Как мне все это теперь забыть и простить? Простить ему женитьбу, простить детей, которых он отобрал. Простить, что не искал… А с другой стороны… Он поверил мне. Я лично бросала ему самые страшные слова в лицо, я лично отшвыривала его от себя, как можно дальше, и запутывалась в паутине сильнее.
Если все выплывет наружу — они придут меня убивать и убьют Руслана. Я хочу увидеть его прежде, чем это случится. Пожалуйста, хочу увидеть его и успеть сказать, что люблю, успеть сказать, что солгала. Пусть даже не поверит мне, пусть смотрит с ненавистью. Но я хотя бы умру, зная, что сказала ему об этом.
Как много можно вспомнить в тишине, в темноте, когда борешься с болью и отчаянием. Я вспоминала о нас. Каждую мелочь. Какие-то моменты… от которых все сжималось внутри. Мы забываем их… а потом оказывается они и были самой жизнью. Маленькие эпизоды, улыбки, слезы. Фрагменты. Лица на фотографиях.
Двери открылись очень тихо, но где-то с другой стороны, и я вскинула голову, всматриваясь в темноту. Пока вдруг не почувствовала, как меня сдавили сильные руки, приподнимая и уменьшая боль в запястьях.
— Ты… — прошептала и тихо всхлипнула, чувствуя, как освобождает мои руки, как растирает их, сдирает повязку. Тусклый свет ударил в голову, ослепла и застыла, глядя на родное лицо, разбиваясь на осколки, ломаясь с сильным треском. Не могу больше притворяться. Не могу и не хочу. Смотрю в его карие глаза, подернутые дымкой тоски и каким-то сумасшедшим отчаянием. Пронизывает, прошивает этим взглядом насквозь, и сердце не просто бьется, оно невыносимо дергается в груди. Хотела закричать его имя и не смогла. И он смотрит на меня, не моргает, не двигается, только держит очень крепко, так крепко, что мне кажется, я сейчас задохнусь. Хотела что-то сказать, но рот открылся в немом стоне.
— Я все знаю.
Выдохнул мне в губы, убирая мои волосы с лица, содрогаясь от первого прикосновения и со стоном вдавливая меня в себя, обхватывая обеими руками мою голову и вжимая в свою грудь сильно, до ломоты в костях.
С такой тоской, с таким необратимым голодом, что мне кажется, я разорвусь от рыданий. Никогда мне его не разлюбить. Никогда не оттолкнуть, никогда не начать жить сначала. Он мое начало и мой конец. Увидела его, и все закружилось перед глазами. Вот он смысл… и никакого другого больше нет.
— Я хотела… — скривив губы и не сдерживая слез.
Что мы оба натворили?…
— Я знаю, знаю, — шепчет и целует мои глаза, мои веки, мои губы, скулы, шею. — Я пришел за тобой. Потом… все потом.
Конечно, Руслан изучил этот дом, как свои пять пальцев. Каждую лазейку и закоулок. Я шла за ним, вцепившись в его руку, сплетая пальцы с его пальцами. И ни о чем не спрашивала. Ничего не могла сказать. Одно понимала, что он здесь, рядом, и он пришел за мной… Только страшно все это. Страшно то, что происходит, и что мы в центре всего этого. Страшно, что наша любовь тонет в крови. И я равнодушно переступаю через тела охранников, которых зарезал Руслан, расчищая нам путь к лазейке в заборе. Страшно, что вот это все и есть наша жизнь.
Переступаю и понимаю, что больше так не могу, что я устала… и не хочу, чтобы этот ужас продолжался, не хочу, чтобы мои дети росли в этом нескончаемом кошмаре. Но ведь уже поздно… они появились, и они в самом эпицентре, а как остановить стихию — я не знаю. Я слишком ничтожная и маленькая, слишком слабая.
Мы едем в машине. Он весь в крови, и эта кровь стекает по его лицу, по рукам. Глаза горят азартом, адреналином. Он рад, его трясет от того, что смог меня забрать, а во мне нет радости. Для меня это очередной раунд игры на выживание. Завтра он повторится. Завтра он может быть будет более сложным и опасным.
И в то же время я не могу не с ним. Уйти не могу. Лучше смерть, чем разлука. Мой любимый, мой безбашенный мальчишка. Как же много я могу простить тебе. Как же я счастлива, что ты у меня есть, счастлива каждым нашим мгновением, пусть их у нас не так много.
— Ты видела, что на флэшке?
— Нет…
— И хорошо, что не видела. Правильно. И не надо. Пусть смотрят те, кому положено смотреть. Ее вывезти нужно.
— Куда?
— В Америку. Мы улетаем, Оксана. Рано утром.
— А дети?
— Их потом привезут. Надо будет подождать. Они спрятаны в надежном месте. Флэшку вывезем и отдадим специально наученным людям, которые дадут этому ход. Полетит голова не только Зарецкого. После этого видео полетит вся верхушка. Будет второй переворот, Оксана. Ты нашла не просто компромат… ты нашла оружие массового поражения.
Но я его не слышала. Мне было все равно, что я нашла.
— Я просто хотела, чтоб все закончилось, чтоб мы наконец-то просто зажили, как обычные люди.
— Мы заживем, Ксана, заживем. Вот увидишь. Гниду эту раздавим и заживем.
Он свернул на какую-то улицу, остановился возле неприметного, недорогого отеля.
Мы вошли в небольшой номер со шторами в цветочек и огромной кроватью. Пахнет дешевым освежителем воздуха и сигаретами. Отсюда только недавно выехали. Руслан тут же привлек меня к себе, но я впилась руками ему в плечи.
— Я так больше не могу. Пусть все закончится. Давай выбросим эту флэшку, давай отдадим ее кому-то.
— Кому? Ее никто не возьмет, понимаешь, Ксана?
— А мы взяли… давай ее просто выбросим и уедем.
— Тогда зачем все это было? Надо уничтожить тварь. Раздавить его. И мы будем свободны.
— Уничтожим его, на его место придет другая тварь. Так уже было. Остановись, прошу тебя.
— Отдадим информацию и остановимся.
— Снова сменим имя, фамилию? Снова другая страна?
— И что? Какая разница? Ведь мы будем вместе.
— Нас найдут… или ты опять вернешься к прошлому… Никто не остановится. Не лги мне.
— Не вернусь, родная, не вернусь. Веришь мне? Я люблю тебя, девочка моя. Я без тебя не смог… секунды не смог, даже когда верил, что ты… не мог. Я бы простил. Так люблю тебя, так адски тебя люблю. Мы уедем…уедем… все закончится. Обещаю. Мы в финале… да… мы в финале.
А сам как-то лихорадочно трогает мое лицо, волосы, отталкивая к стене, потерянный, дрожащий.
— Ксана моя, думал, не живая уже. Ксанааа, — губы мои ищет, накрывая своими. Не вовремя, не в том месте и не так. Как глоток последний вымаливает, выцеловывает. Волосы гладит, треплет, лицо ими свое трет, ртом захватывает и к себе меня жмет.
— Ксанаа…
Щекой о мою щеку, как слепой, как оглушенный целует и ничего не слышит, и не видит. И я с ним рядом слепну и глохну.
— Ты…моя, ты жизнь, мой воздух… понимаешь. Без тебя ни в чем смысла нет. Без тебя и без детей.
И я ничего не могу ответить, только дико соскучилась, только целую в ответ и плачу. И от слов его по телу мурашки рассыпаются, дух захватывает, сердце стонет, дрожит. Я впитываю каждое из них. Впитываю, вбираю в себя, вгоняю под кожу, к самому сердцу. Чтобы дать им сложиться там шрамами навечно.
— Я без тебя был мертвецом… знаешь?
Хрипло, надсадно, стаскивая с меня одежду, сбрасывая ее к моим ногам и так же лихорадочно раздеваясь сам. И я со стоном целую его сухие губы, своими разбитыми губами. Меня переполняет нежность, переполняет обожанием и в тоже время пониманием, какое оно все больное… наше с ним счастье. Нездоровое, кровавое. Неправильное. И очень зыбкое.
Карие глаза смотрят на меня со страстью, сжигают дотла, а потом впился в мой рот жадно, голодно, с каким-то надрывом, с каким-то опустошающим сумасшествием, от которого и меня всю трясет, лихорадит, подбрасывает, заставляя отвечать с той же страстью, с тем же безумием.
В горле сухо, а глаза истекают слезами. Хочу его всем естеством, душой, телом, сердцем. Чтобы взял везде, сросся со мной в одно целое. Чтоб переплелась с ним молекулами, атомами, смешалась кожей, волосами, дыханием.
Это был не секс, нечто большее, нечто глубокое, как сама жизнь или смерть. Руслан ласкал меня то грубо, то нежно, то дико и бешено, то очень осторожно.
Как-то иначе. Не так, как всегда. Брал снова и снова. И я сгорала от потребности чувствовать его всем телом, его тяжесть на себе, или извиваться сверху, сжирая взглядом каждую черту лица, вбивая в себя его плоть, прыгая на нем, как безумная, с криками и стонами. И наши волосы путаются между собой, а пот смешивается со слезами, закрываю его рот своим, выдыхая наслаждением.
Я кончаю, не помню в который раз, и он следом за мной, содрогаясь всем телом, обхватывая мое лицо ладонями и не отпуская мой взгляд даже тогда, когда орет мое имя, извергаясь внутри горячими струями, а я хриплю и выгибаюсь в его руках, пронизанная очередным болезненно острым оргазмом.
Потом в душе медленно намыливать друг друга и смывать пену. Чувствовать его губы на своем теле, на каждой ссадине и синяке. Сплетать руки и стоять под горячими каплями с закрытыми глазами, прислушиваясь к тишине. Ощущать, как эти пальцы ласкают, выдергивая новые витки удовольствия, выдирая новые стоны.
— Нас, наверное, ищут…
— Нет, пока нет. Я пустил Зарецкого по ложному следу. Он сейчас гонится за флэшкой по всей столице, и когда поймет, что его обвели вокруг пальца, мы уже вылетим в Нью-Йорк.
— Скажи, что я дура, — провела пальцами по его лицу, закрывая глаза, трогая нос, губы, вниз к груди, наслаждаясь каждым касанием. Как я могла предположить, что смогу не прикасаться к нему, и при этом не сойти с ума.
— Не скажу, — прижался губами к моим волосам, — поздно уже что-то говорить, и смысла не имеет. Мы оба… дураки.
— Зачем ты на ней женился?
— Затем же, зачем и ты мне так лгала. Так лгала, что хотелось тебя закопать там же живьем вместе с тем… ублюдком.
Вскочила, всматриваясь в его лицо.
— Мне документы были нужны. Только так я мог подобраться к Зарецкому…
Отстранилась и отвернулась к нему спиной, натягивая на себя одеяло.
— Ты мог мне сказать… можно было все сделать по-другому.
— Можно было. Да, можно было.
Стал позади меня на колени и обнял за плечи.