в этих местах люди барона чувствовали себя в полной безопасности. Даже окопы и блокпосты возле идущей неподалеку дороги были пусты: работорговцы просто ушли спать в уже оборудованные наспех землянки.
Только когда от лагеря работорговцев их отделяло меньше пяти километров, Граф наконец посерьезнел и оборвал разговор. Они быстро сверились с картой, и Семен Афанасьевич велел катить сорокапятку к опушке леса, на пригорок, откуда открывался отличный вид на спящий лагерь. Скрыв пушку от посторонних взглядов за кустами орешника, люди залегли вокруг, по-тихому окапываясь на высоте.
– Семен, а может сейчас жахнем, пока темно? – предложил Граф, разглядывая то освещенную фонарями станцию, на которой стоял штабной поезд, то броневики и БМП вокруг, что могли быстро приехать по душу стрелявших.
– А ты может знаешь в каком он вагоне? Ждем! Наверняка будем бить, когда выйдет.
– А ты в него хоть попасть сможешь с такого то расстояния?
Семен Афанасьевич лишь любовно погладил свою сорокапятку по стволу и улыбнулся.
– Я двадцать лет ждал. Попаду.
V
Лагерь работорговцев проснулся с затеплившейся в небе розовой полосой рассвета. Ожили грузовики, задымили ряды полевых кухонь, потянулись автоцистерны с топливом и машины с боеприпасами. В свете поднимающегося солнца ярко заблестели стекла вагонов штабного поезда, возле которого уже начинали суетиться богато одетые офицеры. По идущей возле пригорка дороге уже проносились грузовики с рабовладельцами и УАЗики с командирами, но краснознаменцы, приникшие к биноклям, все еще видели вокруг поезда только простых солдат и офицеров.
Снова зашумели моторы: по дороге запылили несколько грузовиков с прицепленными сзади минометами. Они ехали так близко, что Семен Афанасьевич даже различил откормленные лица баронских гвардейцев, сидящих в их кузовах.
Внезапно возглавляющий колонну УАЗик сбросил скорость, останавливаясь на обочине. Заметил ли сидящий в нем офицер блеск бинокля на пригорке, или его насторожило что-то другое, но командир, взмахнув унизанной перстнями рукой, отправил к холму двух гвардейцев. Из машины впрочем, он так и не вышел, казалось, работорговцу и самому не верилось, что враг мог подобраться так близко к лагерю.
– Дед, стреляй по вагонам, и уходим! – Граф явно занервничал, пересчитывая солдат в кузовах машин.
Семен Афанасьевич не сдвинулся с места: рядом с поездом Тарена Саидова уже начала собираться вооруженная охрана, зябко кутающаяся длинные, стеганые халаты.
Поняв, что упрямый старик не собирается стрелять, Граф махнул рукой, отправляя подручных на запасные позиции: в случае чего прикрыть отход. Пулеметчики бандита между тем уже выцеливали из своих РПК набитые солдатами кузова.
Баронские гвардейцы наконец взошли на пригорок и резко остановились, увидев залегших там бандитов Графа. Сухо треснуло два винтовочных выстрела. Работорговцы кулями повалились в траву. Борта грузовиков вспороли открывшие огонь пулеметы.
Семен Афанасьевич видел все это лишь краем глаза, продолжая следить за лагерем.
Народа на перроне становилось все больше. Царило оживление. Офицеры засуетились.
С дороги забили автоматы. Уцелевшие гвардейцы, прыгнув в кювет, принялись стрелять по пригорку. Семена Афанасьевича ударило горячей землей: работорговцы начали бить из подствольных гранатометов. С дороги заговорила стоящая в кузове грузовика зенитка. Один из их пулеметчиков поймал ее снаряд и отлетел с оторванной головой.
Семен Афанасьевич не смотрел на завязавшийся бой. Тарен Саидов, наконец, покинул свой поезд. В неизменном белом пиджаке он легко сошел на платформу с подножки вагона. Бензиновый барон был слишком далеко для прямого выстрела, поэтому он поднял ствол пушки, чтобы послать снаряд по дуге и начал целится.
Бой вокруг накалялся. Где-то рядом выли раненные, но почтальон только кивал сам себе, мысленно ведя расчеты и продолжая наводить пушку.
Рядом со стариком взорвался еще один гранатометный выстрел. Где-то с дороги заговорил миномет. Семену Афанасьевичу было все равно, сейчас для него существовал лишь барон, что вальяжно шел по перрону в окружении своих полевых командиров, и его собственная семья, что осталась в осажденном Краснознаменном.
Семен Афанасьевич почувствовал, как все сильнее дрожит его рука. Он чувствовал себя как тогда, в степях под Одессой, во время своего поединка с танком. Кто-то рядом закричал, падая под ноги Семена Афанасьевича и обливаясь кровью. По станине пушки ударили пули. Почтальон же все не стрелял, лишь немного доводил ствол, в голове сверяя расчеты.
Граф что-то закричал ему в ухо, затряс его за плечо: к холму со всех сторон бежали солдаты, а с дороги уже вел огонь подоспевший бронетранспортер. Семен Афанасьевич лишь зло отмахнулся, всматриваясь в бинокль.
Тарен Саидов вместе с приближенными замер на перроне, прислушиваясь к донесенным ветром звукам стрельбы. Момент настал.
Семен Афанасьевич чуть довернул ствол, немного изменив поправку на ветер и наконец, со всей силы дернул вбок ручку спуска.
Раскат пушечного выстрела подавил все звуки вокруг.
Бой еще продолжался, еще падали застреленные люди Графа, еще били с дороги пулеметы, еще бежали к пригорку цепи людей барона, но для Семена Афанасьевича это все уже не имело никакого значения. Он лишь сильнее приник к биноклю, считая секунды полета снаряда. Вот прошла первая, вот вторая, вот третья… Вот кто-то дернул Тарена Саидова за руку видимо призывая отойти в более безопасное место. Вот бензиновый барон сделал шаг в сторону. Вот все исчезло в ослепительной вспышке разрыва, что поглотила и барона, и его командиров, и гвардейцев вокруг. А затем все исчезло вновь, когда перед пушкой разорвалась брошенная в почтальона граната.
Осколки ударили Семена Афанасьевича прямо в грудь, и куртку тут же залило кровью. Старик шатнулся, ему навстречу стремительно понеслась земля.
VI
Почтальон почувствовал, что его кто-то тащит. С трудом повернул голову, он увидел Графа волокущего его куда-то в лес.
– Жив? Если жив, тогда поднимайся, я слишком хорош собой и богат, чтоб таскать людей своими руками, – бывший бандит облегченно улыбнулся, помогая почтальону встать.
Семен Афанасьевич застонал, держась за перетянутую бинтами грудь. Граф тоже выглядел потрепанным: исцарапанный, в посеченной осколками бархатной куртке и явно очень сильно вымотанный.
– Наши где?
– Разбежались, где еще им быть? Там из лагеря по нам гаубицами шандарахать начали. Весь холм перерыли. Чудом тебя вытащил. Ты в барона то попал?
Семен Афанасьевич кивнул.
Граф мечтательно улыбнулся, смотря в синее небо:
– Похоже, нам по ордену дадут. В политике это полезно.
Чуть отдохнув, они продолжили идти через лес, оставляя лагерь работорговцев все дальше позади.
– Слушай Семен, что будешь делать, как вернемся? – вдруг спросил Граф.
Старик задумался.
– Жену с дочкой обниму. А если переживу осаду… Знаешь, не загадываю я уже так далеко. Но вообще были мысли телеграф нормальный наладить. А то двадцать первый век уже, а с радиосвязью хуже, чем в Гражданскую войну. Ну а ты Граф? Какие планы дальше?
– Дальше? – Граф призадумался, растерянно поглаживая посеченный осколками рукав. – Куртку себе новую справлю, бархатную. А потом, как осада закончиться, продолжу районом руководить: дело то денежное. Годик еще самогон, да взрывчатку сбывать буду, потом пару заводиков куплю в Краснознаменном, десяток грузовых катеров для торговли, ребят своих на охрану всего этого отряжу, в правительстве города своих людей поставлю. Опять же телеграф дело прибыльное чую, так что ты главное от старости не помирай, будь уж любезен, станешь со временем главным по связям на всех Южных Пустошах, вот тебе мое графское слово дед… Будешь ко мне на черной «Чайке» кататься в усадьбу. Да… Усадьбу наконец дострою, заживем с Настькой, у нее в голове хоть и опилки, но люблю я ее. Хорошая она все ж девочка. В тот момент, когда никому животы не вспарывает, конечно. Пора нам уже и помириться с ней.
Граф улыбнулся, мечтательно и чисто, глядя на безоблачное голубое небо над головой.
Ни Граф, ни Семен Афанасьевич не знали, что ни один из их планов уже никогда не сбудется. Не знали они, что выходя вечером к реке, наткнутся на баронский разъезд, что Граф застрелив одного из мотоциклистов, получит пулю в горло и будет доколот штыком, что Семен Афанасьевич, окруженный со всех сторон работорговцами, выпустит себе в голову последний оставшийся в барабане патрон.
Но все это случится позже. А пока молодой парень в посеченной осколками куртке и однорукий старик улыбались ясному, солнечному дню, уходя в сторону спасенного ими города.
Глава 10
I
Закипало. Пашка поудобнее перехватил нож, и широкое, покрытое точками ржавчины лезвие вспороло консервную банку. Парень сглотнул слюну, глядя на сочную, розовую тушенку, с нарядными вкраплениями жира. Посмотрев на этикетку с почти выцветшей, но все еще задорной поросячьей мордой и цифры 1971 выбитые на крышке, парень с грустью убедился, что лучше всего ядерную войну пережить удалось именно свиньям.
Вытащив ложкой содержимое, Пашка разделил его на две половины. Ту, что похуже (с краев), где тушенка соприкасалась со стенками старой банки – себе в кастрюлю, ту, что лучше (из центра) в кастрюлю для отца.
Когда суп был готов, Пашка выключил примус и отнес тарелки в их комнату. Впрочем, как комнату, дом, где они жили, был обычным гаражом разделенным занавесками на несколько закутков. Здесь ютились Пашка с отцом и их соседи: дядька Захар с женой и две его дочери. Жить всем вместе было конечно тесно, но снимать другое жилье, было не по карману.
Подождав пока отец поест и, выпустив ложку из кривых, плохо сросшихся пальцев, снова тяжело ляжет на кровать, Пашка убрал посуду и засобирался на работу.
Работать Пашка начал с двенадцати лет, сразу после того как у его отца случилась проблемы с бандитами. Тогда им и пришлось переселиться из трехкомнатной квартиры в центре Трудограда в гаражи близ порта. Сперва Пашка по десять часов стоял на конвейере местного рыбзавода, клея вместе с другими детьми разноцветные этикетки на консервы, затем крутил гайки на Трудоградском ремонтном, а как сил стало побольше, стал работать на городских стройках: там платили лучше. Строил он для тех, у кого были деньги, а деньги в выживающем после Войны городе были у людей лишь в одном месте: на Верхнем Ярусе. Здесь на крышах многоэтажек стоял другой Трудоград, Трудоград торговцев и чиновников, офицеров тайной полиции и промышленников, Трудоград богатый, теплый, сытый, полный уверенных в себе людей с лоснящимися от электрического света и неона лицами. Здесь ели и пили вдоволь, принимали ванны с горячей водой и дети могли выходить из домов после захода солнца, не боясь, что их затащит в подвал какая-нибудь из городских тварей.