“Что будет, если я откажусь?” – немой вопрос читался в глазах Семена Афанасьевича, но тот все не решался его озвучить.
Время шло. Царило молчание.
– Сулим, посади-ка его под замок, пусть до утра подумает. Если утром не согласится, отправь в расход, – Ахмед-Булат махнул рукой своим автоматчикам, после чего вернулся к картам, разом забыв о выведенном из кабинета человеке.
V
Пойманных невольников работорговцы держали прямо в железных кузовах своих грузовиков, единственными удобствами которых служило железное ведро в углу и грязные матрасы на приваренных к стенам нарах.
Сулим, будучи одним из младших командиров у Ахмед-Булата, не стал чего-то придумывать и просто повел почтальона к грузовику, где он держал своих рабов. Лязгнули двери – в лицо ударил запах пота и нечистот, почтальона втолкнули внутрь.
Железный кузов был полон людьми всех возрастов, но лунный свет из зарешеченного окна в дверях давал рассмотреть только двоих, сидящих возле него на нарах. По занятому ими месту (самому лучшему в кузове) было ясно, что они здесь главные. Первый из них, крепкий, невысокий блондин с наглым лицом звался Евграфом, но обращались все к нему лишь по уважительной кличке Граф. Второй, здоровенный детина с синими от татуировок руками, имел кличку Маркес. Именно они вдвоем и допросили Семена Афанасьевича о том, что творится снаружи, но вскоре, узнав все обстоятельства и не найдя у почтальона ничего ценного в карманах, потеряли к нему интерес.
Народ в кузове был отовсюду, где этим летом проходили грузовики охотников за рабами. Из-под Трудограда и Краснознаменного, Фогелевки, Раздоров и тех деревень, о существовании которых Семен Афанасьевич прежде и не знал. Граф и Маркес и вовсе были из Усть-Ажурска, но на острожный вопрос почтальона, как они сюда попали, Граф лишь огрызнулся, а затем дал долгую матерную тираду в адрес Семы Воронка, который и продал их работорговцем.
– За что же продал? – спросил почтальон.
Граф раздраженно отмахнулся:
– За то, что Маркес у нас оружие никогда нормально не чистит.
– Ты тоже хорош: с одного удара кастетом отлетел, – огрызнулся Маркес, а Граф печально вдохнул, поглаживая шрам на подбородке.
Постепенно разговоры в грузовике стихли, сменившись храпом спящих и сиплыми стонами. Лишь почтальон все смотрел в железный потолок и думал. Думал о себе, о жене, о дочке и о том, что жизнь подходит к концу и так хочется почувствовать напоследок немного счастья.
Утром двери кузова открылись и появившийся вместе с автоматчиками Сулим вывел Семена Афанасьевича во двор:
– Ну что, дед, работать будешь? Или в утиль тебя? Выбирай. Мир у нас свободный. Никто ни к чему тебя не принуждает. Демократия чистой воды. Ну? Только не финьти, у нас в Трудограде свои люди: чуть что не так, заточку в бок и всего делов. Давай, деньги сами себя не заработают. Дочка с женой ждут не дождутся, поди.
Семена Афанасьевича тряхнуло. Сжав зубы, он наконец тяжко кивнул. Сулим хлопнул его по плечу:
– Ну вот, видишь, как хорошо. Перед тем как вернуться в Трудоград, проедешься со мной, а по дороге будешь рассказывать, где тут какие деревеньки из тех, что на картах нет. Надо мне перед отъездом домой еще голов сорок товара набрать, а то опять жены пилить будут. Только учти, назад дороги уже нет – попытаешься кого предупредить, изобразишь тут героя-коммуниста, и мои ребята кончат тебя вместе с остальными.
– Я не герой, – слабо ответил почтальон.
– Ну вот и славно, а то герои на свете не заживаются.
VI
Сулиму в отряде работорговцев принадлежало целых четыре армейских КРАЗа, в одном из которых и пробыл ночь Семен Афанасьевич. Вскоре они двинулись прочь, а вместе с ними поехали Волга и Нива с установленными на них пулеметами на тот случай, если надо будет прикрыть колонну. Впереди, разведывая путь, пылили двое мотоциклистов, везущих в колясках пулеметчиков.
Останавливались редко, только чтобы выгрузить рабов, дав им пятнадцать минут на прогулку вдоль машин и справление нужды, да чтобы сварить горячую пищу. Семен Афанасьевич пользовался куда большей свободой и ехал в кабине, рассказывая Сулиму, где в этих краях стоит искать народ. Почтальон пересекался с рабами только во время еды, но как бы злобно они не смотрели на него, вида стоящих вдалеке вооруженных работорговцев вполне хватало для его безопасности.
Перед рассветом, когда темнота только-только начинала отступать и небо становилось синим как бархат, автоколонна остановилась у первого из поселений, которое Семен Афанасьевич указал работорговцам. Чтобы не выдать себя, машины заглушили, остановившись в рощице на краю оврага, в удалении от домов.
Двое разведчиков, высланных вперед, вскоре вернулись, не найдя поблизости от домов ни часовых, ни скрытых засад, что заставило Сулима презрительно сплюнуть под ноги:
– Край непуганых дураков! – покачал головой предводитель отряда. – Живете у себя, как будто и Войны не было.
Через минуту два десятка вооруженных автоматами охотников за рабами ушли к поселку, бесшумно растворяясь в предрассветных сумерках и оставляя позади лишь четверку стерегущих машины водителей, пару стрелков с дробовиками и командира, явно не горящего желанием подставлять себя под шальную пулю.
По степи пронесся далекий звук выстрела, затем еще и еще. Полоснуло несколько очередей, громко разорвалась граната, после чего все стихло.
Сулим, стоящий рядом с Семеном Афанасьевичем, облегченно прислушался к тишине, протягивая почтальону зажженную сигарету:
– Ну вот и все, похоже кончили наши всех кто был против. Молодец, дед, поздравляю с боевым крещением. Когда приведут рабов, получишь коньяка в качестве премии.
Не дождавшись ответа почтальона, Сулим ушел, и Семен Афанасьевич остался в одиночестве. Тревожная тишина исчезла. Кто-то вернулся к беседе, кто-то принялся укладывать не понадобившийся пулемет в багажник, а один из водителей и вовсе запустил свой кассетный плеер: по поляне разлился задорный голос Пугачевой.
Только Семен Афанасьевич продолжал удовлетворенно смотреть на далекий поселок, в одном из домов которого он чуть не сгинул неделю назад. Окна панелек по-прежнему сияли светом. С последним выстрелом они, казалось, загорелись еще ярче, и почтальон с облегчением понял, что назад из проклятых квартир не вернется уже никто.
За обедом Семен Афанасьевич успел предупредить Графа о том, что случится и уговорился, как бы ни пошло дело, окончание стрельбы должно стать сигналом к действию. Поэтому вскоре из кузова грузовика понесся отборный мат, звуки ударов и отчаянные крики боли.
Чертыхаясь, работорговцы поспешили к грузовику, велев прекращать, но звуки драки внутри только усиливались. Когда кто-то из рабов закричал, что его убивают, Сулим, матерясь, приказал отпереть кузов.
Едва ключ провернулся и двери начали открываться, как удар десятка тел распахнул их изнутри, откидывая на траву двоих из охранников. Хлопнул выстрел – первого спрыгнувшего в траву раба откинуло зарядом попавшей в живот картечи, но стрелявший уже падал на землю, получив в шею заточку от Графа. В тот же момент браток вырвал ружье из рук умирающего мужчины и прикладом раскроил череп работорговцу которого повалил Маркес.
Охранники, сшибленные дверьми, уже пришли в себя, но на них кинулись другие рабы, избивая и вырывая оружие из рук. Сулим, призывавший все кары на головы своих подчиненных, опустошил рожок пистолета-пулемета в вырвавшуюся толпу, но, когда уцелевшие люди кинулись к нему, предводитель не стал даже пытаться перезаряжать оружие и, отшвырнув его прочь, кинулся спасаться в овраг. Оставшиеся охранники дали по толпе пару автоматных очередей, выкашивая кинувшихся на них рабов. Кто-то из пленников принялся в панике бежать, кто-то бросился на стрелявших.
Граф, перехватив пустую двустволку как дубину, кинулся на ближайшего автоматчика – одного из водителей, на поясе которого все еще беззаботно играл музыкальный плеер. Тот как раз возился с курткой, пытаясь вытащить из кармана запасной рожок.
Они схватились, обменялись ударами, но откормленный, не знавший месяцев неволи работорговец ударом приклада сбил бандита с ног. Наконец вырвав рожок вместе с куском подкладки и вбив его в Калашников, охранник со щелчком отправил первый патрон в ствол.
Подбежавший к дерущимся безоружный почтальон и подавно не мог справиться с работорговцем, но все равно ухватился за его автомат, уводя ствол от лежащего Графа. Парень отмахнулся, сбивая почтальона на землю, и, даже не посмотрев на него, дал очередь по другому подбежавшему рабу, после чего прицелился в отошедшего от удара Евграфа. Не дав работорговцу выпустить новую очередь, почтальон схватил громилу рукой за ремень и дернул, увлекая за собой в глубокий овраг, на краю которого они стояли.
Камни понеслись навстречу с дикой скоростью, все смешалось – мир исчез под дикий треск ломающихся костей.
VII
После смерти его ожидали небеса. Голубые, чистые, заполненные светом с мириадами мягких облаков. Порой сверху пролетали ангелы, и тогда он улыбался, смотря за их полетом. Гуляющий по небесам ветер раскачивал его и доносил музыку, неизвестную, но смутно знакомую и невыносимо прекрасную.
С огромным трудом старик сфокусировал взгляд и ангелы превратились в птиц, пролетавших над ним. Он лежал на дне оврага, смотря в бездонное небо и слушая Пугачеву из хрипящего, разбитого плеера на поясе лежащего возле него работорговца.
Рядом осыпались камни, и тяжелая фигура спрыгнула вниз:
– Ну ты дед фартовый, конечно, – сжимающий автомат Маркес присел рядом с Семеном Афанасьевичем, осматривая старика, – упал прям на вертухая. Ему все мозги по камням размихрютило.
– Я где?
Крепыш ответил удалой рифмой, после чего схватил почтальона за воротник и вскинул на ноги:
– Кости целы? Идти можешь?
Семен Афанасьевич закричал от боли, схватившись за ребра, но сумел устоять на ногах. Голова раскалывалась.