сердце.
И враги знают об этом, знают, что мы одни и ни черта не сможем сделать. Я отдала документы Игорю. Тогда… во время барбекю. Отвезла папку. Вспомнила, как заставила Руслана подписать бумаги… заставила сделать то, чего он никогда бы не сделал… Вот она — точка обратного отсчета. Именно с этого момента я уже знала, что мы не будем вместе, и он никогда меня не простит.
" — Поцелуй меня. Ты разве не соскучился?
— Соскучился. Но я сейчас немного занят.
— Ммм, занят?
Показывает пальцем на сотовый. А я расстегиваю блузку пуговка за пуговкой, пока он смотрит на меня расширяющимися глазами, и улыбка исчезает с чувственных резко очерченных губ.
— Да… Виталий Генадьевич, насчет последней поставки я говорил с Костей. Нет. Там скидку никак не сделать, но с учетом того, что вы наш…
Распахнула ворот, обнажая грудь, видя, как он напрягся и стиснул челюсти. Обошла кресло сзади.
— Мне нужна твоя подпись на накладной.
Запуская руку в ворот его рубашки, царапая коготками по груди и молясь про себя, чтоб смотрел только на меня, а не в сам документ. Села на краешек стола и поставила ноги на подлокотники кресла, раздвигая колени и выгибаясь назад.
— Да… сегодня все будет отправлено, — смотрит на меня голодным взглядом, а сам черкает на бумаге свою подпись, и я незаметно сунула ее обратно в папку.
— И здесь, — сбрасывая туфель и упираясь ступней в его каменную эрекцию, видя, как приоткрывается рот, и каким тяжелым становится взгляд. Ставит еще одну подпись, и я прячу документ в папку. Убрала ногу и свела колени, ловко спрыгивая со стола.
— Когда закончишь, жду тебя в спальне.
Но уйти не смогла, меня схватили за руку, опрокинули на стол спиной, задирая юбку и подтягивая к себе за бедра.
— Расцветку мы обсудили. Дааааа, конечно, — на своем длинном "дааа" он врезался в мое тело и заставил выгнуться назад, оплетая его бедра ногами.
Он заканчивал разговор, когда я шла по коридору, чуть пошатываясь, бледная, с исчезнувшей улыбкой и дрожью отвращения к себе по всему телу".
Это отвращение я ощущала и сейчас… оно сковывало льдом мое сердце, сжимало так, что казалось, я захлебнусь от нехватки кислорода. Ходила взад и вперед по номеру и не могла найти себе места. Несколько суток я не спала. Сидела у двери и раскачивалась из стороны в сторону, слонялась от стенки к стенке, выглядывала в окно, стояла под душем и снова ходила туда-сюда. Я не знала, что мне делать. Как поступить. Куда себя деть. Как избавиться от этой невыносимой боли и ощущения бесконечной тоски. Настолько чудовищной, что кажется я не в силах ее вынести.
На третий день поняла, что, если не выйду, сойду с ума. А когда распахнула дверь, содрогнулась от неожиданности и от ощущения, что все зашлось внутри. Увидела его прямо за дверью. Бледного, заросшего, со всклокоченными волосами и бешеным взглядом. Он шагнул через порог и, схватив меня за шею, протянул через всю комнату, и вдавил в стену.
— Где документы, Оксана? Кому ты их отдала? Кому, мать твою, ты отдала бумаги? Зачем ты их взяла?
Уже обнаружил и уже знает, что это я… или не знает. Проверяет. По взгляду не понять.
— Я не понимаю, о чем ты.
А сама в лицо его смотрю. Пожираю. Чтоб надышаться каждой черточкой, напитаться им. Смаковать потом в тишине, в одиночестве.
— Знаешь. Кроме тебя никто не мог открыть сейф. Только ты знала пароль.
И от собственной лжи тошнит, и ком растягивает глотку, дерет, жмет на язык. Мне хочется кричать, а я не могу.
— Я никогда не трогала твои документы.
— Ложь. Посмотри мне в глаза. Я чувствую, что ты лжешь.
— Я. Не. Брала. Твои. Документы.
— Ты вообще представляешь, что они значат для нас и для Воронов? Представляешь… или нет?
— Нет. Не представляю. Это твои дела с ними. Не мои.
— Если попадут в чужие руки, все мы будем обречены. Все, понимаешь?
— Не понимаю… Понимаю только, что ты…что ты говорил мне, как покончил со всем этим.
Смотрит на меня, продолжая сжимать горло, сдавливая так, что слезы выступают, и хочется признаться, хочется прямо сейчас все рассказать, увидеть, как он согнется под грузом вины и сожаления, как простит меня, как мы снова будем вместе и…
— Ты тоже говорила, что любишь, а сама трахалась с другими мужиками. Мало ли кто и что кому говорит, да, Оксана? Какое это теперь имеет значение? Где документы?
В его голосе нет ноток сожаления, сострадания и тоски. А меня от них крошит, разрывает, меня от них трясет, как в лихорадке.
— Какие документы?
Изо всех сил ударил кулаком возле моего лица.
— Синяя папка с документами, которая лежала в моем сейфе. Где. Она?
— Я никогда ее не видела. Никогда.
Он вдруг наклонился ко мне и прошипел прямо в лицо.
— Эта папка с бомбой. Внутри такая адская хрень… если она попадет в чужие руки… все пострадают. И наши дети в первую очередь. Поняла? Они пострадают. Неужели тебе все равно, мать твою?
Смотрит мне в глаза, а я ему, и чувствую, как оно рвется изнутри, как раздирает словно когтями глотку. Но я молчу, изо всех сил заставляю себя молчать. Нельзя. Я не могу сдать назад. Все будет напрасно…
— Считай, что мне все равно. Ты же это хотел услышать? Мне все равно. А теперь уходи.
Оттолкнула его от себя.
— Убирайся вон и никогда не приходи ко мне. Я ничего не брала у тебя. Ищи свои документы сам. Я бы не стала рыться в твоих сейфах, потому что мне плевать, что там у тебя лежит. Плевать, понимаешь? На тебя и на все, что тебя касается. Ты давно мне не нужен. Давно, я тебя…
Мой крик оборвала пощечина. Звонкая, хлесткая. Такая, что голову отбросило назад и иссяк поток слов. В голове зашумело.
Он тут же схватил меня за скулы, всматриваясь мне в глаза, с диким выражением боли. Сожалеет… что ударил. Невольно гладит щеку, растерянный, убитый, какой-то… совсем на себя не похожий.
— Оксанааааа.
— Уходи. Убирайся, — процедила ему в лицо, чувствуя, как слезы текут по щекам. — УБИРАЙСЯ, РУСЛАН. И не приходи. Никогда больше.
Застонал, взвыл, разворачиваясь, толкая дверь, с рыком выскакивая в коридор. А я упала на колени и тоже заорала. Только беззвучно.
Он не отказал мне во встрече. Я боялась, что откажет. Нам больше с ним не о чем говорить. Мы не общались и не виделись с тех пор, как они помогли вернуть моих детей. Вороны. Один из самых страшных кланов в стране. Никто не знал масштабы их возможностей и простирающейся власти, но и они не всесильны. Я убедилась в этом еще тогда, когда поднималась по этим же ступеням… в кабинет Савелия Воронова. Сейчас там сидел его сын. И когда вошла, на секунду перехватило дыхание — настолько он был похож на своего отца. Такое же каменное, непроницаемое лицо. Такие же глаза и волевой подбородок с глубокой ямкой, широкие скулы, волосы зачесаны назад и открывают большой, гладкий лоб. И у меня дежавю. Вот так когда-то я беседовала с его отцом. В этом же кабинете, и с тех пор в нем ничего не изменилось. Переступила порог, и Андрей поднял на меня тяжелый взгляд.
— Прости, что жена не встретила тебя. Они с сыном сейчас отдыхают в Европе со своим дядей. Но я очень рад тебя видеть. Входи.
— Я не к ним…
— Я знаю.
Кивнул на стул напротив себя. С Андреем я разговаривала всего лишь несколько раз. Самым длинным наш разговор был тогда, когда я умоляла их спасти наших детей. Наверное, тогда он стал для меня ближе, чем кто-либо другой. Он вернул мне самое дорогое. И по воле рока он же отнял…
Сжала сумочку пальцами, так, что стало больно в суставах, и ощутила, как вспотели ладони. Я пришла к одному из самых влиятельных политиков и к одному из самых страшных бандитов всех времен и народов. Только сейчас они и правят государством. И я могла лишь представить, какими реками крови была залита дорога Воронов на пути к такому высокому положению.
Выдохнула и села напротив Андрея.
— Кофе? Чай?
— Ничего.
— Понимаю. Воды?
Я кивнула, и он встал со стула, услужливо взял графин и налил мне в стакан воду, подал.
— Спасибо.
— Что привело тебя ко мне, Оксана?
— Я знаю о бумагах. Ты отдал их Руслану. Я хочу знать, что это такое. Что это за бумаги, и почему они несут в себе такую угрозу.
— Я так понимаю, твой муж не знает о том, что ты здесь?
— Не знает… и… он мне уже не муж. Точнее, почти бывший муж.
Брови Андрея в удивлении приподнялись.
— Как так?
— А вот так. Люди иногда разводятся. Но я не пришла сюда обсудить свою личную жизнь.
— А зачем ты пришла?
— Задать вопросы насчет этих документов. Что в них? Я хочу знать, ради чего он так рисковал, и ради чего мы потеряли свою семью.
Андрей резко поставил стакан на стол.
— Какие документы?
— Такие. Те, что вы принесли моему мужу и снова втянули его в то дерьмо, от которого мы пытались уйти. И из-за этого дерьма… у меня больше нет мужа.
Андрей плеснул себе еще воды и залпом выпил, глядя прямо мне в глаза и судорожно сжимая рукой шариковую ручку.
— Я думаю, что бумаги не могут стать причиной такого решения.
— Жизнь моих детей — недостаточно веская причина? Вы поставили ее под угрозу. Вы. Зачем вы отдали моему мужу эти бумаги? Зачееем? Вы не представляете, в какой ад меня втянули. Меня и мою семью. Вы нас разрушили, вы это понимаете?
Он резко встал из-за стола и отошел к окну, как и его отец в свое время. Открыл форточку, закурил.
— Я хочу знать, что там? Я имею на это право.
Я видела кольца дыма, пускаемые в форточку и разлетающиеся белыми перьями за стеклом.
— Это права на владение компанией твоего тестя. Компании по перевозкам. Компанией, на которую открыта охота вот уже несколько лет.
Резко обернулся ко мне.
— Это открытие торговых путей для всякого сброда. Для наркотрафика, для торговли оружием и живым товаром, для нелегалов и для всякого другого дерьма. Открытие этих путей означает крах для всего государства. Эти документы своего рода ядерная боеголовка, которая если выстрелит, погребет под собой все живое и будет убивать еще не одно поколение. Резонансом. Вот что это за бумаги.