– Постой… – почтальон наконец поймал сквозь боль одну из убегающих мыслей. – А остальные пленные где?
Маркес ответил, не ища новых рифм, и потянул его за собой.
Наверху уже шумели прогреваемые моторы, немногие оставшиеся в живых пленники грузились в машины. Граф, руководящий ими, кивнул подельнику, указывая на Ниву работорговцев:
– Я Волгу возьму, ты – эту ласточку. Тачилы классные, бросать нельзя. Деда на заднее сиденье грузи, – Граф, нахмурившись подошел к стонущему от боли почтальону. – Ты это, дед, только давай без подыханий. Я ж тебе должен теперь: хочешь денег получишь, а хочешь чего другого, так я одного лепилу знаю, который тебе зубы поправит, ну или на место руки мега-крюк какой воткнет, смотря что нужнее. Вообще все будет в ажуре. Когда приедем.
– Куда приедем? – из последних сил спросил Семен Афанасьевич и взвыл от боли, когда его начали грузить в машину.
Граф пожал плечами:
– Наверно в Краснознаменный рванем. Бабы там красивые, говорят. А главное – там до бензиновых баронов неблизко с их Ахмед-Булатом, да и у Воронка стукачей мало. Зажить вполне можем.
Семен Афанасьевич улыбнулся:
– Ну тогда уговорил, перетерплю.
За время дороги Семен Афанасьевич поправился, хотя ушибы, желто-лиловыми пятнами расползшиеся по телу все еще ныли. Кроме Графа и его подручного с ними в путь отправились еще полтора десятка бывших рабов. Кто-то из них жил раньше в окрестностях Краснознаменного, кто-то просто потерял все в сожженных налетчиками родных местах и решил держаться фартовых братков.
Через неделю пара набитых людьми машин достигла своей цели. Небольшой городок дремал под солнцем на пологом речном берегу в окружении зарослей кукурузы и пестрого ковра подсолнуховых полей. Пригород встретил их квохтанием кур, свиньями лежащими в лужах у разбитой, почти лишившейся асфальта дороги, и разномастными, на скорую руку возведенными, домишками, соседствующими с устроенными под их окнами огородами. За пригородом начинался огороженный заросшим кувшинками рвом и бетонной стеной с укрепленными пулеметными вышками центр с добротными двухэтажными довоенными домами, крыши которых были укрыты шифером.
Город понравился Семену Афанасьевичу. Даже несмотря на то, что первый же милиционер попытался потребовать с него взятку, даже несмотря на усталые от постоянной работы, покрытые пылью лица городских. Трудоград был огромной кровавой мясорубкой, которая каждый день перемалывала бьющихся за место под солнцем людей. В Краснознаменном же чувствовались то спокойствие и та безопасность, какие бывают только в маленьких городках и нигде больше.
Оставив машины, вокруг которых сразу собрались любопытные дети, бывшие рабы вошли в стоящий на въезде в город трактир, оформленный в странном, кубинско-кубанском стиле, и расположились за столиком в углу, прямо под пыльными, черно-белыми фотографиями каких-то давно сгинувших в ядерном огне карибских городов и по-мальчишески улыбающегося Че Гевары.
Граф уже давно был в курсе всей истории Семена Афанасьевича и, сидя с ним за столом, испытывающе смотрел на старика.
– Ну что, будешь делать, почтальон, к семье то своей пойдешь или нет?
Семен Афанасьевич вздохнул. Даже сейчас при мысли о жене и дочке, в его ногах чувствовалась слабость.
– Страшно мне. Я просто не знаю, я им такой вообще нужен?.. Или лучше уж им меня помнить таким, каким я ушел? – старик вздохнул, громыхнув граненым стаканом. – Хотя знаешь, пойду! Плевать, что будет… Двадцать лет плыл по течению, думал, что все за меня само как-то должно сложиться… Да только видно, так жизнь не работает. Как с теми работорговцами: вмешался и все сладилось. Надо и дальше так же. Настало время все в свои руки брать! – воскликнул почтальон и в сердцах ударил по столу.
– В свою руку, – шутливо поправил Маркес, но тут же осекся, увидев холодный взгляд Графа.
Евграф задумчиво посмотрел на почтальона и кивнул:
– На, от сердца отрываю ведь, – браток со вздохом передал почтальону сумку, и тот, открыв ее, увидел десяток болотно-зеленых рубчатых лимонок, лежащих на дне, и дорогой чехословацкий пистолет-пулемет «Скорпион», ценящийся на Пустошах за свой миниатюрный размер.
– Да бери, не бойся, в багажниках машин еще много такого хабара. Сходи на рынок, сменяй на рубли. Хватит и на первое время, чтоб пожить, и на всякие бусики-трусики для жены с дочкой. Благодарить не надо: Граф долг помнит. Ну что, пойдешь к семье прям сейчас или с утреца завтрашнего?
– Сейчас пойду, итак откладывал слишком долго, – Семен Афанасьевич вздохнул и поправил ворот рубашки. – А там будь что будет. Ну а ты, Граф? Что делать будешь?
Бандит задумчиво пожал плечами.
– Ну, сперва пообживусь немного. Куртку себе справлю из черного бархата, рубаху под нее куплю нейлоновую, а после и новую жизнь начну. Хватит с меня всего этого, всласть я нашестерился в Усть-Ажурске. Завязывать пора. Теперь я сам банду сколочу, да такую, что Сема Воронок кони от зависти двинет! Две машины при пулеметах есть, патроны есть, десяток подручных тоже считай наличествует – что еще надо для начала? Край тут богатый, мужики непуганые, девки сочные. Будем с парнями торгашей местных крышевать, караваны грабить, а будет кто против, тех под нож пустим!
Граф улыбнулся, и его голубые глаза заволокла мечтательная дымка.
– Давай, Семен, выпьем за нас! Хорошо все то, что хорошо кончается!
Глава 4
I
Ядерная бомба упала где-то позади, и Витька, как его много раз учили, бросился на землю – ногами в сторону взрыва, укрыв руками голову. Упал неудачно: автомат больно, до синяка, врезался в плечо, но Витька, не обратив на это внимания, переждал взрыв, а затем бросился короткими перебежками к углу строящегося дома, продолжив стрелять по наступающим натовцам. Американцы лезли со всех сторон, не взирая на огонь советской пехоты, явно решив воспользоваться своим численным превосходством и одной дерзкой атакой выбить советских солдат с занятой ими стройки.
Откуда-то из кустов выскочил Саня, командир их отряда, и, на ходу стреляя из карабина, спешно укрылся рядом с Витькой.
– Труба дело. Со всех сторон зажали, – Саня поправил сбившуюся на лоб пилотку с красной звездой и перехватил оружие поудобнее. – По моему сигналу в контратаку пойдем: штаб гадов этих громить. Держи гранаты – отвлечешь их.
Сжав в руке лимонки, Витька перебежал к валяющимся во дворе бетонным плитам и, засев за ними, осмотрелся. Натовцы были всюду, а командовавший ими американский майор, совсем распалившийся от безнаказанности, и вовсе залез на крышу сарая, и, не скрываясь, стоял там в полный рост, от бедра строча по советским солдатам из пулемета и во всю глотку крича что-то на английском.
Еще одна ядерная бомба разорвалась неподалеку, но Витьке было не до того. Не обращая внимания на ее грохот, он подскочил к сараю и с размаха швырнул гранату прямо в обнаглевшего пулеметчика.
Попадание вышло неудачным: граната прилетела натовскому майору точно в лоб, и тот, не удержавшись, с криком рухнул с крыши, ломая раскинувшиеся под сараем заросли лопухов.
Боевые действия остановились. Натовские и советские солдаты, забыв про перестрелку, кинулись к упавшему. Даже Жора, что засел на втором этаже недостроенной панельки и закидывал двор мешками со строительным мусором (изображая этим работу штатовского ядерного бомбардировщика Б-52), проворно соскочил вниз, вслед за остальными ребятами.
Тем временем американский майор, он же Эдик Трубкин, уже пришел в себя и выбирался из лопухов, потирая оставленную ударом яблока шишку.
Витька, первым подскочивший к пострадавшему, попытался было объяснить, что все вышло случайно, но Эдик мрачно посмотрел сперва на обидчика, а потом на свой пулемет. Сколоченное из деревянных досок оружие оказалось куда менее прочным, чем Эдик: пулемет треснул пополам, а изображавшая дисковый магазин большущая консервная банка из-под селедки, была смята и торчала набок.
Сверкнув глазами, бывший майор отбросил сломанное оружие и, не слушая оправданий Витьки, кинувшись на обидчика с кулаками. Через миг они уже катались по пыльной земле, окруженные гикающими, забывшими про войнушку мальчишками.
Эдик был на год младше, но праведный гнев придал ему таких сил, что в первую же минуту Витька лишился трех пуговиц на рубашке. Впрочем, тот быстро сквитался, до треска рванув ворот майки Эдика, после чего драка разгорелась с новой силой.
– Пацаны, шухер! – завопил один из мальчишек и тут же над стройкой раздался звук, гораздо более страшный, чем рев сирен оповещавших о ядерном ударе. Оно и понятно: рев сирен остался далеко в прошлом, а вот рев сторожа стройки дяди Толи раздавался здесь и сейчас. Он нарастал – и от того, что дядя Толя приближался и от того, что сторож заметил раскиданные по всему двору мешки со строительным мусором.
Мигом вскочив, Витька рывком поставил Эдика на ноги и заозирался, ища пути к спасению. Его бывший противник, спешно схвативший с травы разбитый пулемет, указал на дыру в заборе и они тут же кинулись к ней, подстегиваемые рокочущими, многоэтажными конструкциями мчащегося к ним дяди Толи.
Нырнув в дыру, ребята выскочили на улицу и, не сговариваясь, кинулись прочь. В себя они пришли лишь на окраине Краснознаменного, нырнув за забор одного из брошенных домов.
Спрятавшись в кустах сирени, мальчишки долго прислушиваясь, не раздастся ли вдалеке рык взбешенного сторожа, но улочка так и оставалась пустой и тихой, лишь вдалеке похрюкивали тощие свиньи, да какая-то женщина, выйдя на крыльцо, длинно распекала залившего глаза мужа. Отдышавшись, мальчишки переглянулись, и взгляд Витьки снова упал на пулемет Эдика, сверкающий смятым диском.
– Слушай, у меня отец милиционер, хочешь, пойдем к нам домой: я тебе пустой диск от настоящего пулемета дам, – предложил Витька, который никогда не умел держать обиду долго.
Эдик улыбнулся, но покачал головой, смотря на лишившуюся пуговиц рубашку недавнего противника: