Искра приподняла бровь:
– Дай догадаюсь, опять черти налетели?
– Почему черти? Я ж говорю, русалки.
– Что настоящие русалки? С хвостами? – Искра не выдержала и прыснула, но старец лишь серьезно посмотрел на нее, без обиды, как на неразумное дитя, после чего убрал бутыль настойки обратно под ватник.
Крепко ухватив Искру за руку, он притянул ее к себе, разя запахом спирта и немытого тела.
– Хочешь знать какие русалки? Правда, хочешь? Так старец Фофан тебе расскажет тогда. Белые они, худющие до выпирающих ребер, волосы длинные, да все от водорослей зелены, и на голове и внизу тоже. Глаза у них лопнувшие, рыбой выеденные, да только все они им открыто, что под небом творится. Плавают они в темной водице, да ночами греются на берегу под лунным светом. А когда дождь идет, выходят в леса и поля, к скиту моему приходят, в окна стучат, манят меня неприлично, наготу свою кажут. Я только настойкой мухоморной и держусь: мухомор первый гриб Богом созданный, от того чары нечистые оборевает, не будь его, давно б пропал.
Искра вздрогнула, смотря в безумные немигающие глаза перед собой. Кое-как справившись с собой, она просто отошла от деда на пару шагов и отшутилась, что бояться надо людей, а не монстров. Старец Фофан пожал плечами.
– А что людей бояться? Господь меня бережет, – старец любовно поцеловал свой крест. – Я ж до Войны военным был, то ли полковником, то ли генералом, не помню уже, но у меня в скиту на чердаке еще с Войны пулемет танковый имеется. На тот случай, чтоб к Господу с молитвой о спасении лишний раз не обращаться. Ну а ежели совсем спасу не будет, зажгу лампадочку у иконы да и сброшу ее в подпол. Там у меня килограммов двести взрывчатки, пополам со снарядами лежит. Полетим с обидчиками прямиком до Боженьки… Так что нет смысла людей мне бояться. Вот кстати и лес кончается. Видишь тропку – пройдешь по ней и через пяток минут уже у поселка будешь. А как туда доберешься, собирай авоськи и беги в город. Сейчас еще вода в реке холодная, оттого кровь русалочья стылая и им до вас особого дела нет. А как тепло начнется и зарядят дожди, живого здесь никого уже не останется.
VI
Дни становились длиннее. Теплело и по вечерам над стройкой с деловитым гулом пролетали майские жуки. Ночи же проходили в тишине и покое, и мерный шаг обходящих дом часовых стал таким же привычным, как протяжные крики рысей или шум реки. Все было спокойно.
Они пришли ночью, когда по крыше барака забарабанили частые капли дождя. Снаружи отрывисто рявкнули карабины, после чего выстрелы сменили отчаянные крики часовых. Искра, скинув с себя сон, вскочила с постели и, подхватив с тумбочки нож, кинулась на помощь.
Кто-то за окном снова закричал, и в запертую дверь барака бешено забарабанили кулаки.
Когда, наконец, рабочие скинули с дверей тяжелый засов, и вооруженная чем придется толпа выбежала во двор, он был уже пуст. Часовых не было, но смятая трава и сломанные кусты показывали, что по двору кого-то явно тащили в сторону реки.
Подхватив лежащие в стылой траве карабины, взяв из сарая ломы и топоры, строители, освещая дорогу фонарями, кинулись по следу, но тот оборвался на берегу, там где речная вода неторопливо смывала отпечатки ботинок часовых и множество легких следов босых человеческих ног.
Помрачневший Кипятков что-то долго втолковывал Поджигайло, но тот лишь отмахивался. Они говорили вдалеке от барака и взбудораженных рабочих, но порой ветер доносил до Искры отрывки слов. Одним из таких слов было «Черви». Их она уже видела: на штыке найденного в траве карабина часового была черная липкая дрянь, воняющая мертвечиной и несколько тонких как волос белых червей прилипших к лезвию. Похоже, часовой успел ударить кого-то из напавших, прежде чем его уволокли прочь. Тем не менее, что все это значило, никто из рабочих не знал, а Кипятков после разговора с Поджигайло только мрачно отмалчивался.
В то же утро о случившемся доложили по рации в Трудоград, и оттуда вскоре прибыл катер, выгрузивший шестерых военных при автоматах и двух ручных пулеметах Калашникова. Привычно сгрузив на пристань коробки с патронами и гранатами, те отправились осматривать местность.
– Прошу всех сохранять спокойствие, – наконец изрек Поджигайло перед собравшимися у бараков рабочими. – Я думаю всем понятно, что этой ночью нас попытались запугать. Трудоградские богатеи наверняка подослали к нам бандитский отряд, чтобы посеять среди нас панику. А что вы хотели? Трудоградским торгашам наш торф поперек горла поди встал. Они ж у баронов не просто мазут для котельных перекупают, но и спекулируют им втридорога. Вот и наняли бандитов, чтоб нас попугать. Да ничего, мы люди тертые. Ночью устроим засаду.
VII
Вечером в бараках было мрачно. Люди поминали погибших товарищей, да тревожно переглядывались, когда за стенами слышался шум. Военные уже ушли как только стемнело: два пулеметчика заняли позицию на чердаках брошенных домов, что стояли неподалеку, четверо бойцов с автоматами уговорились засесть в заросшем яблочном саду рядом с бараком, Кипятков же, вооруженный пулеметом Дегтярева который передал ему по знакомству капитан катера, решил занять другой дом, чтобы обеспечить перекрестный огонь.
Искре не спалось. Отвлекал бьющий по крыше дождь, казалось еще сильнее нагнетающий в голове тревожные мысли. Ей было очень страшно, не за себя – за Кипяткова. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем ей удалось провалиться в забытье. Давно погасшая лампочка над головой снова начала разгораться, и ее красный цвет вновь размыл барак и окружающий мир.
Вокруг заброшенной деревни ходили тени. Теперь их было девять. Они прислушивались, медленно направляясь туда, где за полупрозрачными стенами домов, расположились сидящие в засаде люди. Фигуры радовались. Людей в бараке было слишком много для них, а вот справиться с теми, кто был вне его стен они могли. Искра захрипела, задергалась, пытаясь заставить себя проснуться, когда фигуры беззвучно пересекали заросший сад, со всех сторон набрасываясь на лежащих в засаде автоматчиков, лезли на стены домов, выдергивая стреляющих во все стороны пулеметчиков с чердаков и тащили, тащили упирающихся, хрипящих от страха людей к реке.
Последним на их пути оказался дом, из которого отчаянно палил Кипятков. Не обращая внимания очереди, что пробивали их тела, вырывая из них целые клоки полного червей мяса, твари ринулись прямо на огонь пулемета.
Кипятков высадил по тварям весь диск, и лишь после этого бросился к двери, напоследок встретив полезшую было в окно фигуру страшным ударом пулемета. Кинувшись в кухню, матрос сорвал с пояса гранату и швырнув в коридор выдернул из кобуры ТТ. ныряя в погреб. Крышка хлопнула одновременно с разрывом лимонки, врубившейся сотней железных осколков в выцветшие бумажные обои и заполнивших коридор тварей.
Силуэты приняли метал беззвучно, лишь повалились, чтобы очень скоро снова подняться. Войдя на кухню, они слепо зашарили по ней, топчась ногами прямо на люке подпола и наконец, не найдя никого, ушли в туманную завесу дождя.
В то же утро два десятка рабочих бежали со стройки. Наверно бежало бы куда больше людей, но Поджигайло, напуганный до чертиков, вышел на связь с Трудоградом, докладывая о ситуации.
– Товарищи! – Поджигайло ворвался в барак, останавливая спешно собиравших дорожные мешки рабочих. – Помните о взятых на себя перед городом обязательствах! К вечеру уже прибудет помощь. Нам обещан бронекатер с двумя десятками солдат, там даже огнеметчики будут. И пару человек в спецброне обещают.
Поджигайло долго успокаивал людей, увещевал, грозил и, в конце концов, рабочие согласились остаться.
Между тем Искра поймала наконец Кипяткова, благополучно отсидевшегося в погребе до прихода подмоги, потребовав его выложить все, что он знает о случившемся, ибо то, что матрос что-то скрывает, давно не было для революционерки секретом.
Помолчав, Кипятков наконец махнул рукой и поведя ее прочь от бараков начал говорить:
– Давно рассказать надо было, да Поджигайло запретил, чтоб люди не разбежались… Ему ведь Буревестник за этот мост новую должность обещал. Да и я не хотел панику наводить: уверенности то у меня все равно нет… Я по рекам и морям пятнадцать лет как хожу и уж про все, что с водой связано знаю. В общем, есть один слух, что матросы речфлота друг другу пересказывают.
Кипятков поманил девушку к себе и перешел на шепот:
Слышала поговорку: в тихом омуте, черви водятся? Так это про червей мокрецов. Они как кожники, только те черви в болотах больше плодятся, а мокрец водичку чистую любит, проточную.
Червячки эти тонкие и длинные, что бабий волос. Свет не любят и плавают себе у самого дна. Но не смотри, что они черви, юркие мокрецы жуть какие – как кто поплавать в реке решится, особенно ближе к вечеру, когда солнце уходит, так они тут же плывут к человеку, лезут в нос, рот, а оттуда в голову уже ползут. А как такое случиться, считай и пропал человек. Погрустнеет, забудет все радости: жену или мужа, детей, да что там детей, даже про заветы Ильича и про водку студеную забудет, честное слово, и начнет его с той поры к реке манить. И только одного ему будет хотеться снова: войти в холодную воду и не выходить больше из нее. Так и будет каждый день ходить человек на реку, пока и не сгинет вовсе. И уже не вернется он. По крайней мере, таким как был.
Червь в человеке мозгами сначала питается, на них жиреет быстро и начинает деток плодить, а деток тех тысячи и все они в мышцы лезут и через то тело как кукла становится и силу обретает такую, что ударом может каску вместе с головой расплющить. Так колония отныне и живет в реке внутри оболочки от человека. Черви под кожей вещества выделяют особые, тело даже разлагаться перестает и служит им долго, десятками лет.
Днем мокрецы на дне реки прячутся, дремлют под корягами, или охотятся: ложатся на дно и влекут дурную рыбеху трупным видом, а как подплывет, хватают ее, да гложут. Суставы в руках выворачиваются, и руки уже на червях держатся, гибкими становятся, как щупалы какие. Могут и пловца утащить, или лодку перевернуть, а дальше уж как повезет, либо сожрут, либо поцелуют в губы да напустят внутрь червей и мир еще одним мокрецом прибавиться. Убить их сложно, но солнца не любят, да и огня тоже – сухость их убивает, а самое страшное для них мороз – очень в них воды много. Поэтому на зиму мокрецы в ил донный зарываются и зимуют.