Строители смотрели за всем этим из соседнего сарая. Поняв, что твари видят все, что происходит в деревне, они три дня назад они начали копать из барака подкоп, соединив в результате дом и ближайший сарай подземных ходом, по которому незаметно и отступили еще вечером. Не было среди них только Искры и Кипяткова.
Матрос и революционерка встретили тварей внутри барака и убедившись, что они их заметили, бросились в подпол. Над головой Искры захлопнулась тяжелая, окованная железом крышка. И в тот же момент Кипятков защелкнул стальной засов. Сверху по металлу ударили и кулаки и в тот же момент множество рук принялось остервенело скрести пол, выламывая доски над ними.
– Искра рождает пламя! – криво улыбнулась революционерка и подпалила бикфордов шнур. Двести килограмм взрывчатки, одолженной из подвала старца Фофана вместе с танковыми снарядами мрачно заполняли подвал. Убедившись, что шнур горит исправно, Искра и Кипятков бросились прочь, в узкий подземный ход, что вел в сарай у бараков.
Они успели лишь влететь внутрь сарая и выдернуть опоры, заваливая ход землей, когда взрывчатка сдетонировала.
Набитый тварями барак бесшумно подняло над землей, а затем он лопнул, разлетелся, засеивая двор горящими бревнами. А затем звук вернулся и над деревней оглушительно рвануло. Сарай с треском скособочился от ударной волны.
Оглушенные, ошалевшие, строители ногами выбили заклинившую дверь и с криками, ломанулись во двор, поднимая над головой топоры и заточенные колья. Впереди всех неслась Искра, сжимая в поднятой руке тяжелую монтировку и увлекая за собой остальных.
Драться было не с кем. Лишь под обломками на месте разрушенного барака кто-то тихо, невнятно стонал. Был ли это мокрец или все же Искра поддалась общему психозу и там лежал один из решивших их запугать бандитов? Девушка не стала думать об этом и просто залила между обломками бензин из принесенной по ее требованию канистры. Лила, пока стон не сменился захлебывающимися звуками. Рядом лили бензин и остальные рабочие. Когда все канистры были опустошены, Искра щелкнула зажигалкой, и руины барака охватило яркое пламя, которое не мог потушить даже падающий с неба дождь.
IX
Наутро работы на реке возобновились, и через несколько дней мост был закончен ударными темпами. По новенькому настилу прогрохотали гусеницами несколько присланных из города бульдозеров, простучали сапоги рабочих, и на другом берегу началась корчевка деревьев и чистка осушительных каналов торфяного месторождения.
А вскоре, когда по восстановленной рабочими дороге потянулись грузовики, везущие в своих кузовах первый добытый торф, в Трудограде произошло небывалое событие. В домах на несколько часов начали давать горячую воду. Следом за этой водой вышли и газеты, в которых появились опровержения о заключении военного союза между правительством города и землями бензиновых баронов.
Искра сидела на кухне хрущевки, смотря на ночной Трудоград за окном. После месяце в рабочем поселке залитые светом многоэтажки казались странными и нереальными, почти такими же странным, как и горячая вода в кране и обжигающая ванна, в которую она залезла сразу же, как вернулась после стройки домой.
В разрывах клубящихся над городом туч давно высыпали звезды, а они все сидели за чаем с зашедшим к ней Буревестником и неторопливо разговаривали. От Искры не могло укрыться, что глава Комитета смотрит на нее по новому, так как никогда не смотрел на нее прежде.
– Я вами горжусь товарищ Искра. Горжусь очень сильно. В случае войны баронов с Краснознаменным правительство Трудограда будет держать нейтралитет. И в этом во многом есть ваша заслуга.
Щеки девушки покраснели. Но Буревестник уже перестал улыбаться:
– Только не расслабляйтесь. Нам с вами радоваться рано. Слишком рано. Да, наш город выдержит нейтралитет. Но остановит ли это Тарена Саидова от войны? На этот вопрос у меня пока нет ответа.
Буревестник молча отошел к окну. Он смотрел на небо, пытаясь понять, стоит ли ждать грозы.
Глава 7
I
Графиня любила это платье. Любила с той отчаянной ненавистью, без которой уже давно не мыслила ни своего существования, ни каких-либо эмоций вообще.
Когда-то давным-давно, в прежней жизни, эту алую ткань ей привез ее тогдашний мужчина. Графиня помнила его имя, но не лицо, его повадки, но не слова. Помнила, как плакала по нему, и совершенно не понимала, зачем было плакать. Ничего особенного в их постельных игрищах не было, и он никого ради нее (и вместе с ней) никого не убивал. Чтож, было, было и прошло. Зато платье вышло что надо, на года.
Красный цвет стекал по бедрам кровью, которую они проливали от Краснознаменного до Бензодара. Красный цвет напоминал народные весенние гульбища из далекого детства, искаженные тени которых пытались возродить сейчас идейные товарищи. Красный цвет кричал, звал, жил, в отличие от самой Графини: она уже давно не ощущала себя живой, точнее, вообще слабо ощущала хоть что-то – только в моменты, когда убивала или отдавалась Графу. И чем мучительнее умирали ее жертвы, чем яростнее были их с Графом стоны, тем ярче вспыхивали звезды воспоминаний на бархатной изнанке своей и чужой боли.
Ее подельник, партнер и любовник тягу к чрезмерному насилию не разделял, но временами подыгрывал – то ли из вежливости, то ли от скуки. Правда, в последнее время все чаще обострившееся зрение женщины цеплялось за странное выражение лица Графа: жалость, приправленная одновременно и любовью, и отвращением, и интересом.
Сейчас она поймала именно такой взгляд. Девушка и Граф стояли возле железной дороги, сцепившей Южные Пустоши с землями Семы Воронка. Здесь, на переезде пахло паровозным дымом, креозотом пропитавшим черные шпалы и металлическим запахом, что исходил от прокаленной солнцем стали рельс и умывшей щебенку крови. На этой щебенке, прямо возле высоких сапог девушки все еще корчился молодой парень со вспоротым животом. Графиня отерла штык-нож автомата и раздраженно посмотрела на своего мужчину.
– Что? Что ты на меня так смотришь? Еще скажи, что я зря его пырнула. Он же прям во время дела соскочить захотел – мне, что по головке его погладить надо было?
Граф махнул рукой, явно не желая выяснять отношения при окружавшей их банде. Зашуршала щебенка: некстати сдрейфивший бандит, захрипев, попытался протянуть руки к главарю, и Граф непроизвольно попятился, спасая новенькие ботинки от его окровавленных пальцев.
– Да, дострелите его уже к хренам и киньте в овраг, что вы стоите? Времени нет!
Сухо сплюнул свинцом чей-то Макаров. Вдалеке с гулом вспорхнули вспугнутые выстрелом сколии. Вновь зашуршала щебенка: бандиты кряхтя утаскивали тело братка.
– Еще раз без моего ведома, устроишь такое… – Граф жестко, до синяка, схватил Графиню за руку, притягивая к себе.
Они глядели друг другу в глаза с яростью, но было уже поздно: их лица оказались слишком близко. Через секунду Граф и Графиня поцеловались, сразу забывая про этот пустяковый случай.
Они были вместе с зимы. С той первой январской ночи, когда запах морозного, топленого кровью снега впервые ворвался в ее легкие после месяцев проведенных в бетонном узилище. Он умел красиво ухаживать и первым его подарком стали Невзор и Матвей, связанные проволокой и кинутые к ее худым, покрытым синяками ногам.
В ту холодную ночь, все, что еще оставалось в ней от той прежней Насти, все, что она сумела сохранить после месяцев заключения в подвале, окончательно исчезло, сгорело и разлетелось по ветру. Сгорело, точно так же, как и Матвей с Невзором, которых она щедро облив бензином, сожгла в том же подвале.
А после под треск огня и хруст костей хуторян, что ломались для потехи веселящимися бандитами, под отчаянные вопли и разудалые крики, под автоматную пальбу за окном и хрипы повешенных, она стала принадлежать Графу, а Граф стал принадлежать ей.
С тех пор они были вместе. Они лежали рядом, стреляя по штурмующим хутор ополченцам Краснознаменного, а когда заработали подтянутые нападавшими пушки, они вместе уходили через степь, уводя за собой остатки банды. Они вместе словом и выстрелами не давали озверевшим от холода и упущенной добычи браткам взбунтоваться, вместе набирали новых людей и вместе шли под пули, ради того, чтоб вырвать у госпожи удачи новую порцию хрустящих рублей. Они всегда были вместе, деля и летящие пули, и бутылки вина на удалой попойке и бесконечную темноту южных ночей.
Удача, ум главарей и их жестокость позволили банде громко заявить о себе и в нее начали стекаться фартовые люди со всех Южных Пустошей. Потрепанная банда восстановила былой размер, а по весне они уже чувствовали себя достаточно сильными, чтобы начать задумываться о большем, чем просто грабежи.
Свои завоевания Граф начал с пяти точек на карте: деревень Свеклино, Красный Партизан, Старые Комары, Утиное и совхоза Луч.
Жили эти деревни вольно, не платя никому ни дани, ни налога, и отстаивали это право без раздумий, благодаря хранящемуся в каждом доме карабину, имевшимся в закромах противотанковым ружьям и одному увешанному броней трактору «Беларусь», несущему в своей кабине крупнокалиберный пулемет, снятый с бронетранспортера.
Из-за этого ни одна банда на Пустошах не желала появляться в этих деревнях. Ни одна кроме банды Графа, который расстелив перед собой карту местности, подолгу рассматривал тонкую нить заброшенной ветки железной дороги связывающей эти затерявшиеся в Пустоши поселения.
Паровоз Семы Воронка, что привычно шел из Усть-Ажурска на Бухару, их банда подкараулила в одной из заброшенных деревень. Подождав, пока пассажиры и железнодорожники начнут заготавливать дрова для топки, бандиты быстро окружили поезд, и подобравшись к пулеметным платформам по-тихому зарезали часовых. Зенитную установку успевшую открыть по ним огонь подавили, закинув на платформу пару гранат. Когда бой был закончен, сдавшихся отпустили на все четыре стороны, а поезд угнали прочь, по паутине идущих через Пустоши брошенных железнодорожных путей.