а ее лице и вместе с тем ощущая, как сжимает мой член изнутри. Она не вырывается, не кричит, но и не сопротивляется. На секунду в голове вспыхивает мысль, что я никуда ее не отпущу, что она принадлежит мне… и что это в моей власти держать ее под замком до скончания веков… А потом понимаю, что это не про меня. Не про меня, бл*дь. Я так не смогу. Не прощу ее никогда. Рано или поздно убью и сам сдохну. А мне жить надо. У меня дети. Кто-то должен о них подумать… если матери было насрать, и она еб***сь, как течная тварь. У них только отец и остался.
И сейчас буду драть так, как я хочу и сколько хочу. Последний раз клеймить суку. И сейчас мне плевать нравится ей или нет. Клал я на все ее эмоции, меня разрывает от моих собственных. Развернул ее лицо к себе… подался вперед, чтоб впиться губами в ее губы и остановился. Не смог. От мысли, что сосала у него… что целовала его, появился привкус ядовитой кислоты во рту. Привкус брезгливого отвращения к ней.
Сжал до синяков колыхающуюся грудь и впился зубами в ее шею. Больно, не жалея, так, чтоб дернулась всем телом. И меня слепит ненавистью и похотью. Я теряю контроль, я готов обхватить ее шею ладонями и сдавить так, чтоб больше не дышала, а потом закопать их обоих здесь. Вместе.
Но я не смогу… так же, как и не смог ее избить… хотел и не смог. Я слишком любил ее. Слишком… и эта любовь будет умирать во мне еще очень долго.
Я драл ее на одной ноте, осатанело, бешено, так, как никогда до этого. Не жалея, на полном эгоизме, на самом отвратительном и жестоком желании достичь своего кровавого оргазма, не заботясь о ней, используя ее, как просто дешевую дырку, которую она любезно предлагала своему слизняку и даже не скрывала этого от меня.
— Не зря говорят, кто смог изменить одному мужчине, скорее всего, изменит и другому, и третьему. Слаба на передок моя Оксана… новых ощущений захотела, нового члена у себя между ног и во рту. Дрянь, — выходя полностью и вбиваясь по самые яйца так, чтоб скулила от боли.
Глотает воздух, стонет. А я не хочу ее стонов, голос ее слышать не хочу. Рот закрыл жестоко, сильно сжимая скулы и долбясь с таким остервенением, что меня всего трясет, машину раскачивает, и мой пах бьется о ее ягодицы до красных отметин. Не вырывается, мычит мне в ладонь сдавленно и скупо.
И моя ненависть смешивается с каким-то дьявольским сожалением, с каким-то отчаянным воплем, рвущимся изнутри наружу. Как будто я то горю, то стыну, и эти контрасты сводят меня с ума, заставляют дрожать от напряжения, двигаться в ней еще сильнее, яростней, безжалостней.
Сдавил ее затылок, поднимая к себе, склоняясь к ее уху и поворачивая голову к мертвому Игорю.
— Смотри на него, смотриии… какой он теперь? Красивый? А, Оксана? Красивый, бл*дь? Тебе нравится его тело? Обоссанное, искореженное, вонючее. Нравится? Ты променяла меня на него. Меня. На. Него.
Она молчит, пытается вырваться, отвернуться, но я удерживаю ее локтем, придавив спиной к своей груди, долбясь в нее, как отбойный молоток, чувствуя приближение оргазма.
— Нравится? Отвечай… твой дохлый слизняк… нравится?
— Дааааааа, — орет, захлебываясь, а меня дергает от всплеска боли, ненависти, отчаяния и ненормального наслаждения, дикого, мощного, болезненного. Меня сотрясает, корежит, ослепляет.
Изливаться в нее, ругаясь матом, чувствуя запредельное отвращение к нам обоим. Да, к себе тоже. Я только что трахал свою шлюху-жену возле трупа ее любовника. Чтоб так низко пасть… кем надо быть? Наверное, и я сам уже мертвец, если мне наплевать.
Сегодня в меня вернулся тот бешеный и конченый псих, каким я был до нее. Сегодня моя жизнь изменилась до неузнаваемости. Моя, ее и наших детей…
Брезгливо толкнул вперед, освобождаясь из ее тела, содрал телепающиеся на дрожащих женских коленях трусы и вытер член, бросил трусы рядом с ее лицом. Пусть подотрется тоже.
Смотреть на нее больше не хотелось. Отвернулся, набрал своего человека. Раньше никогда бы не звонил ему при ней… а сейчас по хер. Мне больше и скрывать-то нечего.
— Я здесь наследил. Убрать надо. Да так, чтоб не докопаться. Плачу по двойному тарифу. Координаты скину на мейл.
— Будет сделано, Бешеный… давно не звонил. Стряслось чего?
— Когда стряслось, тогда и позвонил. Прибери.
— Не волнуйся. Оформим в лучшем виде, как в старые добрые времена.
Отключил звонок, слыша, как она прошла по опавшим листьям, как поправляет одежду.
— Детей не получишь. Не только потому что им нечего делать с такой бл*дью, как ты, а потому что со мной безопасней.
Всхлипнула судорожно, а я не испытал ни капли жалости. Должна была понимать, что делает, а если не думала, то это ее проблемы.
— Маме твоей квартиру куплю. Думаю, она сама потом с тобой созвонится. Можешь с ней жить, мне по хер. Развод оформлю в кратчайшие сроки. На существование дам… я ж кормильца твоего убил, чтоб ноги не протянула.
— Руслан…
Передернуло всего. Как будто напоминанием, как зубным, вскрытым нервом ее голосом весь я.
— Имя мое не произноси. Никогда. Чтоб не слышал его. Для тебя теперь Бешеный или вообще никак. Не хочу, чтоб имя мое марала голосом своим проклятым.
Рубашку в штаны заправил, подошел к машине, распахнул дверцу.
— Посиди, попрощайся со своим еб**ем. Машину за тобой пришлю. На. Тебе на первое время.
Достал деньги из бумажника и швырнул на землю.
— Руслан.
Резко обернулся и замахнулся, чтоб выбить с ее губ свое имя, чтоб язык прикусила, чтоб болью запомнила не звать никогда. Но встретился с ее взглядом, и рука застыла в воздухе, одеревенела… Когда-то эти глаза смотрели на меня с любовью. Когда-то плакала из-за меня и ждала с тюрьмы… она мать моих детей.
— Не называй моего имени, я сказал.
— Дети… я смогу их видеть?
— Нет. И это был твой выбор. Когда ты уходила… бежала, мать твою, из моего дома к своему козлу и бросала их там… ты понимала, что ты делаешь. А теперь живи с этим.
Развернулся, сел в машину, повернул ключ в зажигании.
— Руслааан, подожди… умоляю. Видеть их хотя бы раз в неделю… раз в месяц. Руслаааан… я прошу тебя.
Навалилась на багажник, но я резко вдавил педаль газа, и она упала в листья и так и осталась там лежать… и только в этот момент я ощутил, как по моим щекам катятся слезы. Сукааа… как же выдержать эту боль? Как жить дальше без Оксаны и с пониманием что предала… как жить?
ГЛАВА 11
Как-будто сразу после боя, как раскалившись до красна
Остались нам вдвоем с тобою любви просроченой слова.
Потом банально хлопнув дверью, не оглянувшись,
Ты пошла ходить другою параллелью одна.
Что ж ты натворила. Ну как же ты могла?
Закончилась весна и все запорошило.
Что ж ты натворила. Решай теперь сама,
Как все забыть слова; и все, что с нами было
Разрушила сама.
Навеет запах на постели, что где-то рядом бродишь ты.
И без тебя осиротели мои наивные мечты.
Сольются в месяцы недели; и если не вернешься ты,
Пока не будем ставить точки над и.
Что ж ты натворила. Ну как же ты могла?
Закончилась весна и все запорошило.
Что ж ты натворила. Решай теперь сама,
Как все забыть слова; и все, что с нами было
Разрушила.
Григорий Лепс
Я переговорил с адвокатом и выяснил, что он может оформить развод в кратчайшие сроки, и если у меня есть доказательства разгульного поведения жены, то суд однозначно будет на моей стороне, и дети останутся со мной. Не знаю, было ли это моим наказанием и чем это вообще могло быть. И я осознавал, что поступаю так же жестоко, как и мой отец по отношению к моей матери. Как же мне хотелось, чтобы сейчас он был жив, и я мог бы задать ему все свои вопросы. Но я остался вариться в этом дерьме один.
Один навсегда, во всем. Больше нет единого целого. Нет НАС с Оксаной. Я все еще не мог принять, что это конец. Что это смерть нас обоих, и уже ничего и никогда не вернуть. И какой-то части меня хотелось это сделать. Унизительно мчаться на машине обратно, забрать ее, заставить быть моей насильно. Я бы мог… это не сложно. Особенно шантажируя детьми. Но… зачем? Это было бы так жалко, так непотребно.
"- Ты…ты же говорила, что любишь меня… нет, бл*дь, ты же любила. Я чувствовал. Я ощущал это, так не лгут.
— А я не лгала… я действительно тебя любила… а потом разлюбила. Так бывает, Руслан. Это жизнь. Все мы люди и…
— Какое-то бл*дское у тебя сердце. Мужа разлюбила, меня… а этого, когда планировала разлюбить? Видишь, я облегчил твою участь. Теперь тебе будет легче. Или мертвецов ты все же любишь дольше, Оксана? Как давно ты с ним? Как давно ты предаешь меня?
Судорожно глотнула воздух, а у меня внутри все болит с такой силой, что кажется, я сейчас загнусь от этой боли.
— Это разве что-то изменит? Если ты решил убить меня — убивай. Игоря, моего любимого, ты уже убил… теперь можно и меня".
И я чувствую адскую пульсацию в висках до чудовищной тошноты, так, что все тело скручивает пополам, и от боли хочется выблевать собственные кишки. Дурак… какой же я идиот. Мальчишка. Как говорил отец. Романтичный, чертов придурок, построивший замок из песка и теперь зарывающийся в песок, пропуская сквозь пальцы былые миражи и убиваясь от горя, что замок смыло при первой же волне и снесло порывом ветра. Как и не было никогда.
И мерзкая, монотонная и изнуряющая пытка давила на грудную клетку. Я задыхался и не мог найти себе места. Мне хотелось биться в стены и орать, ломать пальцы о стены. Все. Нет больше Оксаны. Умерла. И я не знаю, какая боль была бы более убийственной — от ее настоящей смерти или смерти для меня одного.
На самом деле это и неважно. Меня корежит и ломает с такой силой, что кажется, я сейчас сдохну. И еще больше корежит от понимания, что люблю ее. И не важно, что я выдрал ее из себя с кровью и с мясом. Я все равно буду любить ее. Живую, мертвую. Предавшую, грязную и чужую. Буду любить до сумасшествия. Но… простить никогда не смогу. Для этого я должен перестать быть самим собой.