Милый, не при ребенке же, – мама нахмурилась, увидев, как Витька испуганно замер, вжавшись в стул.
– Что не при ребенке? Ему здесь жить еще! Не знаю, что и как там случилось, но судя по пулеметам, в засаде Димас сидел, забрались они с братками в канаву, что метрах в пятидесяти от старого дуба… Да видно настучал кто-то о засаде, вот их там и подорвали взрывчаткой… Господи, их там так разнесло… Кровь и трупы, трупы и кровь. Кому руки поотрывало, кому ноги, Димаса голову аж на дороге нашли, и где другие его части хрен поймешь теперь. А еще там один из шестерок был, на два года всего старше Витьки всего, так он без обеих ног метров сто в сторону города проползти смог, а остановился, только когда совсем кишки в кустах запутались.
Отца передернуло. Он долго молчал смотря в опустевший стакан.
Да и все равно, тем кто так помер, считай еще свезло. Они ж Графа подорвать хотели, а с ним не балуй. Свидетель сказал, что братки Евграфа после взрыва из машин повыпрыгивали и тех кто выжил в багажники затолкали. Думаю, пытать повезли… Заказчика вызнавать. Ох, знал я, что Граф беспредельщик, но чтобы так зверки народ валить… – отец покачал головой и налил себе еще водки.
V
С той поры о Графе не было ни слуху, ни духу. Куда делись его люди понять было не возможно, но ни в Фогелевке, ни в Отрадном, ни в Новых Зорях, ни тем более в Краснознаменном его машин больше не видели.
Витька и Эдик в вечер после взрыва поклялись друг другу никому не открывать тайну их неудачного доброго дела. Впрочем, кошмары ребят не мучили: слишком много в свое время успел отец рассказать Витьке про Димаса Шифера, чтобы он пожалел бандита, да и начавшаяся пора уборки урожая отвлекала ребят от лишних мыслей.
На огороде всей семьей копали картошку, собирали ягоды и яблоки, обирали вишни, а за забором клубили пылью грузовики: работники ехали убирать колхозные поля вокруг города.
Лето сменила осень, зазвенели школьные звонки, засверкали под убавившим жар солнцем серебряные паутины и опавшие листья покрыли дорожки под окнами классов. Их с Эдиком летнее приключение казалось Витьке теперь лишь нереальным сном, бесследно исчезнувшем в жарком мареве лета.
Опавшие листья перестали золотиться на солнце, закрыв улицы мокрым коричневым ковром, а вскоре и вовсе исчезли под густым белым снегом. Незаметно и мягко в Краснознаменный пришла зима. Исчезли под снегом огороды и сады, опустели рыночные прилавки, на которых теперь остались только припорошенные снегом мелкие подгнившие груши, да скованная ледком костлявая речная рыба, но даже за этими товарами появлялись длинные, толкающиеся очереди. Торговые караваны все реже посещали город: шел слух, что из земель бензиновых баронов опять вышел на своих грузовиках и БТРах отряд налетчиков Ахмед-Булата, а потому торговцы старались лишний раз не появляться вблизи Краснознаменного.
В доме у Витьки на столе в основном теперь была картошка и крупа, хотя иногда отец добывал немного испорченное мясо, которое мама по вечерам долго-долго вываривала и разжаривала на сковороде. Впрочем, выручал и погреб с огородными запасами, а потому совсем уж голодать не приходилось.
Денег тоже становилось все меньше, зимой городу нужно было закупать больше топлива для электростанции и котельных, а потому обычные задержки зарплат стали еще больше. Впрочем, настроение у людей все равно было приподнятое: в этом году удалось нормально собрать урожай и зима не грозила голодом, да и к тому же уже подходил Новый год. На пристани Краснознаменного встала большая елка с красной звездой, через улицы протянулись гирлянды из крашеных краской лампочек, а на главной площади поставили огромные, расписанные праздничным узором фанерные цифры 2006 и фигуры краснощекого Деда Мороза и Снегурочки.
Как бы скудно ни жил Краснознаменный зимой, утром последнего дня года, мама Витьки уже вовсю хлопотала на кухне, варя картошку, морковку и свеклу, а отец вернулся с рынка с целой банкой майонеза и несколькими тяжелеными, безглазыми и мокрыми от рассола речными рыбинами.
Когда начало темнеть, мама зажгла свечи, достала уцелевший с войны сервиз и принялась накрывать на стол. Витька зачарованно смотрел, как на застеленной нарядной скатертью столешнице появляется: селедка под шубой, котлеты с пюре, яблоки из подвала, а также тяжелая запотевшая бутылка самогона для отца. Настоящий пир!
Есть они начать не успели: кто-то заколотил во входную дверь. На крыльце, озябший и мокрый от снега, стоял молодой вестовой, в слишком большой для него военной шинели. Охрипшим голосом он сообщил, что милицию и ополчение подняли под ружье и отцу нужно немедленно явиться в отделение. В доме повисло молчание.
Вздохнув, отец быстро и привычно собрался, накинул бушлат, взял карабин и обняв жену и детей, обещал скоро вернуться. Скрипнула дверь и его фигура растворилась в метущем по улице мокром снегу.
Обещания своего он так и не сдержал. Через несколько часов улица наполнилась гулом машин и выхлопами солярки: мимо их окон проехала колонна грузовиков, чьи кузова были забиты мрачными людьми в шинелях, за ними тяжело проехала пара самодельных броневиков и единственный на весь город БТР. Вскоре машины скрылись во тьме новогодней ночи и все стихло. Мама плакала. Витька, как мог, старался ее утешить. Получалось плохо.
Первого числа колонна так и не вернулась, а на второй день, когда мимо дома прошли уходящие в Пустошь грузовики с двумя крашенными в грязно-зеленой цвет пушками: всей артиллерией Краснознаменного и его последним резервом, мама расплакалась снова.
По тонущему в снегу городу заметались слухи, они вползали в него вместе с грузовиками везущими раненых и убитых ополченцев и слухи эти были красными как кровь. Были они про Графа, что вернулся со своей бандой из Трудограда, приведя оттуда многие десятки жадных до добычи отморозков. Витька услышал про то, как в новогоднюю ночь уголовники ворвались в ничего не подозревавший хутор под Новыми Зорями и зверски расправились с его жителями. Говорили про жестокие пытки, про сожженных заживо людей и про то, что бандиты ведут жестокий бой, пытаясь удержаться за его стенами, про атаки ополченцев захлебывающиеся в свинце и про десятки заметаемых снегом трупов краснознаменцев под разрушенными стенами хутора.
Все закончилось утром под Рождество. Улица вдруг наполнил шум грузовиков, гомон людей и вскоре дверь в их дом заскрипела, впуская с улицы крепкий мороз. Уставший, заросший щетиной отец, в пропахшем порохом бушлате шагнул к кинувшейся ему навстречу семье. Он долго обнимал их, а затем тяжело сбросил на стол свой грязный вещмешок и помедлив раскрыл, вытряхивая содержимое на стол. Кухня наполнилась звоном и стуком, блестя в свете лампы рушился на столешницу металлический град: сине-белые банки сгущенки, красно-золотая тушенка, коричневые с ржавчиной банки кофе и целомудренно завернутые в тряпки фруктовые консервы, все это сказочным, фантастическим дождем вылилось перед семьей. Мама расплакалась. Опять.
– Теперь все будет хорошо, – отец улыбнулся и снова обнял семью. – Теперь мы заживем.
Зимние ночи становились все короче, а вместе с уходом тьмы Витька начинал чувствовать, как меняется Краснознаменный. Из лиц людей впервые уходила безысходность. Жить стало легче, пошла торговля, а власти стали выдавать пайки. Каждый месяц теперь мама возвращалась с коробкой полной консервов, круп и макарон. Однако откуда появилось такое изобилие так и осталось секретом, строго охраняемым военными. Это явно было как-то связано с Нехорошим хутором, где теперь круглосуточно дежурили ополченцы из города, денно и нощно строящие ДОТы и ДЗОТы на его выжженных руинах.
Вскоре из Краснознаменного начали выходить караваны, они везли еду в окрестные села и деревни, конечно уже не просто так, но в обмен на хотя бы условное признание власти правительства города над ними. В Трудоград же по железной дороге теперь уходили вагоны топливом и едой, а в обмен шли станки и приборы. На окраине начал строится завод, а по весне с Ростова-на-Дону условились пригнать несколько стад коров для колхозов.
Зимняя тьма уходила. Над Краснознаменным всходило солнце.
Глава 5
I
Солнце заходило. Густой снег мешался с хлопьями пепла. Опустошенная рабовладельцами деревня догорала, и остовы домов укрывали лежащие на улицах трупы горьким черным дымом.
Он велел водителю остановить УАЗ рядом с одним из тел. Хлопнула дверь, начищенные хромовые сапоги смяли кровавую снежную кашу. Человек наклонился, разглядывая прошитого пулеметной очередью парня, которому вряд ли было больше шестнадцати лет. Тот все еще сжимал в руках автомат, но его бледное, мальчишеское лицо уже разгладилось и отрешилось от всего вокруг. Теперь в нем читалась разве что легкая тоска о жизни, которую уже никогда не увидят его остекленевшие, запорошенные снегом глаза.
Склонившийся над убитым мужчина тронул его обшитый дешевым мехом ворот, бережно поправляя выбившийся из-под куртки теплый, вязанный крючком шарф. Человек тяжело вздохнул и погладил лежащего по слипшимся от крови, смерзшимся волосам. Он знал, когда все закончится, ему придется взглянуть в глаза и его родным, и родным всех тех парней, что сейчас лежали по опустевшим улицам взятой охотниками за рабами деревни.
– Как же так… – он закурил, оборачиваясь к главе штурмовавшего деревню отряда. – Пятнадцать человек за одно утро потерять… Сулим, я недоволен.
Проштрафившийся командир, что так не удачно провел нападение, молчал, впрочем, генерал сам прекрасно знал, почему штурм обошелся его налетчикам такой кровью: на Южных Пустошах устанавливался порядок. В поселках и городках появлялись лишние деньги и с каждым годом границы с землями бензиновых баронов укреплялись все сильнее. Десять лет назад Ахмед-Булат и помыслить не мог о том, чтобы у пограничников хватило сил отсечь его отряды от баз снабжения, нарушив поставки не только патронов и медикаментов, но и топлива для БТРов и вооруженных машин.