Первые часы удалось переждать в небе, вдали от крупных городов, плавящихся под сотнями ядерных солнц. Когда топливо было выработано, Евгению Михайловичу не осталось ничего другого, как повести самолет к земле, сажая его на идущую вдоль кукурузных полей грунтовую дорогу. Благополучно сев, он и еще сто пятьдесят пассажиров добрались до ближайшего населенного пункта, которым оказался Краснознаменный. Там и началась их новая жизнь.
В то время Краснознаменный был обычным поселком городского типа, вся промышленность которого вместе взятая не стоила ни то, что натовской ядерной ракеты, но даже расхода топлива бомбардировочных эскадрилий. Именно поэтому Война обдав поселок радиоактивным пеплом сгоревших городов Советского Союза, миновала его стороной.
В такие нетронутые места, разбросанные по руинам сожжённой страны, и стекались из разрушенного Волгограда и Астрахани, Краснодара и Саратова многочисленные беженцы, превращая поселки в маленькие, укрепленные городки. Наспех строились новые дома, обеззараживалась почва, обносились рвами и окопами окраины, окружался бетонными стенами центр и если жителям удавалось пережить первую зиму с ее голодом и огромными, в сотни человек бандами мародеров, то на следующий год окрепший поселок становился настоящим городом-государством, стоящем на диких, брошенных людьми Пустошах.
Краснознаменному повезло: вместе с бегущими от Войны горожанами туда вступили и более-менее сохранившие дисциплину отряды советских солдат, вместе с пушками, а главное несколькими танками и БМП. И пусть бронированные машины все как одна сгорели в первые годы конфликтов, но выигранного времени хватило, чтобы город сумел утвердить свое место под выжигающим Пустоши солнцем.
Первый самолет Евгенмихайлович и Ника собрали семь лет назад именно для защиты города. В тот раз в Южные Пустоши опять потоком хлынули из земель бензиновых баронов банды рабовладельцев, и отрядам ополчения как никогда была нужна разведка местности. И хотя их детище очень скоро погибло при жесткой посадке, быстро сориентировавшиеся городские власти щедро выделили денег на постройку новой машины.
Второй самолет был крепче и даже мог нести полезный груз, и им, конечно же, стали самодельные десятикилограммовые бомбы, которые Ника выбрасывала из открытой кабины на бандитские лагеря, пока Евгенмихайлович управлял их капризным, плохо держащимся в воздухе бипланом. Бандиты отвечали им автоматным огнем, но так как налеты шли ночью, тихоходный, заглушивший мотор самолет обычно уходил на аэродром невредимым. Впрочем, бандиты были отнюдь не единственной их заботой. Кроме людей Пустоши населяли твари, мелкие и крупные, охотящиеся стаями и поодиночке, изученные и не имеющие названий. Одни рассказывали, что их породил вырвавшийся из разбомбленных лабораторий вирус, другие твердили, что Господь наслал их за грехи людей, третьи же говорили, что в Пустоши пришли предвестники новых богов, взгляды которых привлек всполох ядерного огня среди холода космических бездн. Впрочем, людей веривших и в первое, и во второе и в третье объединяло то, что твари ели их одинаково жадно. Те, существа, что заполнили Пустоши сразу после Войны, были не чета тем, что остались сейчас. Порой случалось, что до городов не доходили даже военные колонны, и поисковые партии позже находили лишь пустые, разодранные напополам бронетранспортеры, окровавленные внутри и снаружи.
Когда такое происходило в очередной раз, не было и речи о попытках охоты, оставалось лишь отсиживаться за городскими стенами, надеясь, что рвы, мины и несколько доставшихся от советской власти пушек смогут защитить горожан. Почти всегда так и случалось, хотя порой бывали случаи, что города исчезали за одну ночь, и торговые караваны находили лишь пустые коробки домов на том месте, где неделю назад шумел переживший Войну городок.
Евгенмихайлович и Ника открыли в борьбе с тварями новую главу. Как только в округе появлялись существа, размер которых делал бесполезными автоматы и противотанковые ружья народного ополчения, власть Краснознаменного и призывала авиаторов пред свои очи и, выдав деньги, отправляла на полевой аэродром, коим служила обычная поляна за городом.
Загружая на свой самолет пару кустарных бомб по пятьдесят килограммов взрывчатки каждая, пилоты кружили над окрестностями и искали тварь. Далее, пребывая в полной безопасности от ртов, жвал и клешней того, что копошилось под ним, Евгенмихайлович закладывал вираж, и с пологого пикирования сбрасывал бомбу прямо на тварь.
Добавки, после разрыва пятидесяти килограммов тротила тварям требовалось редко, но в случае чего, биплан просто заходил на второй круг над развороченной, разорванной взрывами тварью и Ника шпиговала ее бронебойно-зажигательными патронами из пулемета Дегтярева, или добрасывала парочку бомб, которые химики-самоучки из Краснознаменного начиняли белым фосфором.
На менее ответственные задания Ника к тому времени летала уже в одиночку и вскоре ближайшие гнезда сколий и мирмиков, чьи обитатели не давали горожанам обрабатывать поля вокруг Краснознаменного были развалены прицельным бомбометанием. Доставалось и самолету – бомбить приходилось с малых высот, а потому если на взрывателе не срабатывал замедлитель, то посеченный осколками самолет падал недалеко от развороченного гнезда и его разъяренных обитателей. Так собственно и погибли БВ-2 и БВ-3, об этом же напоминали и крупные, хорошо заметные на медной от загара коже летчицы белые шрамы.
Однако на место одного самодельного самолета приходил другой, сломанные кости заживали, и притянувшая ее было земля, снова сменялась небом.
Возвращаясь с боевого вылета, Ника обычно отправлялась на окраину Краснознаменного в бар «El Poko Loko», оформленный в причудливом кубинско-кубанском стиле. Заходить сюда Нике нравилось в первую очередь из-за музыки. Она здесь была совсем не такая как в других кабаках Краснознаменного – ни про пули в спину, ни про подлость женского предательства здесь не пели. Вообще-то Вероника не могла точно знать, какие смыслы скрывали строки про corazon и me guesta mucho, повторяемые жарким шепотом под гитарные переливы, но явно это было что-то красивое, из далекой довоенной жизни. Нравился летчице и бармен Фидель – за то, что не задавал лишних вопросов и не смотрел сальным взглядом. Профессиональное дружелюбное равнодушие, которое порой даже чуть-чуть задевало молодую женщину… Но отмечать все удачные вылеты Ника привыкла именно здесь. Слушая игру гитар, она пропускала один-два коктейля с загадочными карибскими названиями, но никогда не позволяла себе большего. Не напивалась она ни разу в жизни – слишком хорошо помнила дрожащие руки и слезящиеся глаза отца. Папа никогда не буянил ни стрезву, ни спьяну, хотя приложиться к бутылке любил всегда. По первому времени он опасался гнева мамы – крупной, красивой женщины, казачки по роду и биолога по профессии – а после гибели жены и всего мира окончательно замкнулся в себе.
В Пустошах пили яростно, до остервенения. Пили шестерки и серьёзные бандиты, мутанты и слабоумные, проститутки и их клиенты. Пили взрослые, пытаясь выжечь из памяти цветные слайды двадцатилетней давности, пили подростки со злыми глазами, которые иную жизнь уже не застали. Пили, дрались, зажимались по закоулкам, там же блевали и засыпали. Какой уж там corazon…
Этот же бар стал последним местом, который она посетила, когда три года назад прощалась с Краснознаменным. Ничто уже не держало ее в этом городе. Погиб Евгенмихайлович, спасая рыбаков в штормовых черноморских водах, были перебиты бомбами все крупные твари, что гнездились около города, давно не появлялось в округе крупных бандформирований.
Попрощавшись с Фиделем и пригубив «Гаванский поцелуй» на прощание, девушка погрузила на БВ-6 немногие дорогие ей вещи, пару стопок книг, альбом с фотографиями, после чего, сделав широкий прощальный круг над родным городом, увела самолет прочь.
Слух о Нике летел над Пустошами так же быстро, как и ее самолет, и сидеть без работы не пришлось. Она успела поработать на правительство Калининградской республики, принять участие в обороне Бензодара, и после, будучи сбитой, совершить побег из зиндана, куда ее кинули наемники бензинового барона Самарканда. Ее самолет видели над брянскими лесами, где она выискивала следы пропавшего в Войну спецпоезда, что по легендам эвакуировал из Москвы золотой запас СССР и у берегов Трудограда, где нанятая городскими промышленниками летчица топила пиратствующие шхуны.
Как оказалось позже, от морских грабежей получал долю чуть ли не сам начальник Трудоградской службы безопасности, а потому на девушку очень быстро завели уголовное дело, и она спешно бежала из города, направившись на этот раз в земли бензиновых баронов, где ей уже давно предлагали похожую работу.
III
Октан-Сарай показался на горизонте к рассвету. Небольшой поселок, возникший на нефтепромыслах Казахской АССР сразу после Войны, находился на самой границе баронских земель с Южными Пустошами. Вытянувшийся вдоль каспийского берега, он состоял из бессчетного множества собранных из жести хибар, базаров и лавчонок, хаоса портовых складов, а также караван-сарая и единственного двухэтажного дома, что принадлежал местному хозяину нефтепромыслов.
Ника повела самолет вниз и, сделав круг над просыпающимся городом, направила свой БВ-8 к его окраине, где за полосой тополей, которыми было обсажено русло почти пересохшей речушки, расположилось выжженное солнцем брошенное колхозное поле, что идеально подходило для посадки.
Через полчаса, когда набежавшие жители с любопытством косились на диковинный аппарат, уже взятый под охрану местной милицией, хозяин нефтепромыслов принял летчицу в своем доме.
Сидя на бесценных ГДРовских коврах и шитых золотом подушках, Ника пила зеленый чай, любуясь на тонкий узор оконных витражей, укрывающий от взглядов гостей дома загаженные городские улочки, лавки торговцев под грязными навесами и стоящую на главной площади бездарно сделанную статую из бетона, чье лицо отдаленно напоминало тонкие черты хозяина этого особняка.