарается приехать именно девятнадцатого (ведь в этот день Воле исполнялось пятнадцать), хотя ждали его к двадцать второму, то есть ко дню, когда собирались праздновать. Конечно, отец не стал бы осведомляться во дворе, здесь ли они живут, но все-таки Воля поспешил к двери на лестницу так, точно мог сейчас увидеть отца.
Это был не отец, и, удостоверясь в этом, Воля тут же отступил от порога, пропуская вперед мать: кто-то, не отец, шел зачем-то, однако, к ним.
- Здравствуйте, Екатерина Матвеевна, - сказал кто-то.
Воля, приостановясь в глубине коридора, увидел, как невысокий мужчина, почти заслоненный от него матерью, опустил свой чемодан на пол возле перил и выпрямился.
- Здравствуйте, - ответила ему мать, как отвечают незнакомым.
- Вы, наверно, не узнаете меня, - сказал он, - потому что привыкли видеть в военном. Я - Гнедин, Евгений Осипович.
- Евгений Осипович?.. Боже мой!.. Боже мой!! Боже!! - говорила мать, как бы не сразу, но все яснее осознавая, кто перед ней, и чуть запоздало уступая дорогу в глубь квартиры. - Да заходите, пожалуйста! Воля! Чемодан возьми!.. Сын мой… Вот такой молодец… Воля, познакомься: это - Евгений Осипович, легендарный комдив.
Говоря так, Екатерина Матвеевна вовсе не старалась польстить Гнедину, сказать ему приятное - она только хотела назвать его, чтобы сын понял, кто это.
Тогда были обиходными такие неразрывные словосочетания: старейший ученый, легендарный комдив, железный нарком. В годы, когда Валентин Андреевич служил под началом Гнедина, Гнедин был легендарный комдив.
Они прошли в комнату и присели к столу.
- Вот кого я поначалу не признала, надо же, а? - И, не то дивясь самой себе, не то о чем-то сокрушаясь, мать мелко-мелко покивала головой: вот ведь…
- Что же, мы с вами виделись, по-моему, более четырех лет назад, - сказал Гнедин. - Достаточно давно. Можно, пожалуй, и забыть. Мы тогда, помнится, за короткое время два раза встречались у… - Он почему-то не договорил, у кого встречались, а вдруг помрачнел, и на лбу у него обозначились морщины - точно разлиновали гладкий лоб в косую линейку…
- Четыре с лишком года, - медленно произнесла мать, как бы представляя себе в эту минуту, сколько в них для него вместилось.
- Да, - проговорил Гнедин, будто отвечая ей. - Были у меня за это время… - Он чуть затруднился и, взглянув на Волю, докончил: -…приключения. Потом - сложности кое-какие. Теперь жду назначения.
Евгений Осипович сделал короткую паузу, улыбнулся:
- А самое главное - привет вам, самый свежий, от Валентина Андреича.
- Значит, вы к нам сейчас, Евгений Осипыч, от него?.. - быстро спросила мать.
- Да, - ответил Гнедин. - К сожалению, не только «от», но и вместо. Вообще-то Валентин Андреич мог бы сейчас, между нами говоря, получить отпуск. Но не захотел…
«Не захотел, - обиженно повторил про себя Воля. - Сам не захотел». Но обида была какая-то вялая, и мимолетно Воля сам подивился спокойствию, с которым узнал, что отец не приедет. Он как бы и не переживал пока услышанного, а просто слушал дальше.
- «Мне, говорит, нюх подсказывает, что не время в отпуск идти. Побуду наготове, мне же и спокойнее будет».
- Ему, конечно, виднее, - сказала Екатерина Матвеевна сдержанно и взглянула на Волю, как бы остерегая его от рассуждений о том, о чем может судить лишь сам отец. - А вы? - вдруг живо спросила она. - Ведь если так, то и вы… Вы же тем более, Евгений Осипович?!
- Я - что же… - сказал Гнедин и развел руками. - Что же теперь я… Жду назначения, - повторил он фразу, произнесенную раньше.
- Ну, как бы там ни было у вас, это уж я не знаю… а мы вам рады от души, - сказала Екатерина Матвеевна.
Тон ее был очень приятен Гнедину и о ком-то, казалось, напоминал - тон доброго, без затей, человека, допускающего, что бывают на свете и не его ума дела, но в делах житейских, порой не столь уж простых, самостоятельного и решительного. Без сомнения, он встречал в жизни таких людей, и они помогали ему, но сейчас, сразу, не удавалось припомнить их…
- Спасибо вам, - ответил он. (Екатерина Матвеевна слегка пожала плечами: «За что же?») - Я у вас буду помощи просить: я ведь сюда приехал не только за тем, чтобы передать вам поклон от Валентина Андреевича, у меня еще… - он запнулся на миг, - семейные обстоятельства. Мне, видно, придется тут комнату у кого-нибудь снять. На моем попечении будет, видите ли, девочка. Маленькая девочка, - пояснил он.
- А вы умеете детей нянчить? - спросила с улыбкой Екатерина Матвеевна.
- Не приходилось, - ответил он, помедлив, как будто пытался что-то отыскать в памяти, но не отыскал. - Да я научусь.
- Научитесь, да не сразу, - сказала Екатерина Матвеевна и рассмеялась, словно вдруг вообразила себе, какой неуклюжей и беспомощной нянькой будет на первых порах Евгений Осипович.
И, обрадованная, что разговор их теперь перешел на простое и ясное, Екатерина Матвеевна с веселым любопытством забросала Гнедина вопросами о девочке.
- А какой у ней нрав? - спрашивала она. - Ей сколько? Кто за ней сейчас-то ходит? Вам надо будет ее почаще купать - маленькие это любят, - и в ванночку ей опускать таких, знаете, резиновых уточек, которые в воде не тонут… Непременно нужно достать!
Она рассмеялась, представляя себе, как он будет управляться со всем этим.
- Ей четыре года. Она сейчас здесь с бабушкой - моей тещей, - отвечал Гнедин. - Та как раз отсюда родом и…
- Так это ваша дочь, девочка-то? - воскликнула Екатерина Матвеевна.
- Это дочь моей покойной бывшей жены. Покойной и бывшей, - повторил он зачем-то.
Мать даже не взглянула на Волю, но, как если б она толкнула его, он понял вдруг, что происходит такой взрослый разговор, которого ему не положено слушать. Он знал, что лишний здесь и надо встать и выйти (а оттого, что наступило молчание, это с каждым мгновением становилось явственнее), но не мог уйти.
- Как же, ну, как же, а?.. - Произнося эти слова, Екатерина Матвеевна ни о чем не спрашивала Евгения Осиповича; скорее, она, сетуя, спрашивала у самой себя, как это так нескладно вышло, что она коснулась того, чего нельзя было касаться, и хоть ненароком, но причинила человеку боль.